Исихаст

Потом у меня появились друзья, общение с которыми мои родители, мягко выражаясь, не приветствовали. В наш дом их пускать строго не дозволялось. Поэтому встречался с ними на их территории: с истопником дядей Васей — в котельной, со сторожем магазина Жорой — в подсобке среди ящиков, с художником Нелидовым — в мастерской, с церковным сторожем Васькой Блаженным — в подклети храма. Наблюдая за работой этих почтенных господ, я и сам учился, приобретая полезные навыки, которые просто обязаны пригодиться в жизни.

Например, истопник учил меня научно-обоснованно забрасывать лопатой уголь в топку, рассказывая при этом, какие великие музыканты бывали у него в учениках.

Сторож универсама Жора, он же Юра, он же Георгий, учил меня Сократовскому отношению к чужой собственности. Каждый вечер смаковал слова афинского философа: «Как много в мире вещей, которые мне абсолютно не нужны!», завершая собственную теорию словами из Писания: «Богатство аще течет, не прилагайте сердца». Я любовался его аккуратно заштопанной спецовкой с чужого плеча, стоптанными кирзачами, с удовольствием хлебал картофельную похлебку на первое и гречневую кашу на второе, раздавая принесенную колбасу трем вечно голодным собачкам. Трапезу принято было «полировать» грузинским чаем второго сорта, подозрительно напоминавшим чифирь, в комплекте с окаменевшими баранками времен первого полета советского человека в космос.

Художник Нелидов, имени которого я так и не узнал, довольно быстро восстановил мои навыки владения кистью, полученные еще в детском саду и в школе. Он утверждал, что до революции художников академии не утомляли теорией, а отправляли в картинные галереи Европы «тупо механически» копировать великие полотна с тем, чтобы сквозь глаза и моторику пальцев учиться созиданию гениальной живописи. Он сажал меня за мольберт с грунтованным холстом, делился принесенными мной кистями из салона, тюбиками полузасохшей краски и велел по-быстрому, всего-то «за вечер скопировать вон ту картину Шишкина, все равно купят, куда они денутся». После завершения созидания седьмой копии, я понял, что приобрел еще одну профессию, овладев которой, «без горбушки хлеба с паюсной икрой не останусь».

Прогуливаясь вечером по сумрачным лабиринтам нашего района, рассмотрел как-то трепещущий свет, льющийся из подвала церкви. Зашел на огонек и, не будучи выставлен вон, но радушно принят, получил немалую пользу от общения со стихийным религиозным философом, смиренно именовавшимся Васькой Блаженным. Стены его кельи в подклети храма, от пола до потолка были заставлены стеллажами с книгами, погрузившими меня в таинственный мир божественных откровений. Размахивая кадыком на горле под седой бородой, богослов-самоучка часами рассказывал про чудеса, ошеломляющие открытия из невидимого мира, выхватывая с полок то одну книгу, то другую, горя очами и сотрясая хрипловатым баском бывшего пономаря задымленную атмосферу кельи. Более иных услаждали его душу толстенная закапанная воском Библия 19 века, книги Исаака Сирина, аввы Дорофея, Игнатия Брянчанинова, Серафима Саровского, тысячестраничные фолианты американцев Серафима Роуза и Евфимия Саморукова — все в потрепанных закладках, с подчеркиваниями карандашом и ногтем.

Стоило мне увлечься каким-нибудь святым автором, как обнаруживал внутри, где-то на полпути от ума к сердцу, вакуум, втягивавший в бездну непознанного мистику писания. Спустя три месяца ежедневных богословских упражнений в тонком сне узрел на глубине души своея огромный пласт познаний, посверкивающий россыпью бриллиантов высокой истины. Наблюдая за собой, как бы со стороны, приметил свежую особенность — мне нравилось сходить в подвал внутреннего мира, где существовал живой метафизический интерес к жизни вечной, осмысленной, светлой, тихо-радостной. Но, странное дело, стоило мне с умирающей мамой за ручку войти в церковные врата, пройти первые круги воцерковления — впитанные познания, выражаясь по-мирски, «активизировались», переформатируясь из сухой схоластики в живую, пульсирующую веру-надежду-любовь. То, что так легко отошло в туманные дали сонной маеты, внезапно ожило и засверкало наяву.

