Мой Израиль

Агранату приписывается американизация израильского правосудия. Сегодня это переводится как либерализация общественного мышления и забота о правах человека. Но в начале его судебной деятельности в судье-американце видели, скорее, типичного голливудского шерифа, признающего за каждым гражданином, пусть даже потенциальным террористом, право на самозащиту и справедливость. С первого дня своего существования и по сей день Израиль, как государство, живет в состоянии войны или полувойны со всеми соседними государствами и с частью собственного населения. Как совместить право демократии на самозащиту с правом каждого отдельного гражданина на личную свободу и ее защиту от посягательств защищающейся демократии? Говорят, что один из самых колоритных верховных судей Израиля, Моше Ландой, как-то сказал, что свобода каждого кулака кончается в миллиметре от чужого носа. Но на самом деле ни у Израиля, ни у прочих демократий нет безусловного ответа на этот вопрос.

Шимон Агранат поступал и судил так, как это делается в США, где правят индивидуализм и здравый смысл граждан, не привыкших давать себя в обиду. Если вспомнить, что Израиль тогда управлялся социалистической коллективистской доктриной, легко себе представить, каким неоднозначным казался здесь поначалу его американо-либеральный почин.

И о следовавших за Агранатом верховных судьях можно рассказать много интересного. Люди они были необычные, и каждый внес свою лепту. Так уж повелось: у иудеев судья-шофет с самых древних времен был и предводителем, и, если надо, военачальником, но главное — тем, кто определяет общественную и гражданскую мораль.

Не все согласны, что Верховный суд Израиля должен или имеет право взваливать на себя эту миссию. Тяжелые коллизии по этому поводу возникают чуть ли не ежедневно. Мне вспоминается беседа с долгосрочным членом кнессета и неоднократным министром. Говорили о законе, который на тот момент нельзя было не принять, но который в дальней перспективе мог принести только вред. «Ничего, — утешил меня опытный политик. — Этот закон на все сто процентов „багиц“ (то есть подлежит рассмотрению Высшего суда справедливости). Вот БАГАЦ его и отменит. Знаешь, какую бы ерунду ни придумали мы, народные избранники, в конечном счете суд отменяет ее раньше, чем она успевает нанести непоправимый вред».

Эту власть Верховного суда, служащего еще и конституционным судом при отсутствии конституции, иначе говоря определяющего совместимость любого закона с основными и даже неосновными законами на базе не только буквы, но и духа закона, многие оспаривают, имея на то веские доводы. Дух закона носится по водам, а его интерпретация зависит от людей-судей, каждый из которых, как мы видели, имеет свои особые причины думать так, как он думает, и действовать так, как он действует. Вместе с тем нельзя не подивиться тому, как при этом одна случайность уравновешивает другую, напоминая предвечного червячка Шамира, откусывающего от камня там и тут, в результате чего глыбы ложатся друг на дружку так плотно, что стена эта выстаивает вечность.

Третье-Исайя

Война Йом Кипура связана с массовым возвращением секулярных израильтян к иудаизму. Впрочем, и до той войны отношение к «мекорот» («источникам», или основам иудаизма) было почти повсеместно любовным. Даже кибуцники, все еще шагавшие под четырехпрофильным красным знаменем (Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин), трепетно относились к еврейской старине и изучали священные книги в качестве неопровержимых исторических свидетельств. Не знать источники означало не осознавать себя израильтянином.

Нарочитое пренебрежение левой интеллигенции ко всему, что имеет отношение к иудаизму, это явление более позднее и, возможно, тоже связанное с Войной Йом Кипура. Одни пришли из-за этой войны к иудаизму, другие отошли от него на расстояние, уже не совместимое не только с сионистской идеей, но и вообще с еврейством.

Говорят, каждая война обладает свойством отделять то, что было «до», от того, что стало «после». Относительно двух главных войн XX столетия это можно сказать наверняка. А для урожденных израильтян таким мироощущенческим водоразделом стала именно Война Йом Кипура.

Она началась с ощущения разгрома. Войну удалось выиграть, но сделано это было невероятным народным усилием, сравнимым с чудом. Не диво, что послевоенное смятение умов было всеобщим.

