Исихаст

Сквозь мерный шепот воспоминаний просочился шум двигателя. Кажется, все-таки задремал. Однако, милая стюардесса приятным голоском объявила посадку. Света мгновенно собралась, глянула в окно иллюминатора, прошептала: «Так значит, сегодня ни Майами, ни Канны, а все-таки Сочи. Ладно, вперед, навстречу судьбе!» У самого трапа стоял мужчина в темном костюме с табличкой «Paradise Resort» — нам сюда, в тот самый «Райский курорт». В отличие от предыдущего таксиста, этот оказался разговорчивым. Пока рулил белым Мерседесом все того же S-класса, он рассказал о погоде, ценах на персики, вино, предложил купить экскурсии, девочек-мальчиков, травку и порошок. Света зыркнула на болтуна так, что он сходу заглох и до самого отеля прилежно молчал.

Под саркастическим взором Светы, я выдернул из ее ручек второй ключ и закрылся в своем номере. Позвонил в сервис, заказал пляжный костюм и принадлежности. Принесли через пять минут. Принял бодрящий душ, облачился в строгие плавки, надел хлопковый костюм, мокасины, на голову — соломенную шляпу. В пляжную сумку сунул парочку пляжных циновок, бутылочку воды. Вышел из номера и столкнулся со Светой. У нее в руке был такой же пляжный баул, как у меня. На ней примерно такой же пляжный костюм, что и у меня. Не удивлюсь, если и плавки у нее будут в тон моим, истошно синие. Так и вышло.

Презрительно обошли стороной один бассейн, другой. Наконец добрались до берега моря. Пляж у отеля имелся собственный, с чистым белым песочком, с лежаками и шезлонгами. Но мы устроились поближе к воде на циновках. Окунулись, отряхнулись по-собачьи, презрев пресный душ, как были в морской целебной соли, возлегли на циновки. Обозрели окружающее береговое пространство. Вспомнился фильм «Девять дней одного года», сцена в ресторане «Метрополь»: «Смотри сюда, туда, смотри, смотри! Вон датчане, это наши, американцы! — Указывает на подошедшего официанта — Полюбуйся на этого австралопитека!» Мы осматривали окружающих — всё, как и всегда: нувориши, бандиты, иностранцы, местные авторитеты.

В обычной среде обитания этот контингент ведет себя нагло, нагоняя страх на окружающих. Здесь же, в пафосных пятизвездочных декорациях, они тише воды, особенно их дисциплинируют молчаливые секьюрити с оружием под черными пиджаками. Как-то пришлось пообщаться с хозяином отеля, он произвел впечатление человека, с которым лучше не ссориться. Мало того, что в совершенстве владеет семью языками, стреляет по-македонски от пояса в бегущего кабана, владеет приемами спецназа — это когда не бьют, а убивают одним касанием пальца — так еще при этом красив как Давид из Пушкинского музея и воспитан в седых стенах Оксфорда. Короче — супермен постсоветской антисоветской эпохи. Ну и богат, как Крез, разумеется.

Более всего меня привлекал загорелый мужчина в бороде. Он зорко наблюдал за женщиной с тремя детьми, весело плескавшимися в прибрежной теплой водичке. «Смотри, поп!» — прошелестела Света, прикрываясь полотенцем. Я одернул девушку, мол нехорошо попом называть, в этом слове звучит уничижительная пушкинская коннотация, вроде «поп – толоконный лоб». Мужчина взглянул на нас, улыбнулся:

— Вообще-то слово «поп» в переводе с греческого означает «отец», так что ничего уничижительного. Судя по бледности кожного покрова, вы тут недавно?

— Сегодня прилетели, — сказал я.

— А мы уж и накупались, и назагорались досыта, — пробурчал «поп». — А завтра отправляемся в горы. Что-то подсказывает, и вам это будет интересно.

— Что же там может быть интересного? — возмутилась Света.

— Для вас, может и ничего, — приложил подругу «поп», — а вашего спутника эта поездка точно заинтересует.

— С чего бы это! — вскочила Света. — Почему вы за него решаете?

— А я очень даже «за», — сам не зная почему, ответил я.