Для чего мне это было нужно? Во-первых, для изучения возможностей выживания в суровых условиях мегаполиса. Во-вторых, чтобы познать, есть ли во мне жадность, брезгливость, зависть — оказалось, что нет, и это обрадовало. В-третьих, я подсознательно на первых порах, а в последствии и сознательно, разрушал заложенные отцом стереотипы его жизненных принципов — это опять же, для устойчивости своего кредо.

Нет, я по-прежнему оставался «хороший мальчик» и держал данное отцу обещание, но с каждым экспериментом ослабевала моральная зависимость от отца, зато росло чувство свободы и отстраненности от материальных благ. Одно мешало — моя упертая трезвость и нежелание курить как обычный табак, так и необычный, то есть коноплю. И если рюмку хорошего вина в праздник я еще мог себе позволить, то дым оставался для меня противным довольно долго, лет до семнадцати.

Когда случился серьезный разговор с отцом, морально был к нему готов. Отец тогда, вдоволь насладившись властью и страстью прогибать под себя людей разного уровня, поселился в загородном доме, который называл по старинке дачей. Собрав малину к ужину, мы сбежали от дождя в дом. Пока свежая супруга отца Марина готовила любимое народом наслаждение «малина со сливками», отец пригласил меня в каминный зал, комнату метров тридцати с креслами и настоящим камином. Пока он разжигал огонь, я погрузился в омут кресла, раздумывая как бы покультурней отказаться от его предложений, суть которых знал наперед.

— Сынок, ты же в курсе, чего мне стоило построить мою подпольную империю?

— Ага.

— Мне известно о твоих так называемых экспериментах. Думаешь, бросить дело всей моей жизни?

— Ну почему сразу «бросить», могу взять на себя управление каким-то одним направлением. Примерно, как ты — есть директор, офис, а ты всё это направляешь и оберегаешь.

— Ладно, давай начнем с одного из направлений. Выбери себе, что по душе, и наберись опыта. А потом посмотрим. Ты ведь понимаешь, сын, не в деньгах дело. Слава Богу, я обеспечил нас с тобой на три поколения вперед. Только моя империя — это еще и люди, причем лучшие, надежные, знающие, верные! Мы с тобой не имеем право их бросить. Некоторых мне пришлось освободить из мест лишения свободы, кого-то вытащить из пучины отчаяния, кого-то даже защищать от наездов бандитов, а то и от смерти. Во главе предприятий поставлены сильные руководители, на них можно положиться в любом деле. Но, сын! Всем этим, как ты понимаешь, необходимо управлять и направлять! А кому это можно доверить? Я знаю только одного человека — это ты, сынок. Ты наследник империи.

— Вот ты, отец, говоришь, знаешь про мои эксперименты. Так разве не понял, для чего мне это? Время автократичного стиля управления уходит в прошлое. Сейчас я нащупываю, прости за неприличное выражение, «нью бизнес стайл» — и главное, как мне кажется, это сверхидея. Как в любом человеке есть тело, душа и дух — и дух превыше всего, так и в любом деле — духовная составляющая превыше всего. Это и есть высшая цель всей жизни.

— Я же не против, сынок! Ищи, пробуй, экспериментируй, только именно сейчас необходимо управлять живыми людьми, с номинальной начинкой — телом, душой, духом. Так что подключайся уже сейчас. Понимаешь, твой старик устал, здоровье слабеет, воля хиреет — вся надежда на тебя.

— Хорошо, отец, я тебя услышал, я тебя понял. Но главным направлением, как считал, так и буду считать своё экспериментальное, где во главе угла — дух, бессмертный и всесильный. И эту силу я буду обретать до конца жизни. Обещаю. — А мысленно добавил: — Мне еще и тебя со всеми бойцами предстоит из ада вытаскивать. Да и себя тоже…