Доктор Z был из урожденных израильтян, отличился в Шестидневную и после Войны Йом Кипура кипел от негодования. Будучи человеком деятельным, он решительно включился в политическую борьбу с опозорившимся режимом рабочей партии МАПАЙ (нынешняя «Авода»). Она погрязла в беспечности и коррупции, а потому довела армию до того, что та едва не проиграла войну, похоронив тем самым сионистскую мечту.

Аргументы Z звучали убедительно, к тому же у меня были старые счеты с социализмом. Я тоже превратилась в пламенного агитатора за партию ДАШ — «истинно демократическую, антикоррупционную и центристскую». Недовольных оказалось в стране намного больше, чем преданных идее социализма. ДАШ набрала 15 мандатов. В результате Менахем Бегин смог создать коалиционное правительство с правым уклоном, впервые без участия МАПАЙ. Это было неслыханно, невиданно и казалось невероятным.

От нежданного успеха кружилась голова. Все вокруг дышало надеждой на большие перемены. И тогда доктор Z ультимативно послал «эту русскую», то есть меня, на курс лекций профессора Йешаяу Лейбовича набираться «израилизма». Несмотря на то что данный профессор уже объявил «этих русских» отребьем, не имеющим ни малейшего отношения к евреям и еврейству.

Рассказываю я все это, чтобы подчеркнуть: тогдашняя популярность Лейбовича во многом зависела от настроений израильского общества. Он был «идолом поколения». Одни были готовы идти за ним в огонь и воду, другие считали врагом нации, подлежащим побиению камнями. Среди интеллигентной публики, голосовавшей за ДАШ, первых было больше.

Лекции происходили в тель-авивском культурном центре «Цавта». Зал был переполнен. Я сразу отметила, что аудитория состояла в основном из людей светских, хотя лектор был человеком религиозным и говорил о вещах сугубо религиозных. Этот парадокс подтверждался не раз: последователи и обожатели Лейбовича, заполнявшие городские залы и кибуцные аудитории, в большинстве своем не носили кипы, тогда как среди религиозной публики он не пользовался особым авторитетом.

Лекции, или публичные выступления (можно назвать и так, и эдак), на которых мне довелось присутствовать, были обставлены театрально. Сначала — громкие призывы к тишине. Потом приглушался свет, и на сцену тянулась цепочка прислуживавших пророку учеников, каждый из которых что-то нес: кресло, книгу, магнитофон… Между тем волнение в зале нарастало. Снова призывы к тишине, и вот из-за кулис выводили старца, одетого в то, что ветхозаветные летописцы назвали бы отрепьями пророка, а нам придется обозначить как сильно поношенный ширпотреб. Старцу под восемьдесят. Скрючен, вогнут и выгнут. Даже лицо втянуто внутрь. Из впадины торчит крючковатый нос, в глубине мерцают свирепым блеском глаза. Он гневается и выговаривает, выплевывает слова и бьет ими по щекам.

Выговаривает ученикам или залу? Хлещет невидимых противников или присутствующих в зале врагов? Как бы то ни было, действие уже началось. Более двух тысяч лет тому и пять минут назад. При перво-Исайе, второ-Исайе и снова-Исайе.

Иврит старца высок, но даже я, не особо сведущая в религиозных писаниях, немедленно понимаю, что речь идет об «акедат Ицхак», жертвоприношении Ицхака праотцем Авраамом. И что связь еврея со Всевышним вытянута по вертикали и действует снизу вверх. В середине лекции отмечаю: моему пониманию помогает не столько простота лекционного иврита, сколько обилие философских терминов и понятий. Кант, Гегель, Декарт, Спиноза — это мы проходили или читали.

Жертвоприношение Ицхака — любимый Лейбовичем пример для разбора, встречающийся почти в каждом из его философско-теологическо-политических мыслеизъявлений. Речь его — письменная и устная — великолепно построена. Интонация безошибочна и артистически точна. Мысль отточена, слова тщательно подобраны, слово к слову, ни одной лишней буквы. Удовольствие от акта слушания-чтения-внушения-понимания огромное. Я впервые ощутила то, что, очевидно, неодолимо влекло римлян к подиуму, на котором выступали Цезарь, Цицерон, Гракхи и Сципион. Или тянуло толпы иудеев к городским воротам и смоковницам, в которых и под которыми гневно вещали пророки, потом названные библейскими.