— Если решитесь, завтра в семь утра подходите к стоянке автомобилей. — Показал он рукой в сторону отеля. — У нас там серебристый немецкий минивэн припаркован, дар одного благотворителя. Меня зовут отец Феодор. Обращайтесь. — Встал, позвал семью и принялся собираться.

— Ты что, серьезно? — спросила Света, глядя на меня в упор.

— Когда услышал имя священника, — сказал я задумчиво, — решил да, точно!

— Объясниться не хочешь? — спросила девушка, вытирая вспотевший носик.

— Конечно, — кивнул я. — Только сначала должен кое-что рассказать. Это косвенно касается и тебя.

Детство наше пронизывал солнечный свет, струящийся с небесной синевы днем и ночью, зимой и летом. Быть может, нам это лишь казалось, ведь случались и сырая тоскливая осень, морозная зима с длинными ночами, только и поныне сияет из детства непрестанный добрый свет, и нет ему преград. Как сказал мне один друг, юноша умный и рассудительный, мы в детстве стали накопителями света, своеобразными аккумуляторами доброй энергии созидания, которую впоследствии всю взрослую жизнь будем расходовать по мере необходимости. А? каков друг!

Взять хотя бы школу. Это сейчас понимаешь, что наши учителя были самыми лучшими, как, впрочем, и здание с колоннами, с роскошным пришкольным садом, стеклянными теплицами, стадионом и суровой охраной с оружием в кобуре. Это сейчас там платный лицей с практически неограниченным финансированием, а в «школьные годы чудесные, с дружбою, с книгою, с песнею» — нам и дела не было до таких понятий, как престиж, номенклатура, зубрежка ради медали и протчая.

Мы входили под величественные своды школы с волнением, предчувствием чудес, ожиданием чего-то настолько волшебного, что просто обязано вскоре обогатить нас и, как говорили тогда педагоги, «сделать нас людьми». И они это делали. Тогда по радио часто звучала песенка:

В школьное окно смотрят облака,

Бесконечным кажется урок.

Слышно, как скрипит пёрышко слегка,

И ложатся строчки на листок

Разве не чудо, ежедневное, тихое, светлое. Обычные вещи — чернильница, авторучка, промокашка, тетрадки, доска, исписанная мелом, учительница с журналом в руках («А сейчас Сережа Степанов выйдет к доске и решит нам это уравнение») — и ты сам среди этого волшебства, тянущий руку («Вызовите меня, меня, я же выучил урок!»), и девочка в капроновых бантах в косичках, шепчущая тебе подсказку, и ее девичий запах, волнующий, заставляющий сердце биться часто-часто, и первое тепло с робкой зеленью берез, и поток солнца льющийся из огромного окна, зовущий наружу, в бурные потоки юности.

Конечно, отцы наши были товарищами, сильно занятыми важными государственными делами, да и видели мы их по большей части пару-тройку воскресных часов и в отпуске, но и тогда они для нас были почти недоступны. Нет мы на них не обижались, не требовали внимания — во-первых, бесполезно, а во-вторых и в-третьих, сами того не подозревая, пап-мамы воспитывали нас своим примером, своим отношением к работе, а этот педагогический прием во все времена считался наиболее эффективным. И вот результат — нам было элементарно стыдно плохо учиться, перечить «самым сильным» учителям города. А во дворе, а в кругу семьи или в гостях — стыдно было сознаться в том, что не прочел книги, которые читали, хвалили, цитировали твои друзья. Так же, обязательным считалось заниматься спортом, активно участвовать в общественной работе, в художественной самодеятельности, «прилично вести себя в обществе». И конечно, над нами, как праздничные знамёна, реяли уважение и авторитет наших отцов. Их вроде бы рядом не было — но они всегда были поблизости, над нами, впереди, во главе колонны.

Только в последние годы, когда мой отец сильно сдал и все чаще заговаривал об отставке, пенсии и желании «отдохнуть на лоне природы», походить босиком по траве, посидеть на берегу реки с удочкой — только сейчас отец приблизился к сыну и «стал натаскивать», как опытный кинолог служебную собаку.