Мой Израиль

Вряд ли слушавшие этих пророков в те давние времена — или Лейбовича вместе со мной — до конца понимали, что именно говорится, а уж верность пророчеств могут оценить только далекие потомки. Но сам акт — эмоциональный, внушающий одновременное желание подчиниться и заткнуть уши, иначе говоря, сказать «сделаем и услышим» («наасе ве-нишма») именно в этом библейском порядке действий: подчинимся, сделаем, а потом услышим и, может быть, поймем — был эмоционально захватывающим событием. Толпа расходилась из «Цавты» в экзальтированном состоянии духа.

Ни размеры статьи, ни объем эрудиции в разбираемых вопросах не позволяют мне заняться подробным разбором и толкованием теологических, философских и политических писаний профессора. Ограничусь общими соображениями, отметив мимоходом, что официально он считался профессором биологии и органической химии, а не философом. Мне довелось слушать изложение Лейбовичем его достижений в области нейротрансмиттеров сердечной мышцы. В докладе не было ровно ничего драматического. Профессор обыденно бубнил, зал не менее обыденно журчал. Ничто не напоминало наэлектризованную атмосферу «Цавты» в момент сцены пророчества.

И все же первая, полученная Лейбовичем в Берлинском университете докторская степень, была именно по философии и теологии. Биология и медицина, которым он обучался в Кельне и Гейдельберге, принесли ему докторскую степень почти на десять лет позже. А родился будущий профессор в 1903 году в Риге и вырос в обеспеченной, интеллигентной и ортодоксальной семье сионистов. В школу не ходил, занимался у частных преподавателей. К слову сказать, обучался ивриту вместе с будущим сэром Исайей Берлиным, с которым переписывался до конца жизни. Приведу отрывок из письма Лейбовича к Берлину. На мой взгляд, в этом отрывке наличествует краткое, но исчерпывающее определение жизненной позиции Лейбовича.

«Мне кажется, вы считаете меня либеральным интеллектуалом, чем-то вроде Толстого или даже пацифиста. Это не так. Ничего похожего. Я вполне за войны, когда они абсолютно необходимы. Причины моего пребывания в Израиле обыденны. Я считаю, что Господь хотел, чтобы мы жили здесь, и я хочу жить в еврейском государстве, предпочтительно демократическом. И даже в огорчительно недемократическом, если таково желание большинства. Но я не хочу жить в государстве, угнетающем арабов. Это — империализм, и он мне чужд. Я хочу жить в еврейском государстве, управляемом евреями для евреев…»

Это признательное сообщение, написанное незадолго до кончины, выносит за скобки полемические выверты Лейбовича, ухитрившегося назвать Израиль нацистским государством. Нет сомнения в том, что автор словосочетания «иудео-нацизм» сознательно искал славы парадоксалиста, хотя за пределами красного словца воззрения его вполне резонны и логичны. Правда, они выражают точку зрения, на которой стоит большинство ортодоксальных религиозных фундаменталистов любого вероисповедания, поскольку — и это ли не очередной парадокс! — Лейбович, ставший чуть ли не путеводной звездой антирелигиозной израильской левой публики, не менее экстремально ортодоксален и религиозен, чем, скажем, верховный иранский аятолла.

Его почитателей трудно обвинить в незнании или непонимании трудов и идей кумира. Профессор был первоклассным и востребованным перформером. Он выступал с шоу-лекциями по всему Израилю, пользовался услугами продюсера, имел многочисленных учеников и умело манипулировал всеми видами СМИ. Очевидно, в этом случае мы имеем дело с феноменом слухового восприятия только того, что приятно слышать. Возьмем для примера серию бесед проф. Лейбовича с проф. Равицким на тему «Вера и философия», передававшуюся по радиостанции «Галей ЦАХАЛ». Слушать радиолекции собирались не только группами, но и целыми аудиториями, что заставляет предположить либо повсеместное увлечение израильтян философией и теологией, либо гипнотическое воздействие лектора-перформера на слушателей. Основная аудитория Лейбовича — кибуцная и левоинтеллигентская публика родом из Европы — и впрямь была неплохо образована в принятом там между войнами либеральном духе и стиле. Но и перформер был отличный, этого тоже нельзя отнять.

