Стасик

– Ну что, спать? – предложил уставший от приключений Стасик.

– Идите, я ещё тут посижу, – отказался Витёк, а Игорь спросил:

– Тебе пива не хватало, что ли? Чего попёрся в это Клёпово?

Герою вечера совсем не хотелось объяснять честный мотив своей отлучки на станцию, обернувшейся лихим приключением, но уж больно тепла и приятна была летняя ночь, замечательны и отважны давние друзья детства, оттого и возникла потребность дополнительной гармонизации финала этого долгого дня, чтобы всем стало хорошо и спокойно жить, оставив в прошлом глупые и уже исправленные ошибки мироздания.

– Стрельцовой я ходил звонить, – помолчав, признался Стасик больше в сторону Вити. – Всё, она больше на тебя не сердится, сказала, чтобы приходил, что всё будет как раньше. Вот так.

Игорь повёл плечами, словно на улице похолодало, а Витёк спросил странным голосом:

– И что ты ей сказал?

– Да ничего особенного. Что тебе плохо сейчас, что ты без неё не можешь, что вам обязательно нужно помириться и тогда всё станет очень хорошо. Вика согласилась. Больше ничего.

Стасик ел уже почти остывшую картошку, макая её в соль, костёр выбрасывал последние синеватые языки пламени, яркий фонарь полной Луны рисовал по саду чёткие тени от раскидистых яблонь.

– Ладно, я спать, – встал и потянулся Игорь.

– Подожди, – остановил его Витя. – Сядь.

Стасик принялся чистить от твёрдой чёрной корки вторую картошку.

– Вкусная? – спросил Витька.

– Ага, – ответил Стас.

Игорь рисовал веткой узоры на покрытой пеплом землёй под ногами.

– Кто тебя просил? – голос у Отчалова был незнакомый, севший. Он даже откашлялся дважды.

– Никто, я сам, – гармония мира вокруг Стасика вдруг начала болезненно трещать. – Всё же хорошо, Вить. Всё нормально будет у вас с Викой.

– Потому что ты договорился, – Витёк не спрашивал, он утверждал.

– Ну да, можно и так сказать.

Игорь сломал прут, бросил его в огонь.

– Да что не так-то? – окончательно запаниковал Стасик.

– Экий ты болван, – заметил Игорёк и добавил. – Да, пива бы сейчас ещё.

А Витя не смотрел на Стаса, отвернувшись в сторону беседки. Так затылком и сказал:

– Она же решила, что это я тебя попросил позвонить. Я, понимаешь? Сам. Взял и попросил.

Повернулся, смотрел на почти потухший костёр. Добавил:

– А я не просил, но она мне не поверит.

Стасик вдруг понял, что исправить ничего уже невозможно. Витёк наконец посмотрел в глаза и сказал уже почти обычным голосом:

– Не делай так никогда больше. Ладно?

– Я понял, – сквозь накатившее отчаяние ответил Стасик. – Никогда.

– Вот и хорошо. Ладно, парни, пошли спать.

И они пошли спать под треск ночных сверчков и дальний шум бегущих в ночь поездов. Под утро Стасику приснилась Вика Стрельцова, только она была чешкой и позировала для пивной этикетки, про которую рассказывал Игорь. Кажется, Игорь сам её там и фотографировал.

Утро было как утро, да и день был как день, когда друзья дождались электрички в город на платформе Клёпово в окружении тесной толпы дачников с их вечными вёдрами и хозяйственными сумками на колёсиках. Двери, строго зашипев, открылись, и мощный ручей пассажиров-огородников повлёк в своём потоке Стасика, Игоря и Витю в плотно набитое нутро вагона, каким-то странным образом ещё умевшее принимать излишки платформенного дачного человечества.

Уже в шаговой доступности ступеней электрички Витёк притянул к себе голову Стаса и прошептал на ухо: «Я Вике честное слово дал, что не расскажу, но деваться некуда, пока ты, идиот, ещё чего не учудил. Она тебя любит, а не меня. Так прямо и сказала. Всё, будь здоров».

Витька ловко ввинтился в голову параллельного пассажиропотока и поднялся в дверь соседнего вагона. Игоря со Стасиком толпа тоже разделила десятком тётушек, громко делившихся до города своими достижениями на ниве точных сроков высаживания рассады и ценами на навоз, совершенно безбожными этим летом, совершенно.

