Исихаст

— А как же мои кредиторы? Думаешь, они меня отпустят?

— Скорей всего, ты из памяти их сотрешься, будто тебя там и не было. Ну а для стопроцентной гарантии, приезжай ко мне, найдем тебе работу и жилье. Ты ведь кажется неженат? — спросил я, указав на руку без обручального кольца.

— Был… Только она от меня сбежала. Ну, как только трудности начались. А знаешь, к кому? Криминальному авторитету, который сюда тех двух бандитов пригнал.

— Так ты, Женя, оказывается в криминальной группировке работал?

— Ну да, а где еще? У нас больше негде. Или ты с ними — или на кладбище.

— Тогда тем более, делать там тебе нечего. Перебирайся ко мне. Ты со своим опытом работы в группе риска, да еще и после воцерковления — находка для такой малой фирмы с большими амбициями, как наша.

— У меня последний вопрос — на тебе крови нет?

— В том и дело, что от такого вида «деятельности» я отказался.Поэтому меня подставили, на счетчик поставили — остальное сам понимаешь… Ты бы видел нашего пахана! У него взгляд как у крокодила, одним взглядом в гроб загонит. От него адом смердит! Сколько жертв на нем и сколько на его шестерках — страшно сказать. По уши в крови. И сейчас там все такие. И меня, видишь ли, хотели кровью крестить, чтобы от них никуда не делся, чтобы повязать на всю оставшуюся.

— Видишь, как правы были наши бабушки! Наши с тобой нательные кресты вывели нас из-под смертельной опасности. Меня в семидесятых, тебя сейчас. Так что держись креста, Евгений, и он тебя еще не раз спасет. А сейчас вставай и — в церковь.

— Да я уж обеими руками только за! Жить-то хочется…

Молодой священник, иеромонах Алексий, отнесся к исповеди моего школьного товарища с академическим старанием. Часа полтора держал повинную голову под епитрахилью, шепотом объясняя суть грехов. Вышел из храма Евгений, как мы писали в школьных сочинениях — «усталым, но довольным». Я ринулся его поздравлять с первой исповедью.

— Ну и как теперь? — спросил, улыбаясь, Женя. — Запах страха прошел?

— Только аромат лимонного ладана!

— Может и собачка меня теперь бояться не станет? Пойдем, проверим, заодно поедим.

Не доев мороженого, Евгений запросился срочно приступить к работе. Я позвонил в офис, предупредил о появлении нового работника. Дал команду обеспечить жильем. Он остановил первую же машину такси, порывисто сел, гаркнул шоферу «в аэропорт!» — да и отбыл домой, в новый дом, в новую жизнь. Рано утром позвонил секретарь из офиса.

— Слушай, что за стахановца ты нам подогнал! Не дал мне кофе выпить, потребовал загрузить его работой по самое нехочу. Как думаешь, Иван, можно ему доверить сделку с военными по оцинковке для гаражей?

— Конечно, — прохрипел я спросонья. — Этому теперь можно все что угодно доверить. Он горы свернёт! Соскучился мужик по работе.

Положив трубку, вспомнил, с каким трудом Жене дались последние сто метров до ворот храма. Я его понимал. Ох, как понимал!..

Сам стоял перед церковным порталом много лет, много раз, в жару и под дождем. Стоял, обуреваемый тысячей мыслей, черных и мрачных, светлых и обнадеживающих — и не решался войти. Мне, воспитанному родителями-коммунистами, старухами на скамейках во дворе, пацанами и девочками в школе и дворце пионеров, купальщиками на пляже, книгами про пионеров и — увы — давно почившей бабушкой — такому вот мне, очень не просто было сломать внутреннее сопротивление и войти под священные своды храма. Кто знает, может быть, если бы не смерть наших друзей из «зеркальной триады» если бы не первая сознательная молитва об их упокоении — так бы и стоял до сих пор, почесывая репу в сомнении, стоял бы на паперти среди нищих и хромых, являя собой идола, который в последствии появлялся на картинах Николая, видимо, в память обо мне, о всех нас, детей строителей коммунизма, так и не достроенного отцами.