Основные параграфы своего вероучения Лейбович выделял неоднократно. Всевышний в его понимании трансцендентен, то есть недоступен человеческому ощущению и пониманию. Антропософское толкование Его сути есть ересь. Посему человек не может и не должен занимать Всевышнего своими проблемами. Его человеческое дело — исполнять все предписания (мицвот), поддерживая, таким образом, предсозданный порядок Вселенной. Предсозданный, поскольку мир был создан по желанию Всевышнего таким, чтобы каждое действие имело предуготовленные последствия. Свобода же воли выражается в том, что мы сами выбираем пути взаимодействия с этим миром, вызывая тем самым ту или иную его, мира, реакцию. Не Создатель, а созданный Им мировой порядок вознаграждает нас за правильный ход и наказывает за ложный.

Из вышесказанного следует, что для еврея единственный правильный жизненный путь есть служение Всевышнему путем исполнения мицвот. Только тот, кто живет алахически верно, не ожидая за это награды, то есть бескорыстно, может называться евреем. И только алахическое государство имеет право считать себя еврейским. Потому: «Если государство не является государством Торы — а возможно, такое государство вообще неосуществимо и служит только вечной целью — остается служение в качестве принципиальной оппозиции…» (из упомянутой серии радиобесед). И — если придерживаться исторической парадигмы — «служить в качестве принципиальной оппозиции» означает делать то, чем занимались библейские пророки.

В своей лекции «Йешаяу Лейбович: антитеза раву Куку», прочитанной на конгрессе в рамках Института Ван Лир, проф. Равицкий полагает, что Лейбович в своей роли оппозиции власти полностью повторяет перво- и второ-Исайю: как позицию перво-Исайи, пророчествовавшего еще в еврейском государстве, сменяет противоположная позиция второ-Исайи, уже находившегося в изгнании, так и раннего Лейбовича-сиониста сменяет «поздний» Исайя, ставший внутренней принципиальной оппозицией уже оформившемуся государству.

Подчеркнем, что третье-Исайя — Лейбович даже в самых последних своих текстах настаивал на том, что ни в коем случае не является врагом еврейского государства, а, напротив, служит ему особым способом, несмотря на то что неалахическое государство не может требовать служения. Нет более четкого и философски оправданного взгляда на современное государство, если, конечно, смотреть на него с позиции радикального религиозного фундаментализма. То, как край радикального либерализма стыкуется с крайним религиозным фундаментализмом, лучше, чем на примере Лейбовича, не объяснишь и не покажешь.

Между тем люди, близко знавшие философа-парадоксалиста, говорят, что он был приятен в общении, внимателен к окружающим и со всеми любезен. И что, нарушая — только по мелочам! — святость субботы, притворно вздыхал и пенял окружающим за якобы именно ими «подставленные» соблазны. То есть был вполне человечен, даже слишком человечен. Не исключено, что вел он себя так в назидание Ницше, поскольку любое значимое явление, встречавшееся профессору на жизненном пути, служило ему поводом для оппозиции.

Сдвиг по фазе, или Мишель Пфайффер против «Садов Сахарова»

«Миррор», газетный трест, созданный газетным магнатом Максвеллом в начале девяностых годов прошлого века, решил выпускать еще и израильскую газету на русском языке. Я редактировала приложения. Дама, приставленная трестом давать советы, как составлять правильные субботние приложения на просвещенном Западе, сетовала на подбор материалов.

— Сколько можно писать об этом Сахарове, о тюрьмах и концлагерях! — орала она. — Поставь на обложку фотографию Мишель Пфайффер и найди в антикварном магазине хорошую старую поваренную книгу. Больше твоим читателям ничего не надо!

Моим читателям был нужен как раз Сахаров. Израиль заливал поток иммигрантов из распавшегося СССР. Они не знали и не хотели знать, кто такая Мишель Пфайффер, и им было не до кулинарных изысков. Часть бежала от прямой опасности — девяностые годы XX века не случайно именуют лихими, другая — от страха перед грядущей неизвестностью, которая по старому опыту грозила обернуться еще одним террором. Ничто, кроме оставленных в спешке родных пенат, уроков прежней жизни и способов устроиться в Израиле или хотя бы перебиться в ожидании лучших времен, этих людей не интересовало.