Глава 4. Люсинда

– Вешайтесь, духи, – Фрол грозно отложил ложку на край сковородки. – Вас мама не учила картошку жарить? Ты сам попробуй, Студент.

Стас попробовал, пожал плечами: ну, сыроватая чутка, да и хрен с ней, всё равно вкусная. Фролу лишь бы построжиться, хлебом его не корми, а хоть бы и жареной картошкой с тушёнкой.

– Да ладно, горячая зато.

– Не, сырая, – согласился с младшим сержантом Фроловым дедушка Пистон. – Пять минут вам довести до ума. И сахар неси, чушок, чего ты нам тут песок подсунул.

Дневальные по кухне метнулись к столу исправлять выявленные стариками косяки. Один подхватил чугунную сковороду с картошкой, другой забрал стеклянную литровую банку с сахарным песком. На покрытом клеёнкой столе сиротливо остались бутылка самогона в окружении трёх гранёных стаканов и тарелка с нарезанным хлебом – хоть здесь салабоны не накосячили, подали исключительно горбушки, как и положено.

– Стоять! – Стас ухватил духа за некогда белый полухалат, являвшийся обязательной формой одежды дневального по столовой и кухне. – Вначале стол протрите, липкий весь.

– Щас, – понятливо кивнул молодой. – Я полотенцем, быстренько. Смочу только.

Он по-вологодски растягивал букву «о», и фамилия у него была какая-то дурацкая: не то Чёртов, не то Чертков. Будет Чертилой тут, к бабке не ходи. А у второго погоняло Лысый уже устаканилось за первый месяц службы – вроде бы странно звать человека с фамилией Лысенко как-то иначе. Вряд ли Фрол с Пистоном помнили фамилии дневальных, которые ещё и прозвища в роте толком не заслужили, но Стасику, как писарю при штабе, волей-неволей приходилось запоминать ненужное.

– Давайте пока под хлеб, – ефрейтор Саня Пистунов, уже разливший первую дозу, щедро натёр горбушку крупной солью, пропел на мотив «Дня Победы». – «Мы свой дембель приближали как могли». Поехали, пацаны.

Сдвинули стаканы, опрокинули. Тут как раз и духи подоспели: Лысый пошоркал стол мыльной тряпкой, насухо протёр полотенцем, выставил коробку с рафинадом, Чёрт подал дымящуюся сковороду.

– Свободны, – распорядился Фрол. – Чай заварите там, только попозже, я скажу когда.

И дневальные дематериализовались из подсобки в соседнее главное помещение кухни – к котлам на плитах и горе картофельных очисток в мусорном баке.

Картошку ели лениво, без аппетита, – скорее отдавая дань древней традиции дедов нарушать уставной порядок после отбоя, чем насыщая дополнительными калориями армейские организмы. Два года назад такую сковородку еды им кто бы подарил, они бы на него молились, как на святого Николая, который, по смутным гражданским воспоминаниям Стаса, был впоследствии переквалифицирован в Санта-Клауса, или, по-нашему, в Деда Мороза.

Но то почти два года назад, когда нынешние старослужащие сами были в роли молодых и точно так же жарили по ночам для дедов картошку на кухне солдатской столовой. И тогда им за такие косяки, как липкая скатерть, могли легко выбить зуб, а то и не один, потому что в стариках у них ходили Муслим, Джаба и Агдам. Однажды Джаба, которого в действительности звали Джабраил, но во всей роте об этом знал только начинающий писарёк Стас Кружков, порвал селезёнку пацану из Перми за обнаруженную в ночной жареной картошке не говяжью, а свиную тушёнку. Молодого после госпиталя списали на гражданку, дело замяли за подержанный «мерс» комбату, как краем уха слышал в штабе Стасик.

А нынче наблюдается повсеместное смягчение нравов – не те времена пошли, не те. Впрочем, Стас по минувшим дням не ностальгировал, он принимал армейские понятия как должный порядок вещей, но сам молодых приобщал к суровой правде бытия без фанатизма, не особо вкладывая душу и тело в неизбежный воспитательный процесс. И без него хватало вкладывающих.

– Давай, Студент, сопли не жуй, – дружески пихнул Стасика в плечо Пистон. – Толкни тост, чего мы тут как на поминках.

Рядовой Станислав Кружков с самого начала легко вписался в свой призыв и был сейчас вполне авторитетным дедушкой, несмотря и даже вопреки таким негативным фактам, как полтора курса университета за душой и штабную должность, позволявшую избегать нарядов в караул. Как-то так уж сложилось.