Оно конечно, как говаривал мой старинный друг, пугает людей не «всё хорошее против всего плохого», а зло, всепроникающее, вездесущее, устрашающее — и чаще всего невидимое, но так мрачно ощутимое. Ведь даже дети малые знают, что кроме ангелов Божиих имеются еще и падшие ангелы. Знают они о страшной разрушительной силе, которой эти черные существа обладают. Откуда? Да хотя бы из истории, полной войн, голода, эпидемий. Ведь даже сильным мира сего не удается обуздать эту мрачную силу, а уж что говорить о нас, детях большевиков с тоннами мусора в головах.

Не каждый смог доползти до чтения из преподобного Серафима Саровского: «Пылкий Мотовилов так вдохновился повестью старца, что от души воскликнул:

— Батюшка, как бы я хотел побороться с бесами! — Батюшка Серафим испуганно перебил его:

— Что вы, что вы, ваше Боголюбие! Вы не знаете, что вы говорите. Знали бы вы, что малейший из них своим когтем может перевернуть всю землю, так не вызвались бы на борьбу с ними.

— А разве, батюшка, у бесов есть когти?

— Эх, ваше Боголюбие, ваше Боголюбие, и чему только вас в университете учат! Не знаете, что у бесов когтей нет?! Изображают их с копытами, рогами, хвостами потому, что для человеческого воображения невозможно гнуснее этого вида и придумать.

Одна Божественная благодать Всесвятого Духа, туне даруемая нам, православным христианам за божественные заслуги Богочеловека Господа нашего Иисуса Христа, одна она делает ничтожными все козни и злоухищрения вражьи... Жутко стало тогда Мотовилову».

Даже другу и сподвижнику великого святого стало страшно! Отсюда и нерешительность перед входом в храм, отсюда метафизический страх и малодушное «приду в храм, но только не сейчас, а как-нибудь потом».

Позже, по мере восхождения по «Лествице» в Небеса, по мере накопления собственного духовного опыта, к нам придут спокойное принятие мысли о том, что никуда нам не деться от мести врага человеческого за отрыв от него в сторону Света. Это персонифицированное зло, этот мрачный гений обязательно начнет пакостить и делать своё черное дело. И хорошо, если при земной жизни, а то ведь гораздо хуже тем, кто уверен в том, что он добрый и честный, потому обязательно попадет в рай, а ему после смерти тот самый, падший дух за левым плечом, выкатит хартию грехов того добряка длиной с километр числом под миллион, а справа ангел Божий будет тихо плакать, держа в руках хартию добрых дел числом менее десяти. И всё — время покаяния прошло, там, на посмертном суде, выносится приговор, черное существо хватает несчастного и уволакивает в бездну, где «тьма кромешная, огонь неугасимый, плач и скрежет зубовный». И как сказал Лермонтов над гробом коллеги по цеху: «К чему теперь рыданья, Пустых похвал ненужный хор И жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор!» Занавес, гости расходятся, кто на поминки, кто домой с пивом к телевизору. Чтобы побыстрей забыть про смерть, учитывая тот факт, что рано или поздно придет эта нежеланная дама с косой и к тебе лично.

А зря! Ведь именно мысли о смерти поднимают нас на более высокий уровень, от животных — в человеки, где веки — это вечность. И эта вечность может наступить внезапно, неожиданно — кто знает, может именно сейчас кто-то не дочитает эти слова до конца, а уж предстанет на суд Божий, не готовый, как говорили старики, не подкованный. Чтобы потом звонили нам родственники и умоляли о молитве «за упокой», или о записках в церковь, потому что замучили верующих ближних явлениями несчастных в огне, в червях размером с питона, да еще с летающими черными ящерами, тычущими в них пиками и ржущих: «В рай захотели? Вот вам «рай» для таких уродов!»

Примерно такие мысли вращались в наших головах, когда стояли мы в церкви у деревянных ящиков с телами наших расстрелянных друзей. Как тяжелые жернова, медленно с натугой и скрипом, крутились мысли о смерти, выжигая из души многие вещи, которые делали нашу жизнь такой приятной: