Исихаст

Иван родился на брегах Днепра, откуда еще в 1970-м году его семью эвакуировало руководство Центра, в виду опасности дальнейшего там местонахождения. В последствии пришлось им поколесить по российским градам и весям, пока он не успокоился в столице.

В те незапамятные времена вся страна готовилась к Олимпиаде. На строительство спортивных объектов со всех краёв направлялись тысячи специалистов разнообразных профессий: строители, архитекторы, художники, механизаторы, офицеры КГБ и МВД. Там, на одном из объектов под названием «Международный олимпийский лагерь», и появились трое наших друзей. В 1979-м году выпускников ВУЗов направляли на строительство Олимпиады-80. По той же причине, на олимпийских объектах появились и Коля из Воронежа с Димой из Пензы. Там же на строительстве Олимпиады, они и подружились. В общежитии, куда их поселили на время командировки, двери комнат не закрывались — шумные люди переходили из одного помещения в другое, знакомились, выпивали-закусывали, обсуждали работу, планы на будущее, политическую ситуацию.

Олимпиада втянула в свои бурные недра море людей. В том «вавилонском столпотворении» замешивался новый человек, устремленный в счастливое будущее. Там не имело значения откуда ты и чему учился, а только — что умеешь и сколько в тебе энергии созидания. Приходили на ум слова из «Александрийского квартета» Лоренса Даррелла: «Александрия — это гигантский винный пресс человеческой плоти; те, кто прошел через него, — больные люди, одиночки, пророки, я говорю об искалеченных здесь душах, мужских и женских». То была наша «Александрия», наш «Вавилон», наша столица мира, того самого, который «О, спорт, ты — мир». События тех ядерных лет навсегда отпечатались в жизни всех и каждого, в судьбе страны. …То был последний всплеск всесоюзного оптимизма перед развалом великой державы.

Уже тогда закрадывалась мысль о назревающем разрушении колосса. Весьма показательным историческим моментом стало «великое стояние у американской стены». Американской потому, что выложена была из американского кирпича, непривычно правильной формы, сочного терракотового цвета. Великое, потому что перед ней стояли члены ЦК партии, строительное руководство и звено каменщиков. Стена ограждала циклопических размеров ресторан для тысяч спортсменов со всего света. Кладку производили зимой с использованием незамерзающих добавок в раствор. И вот с первым теплом на эталонной кирпичной стене стали появляться белые солевые разводы. Чем их только не выводили — мыли шампунем, керосином, закрашивали масляной краской — «незамерзайка» упрямо выступала, издеваясь над высоким начальством с их идеями по ликвидации политически безграмотного, провокационного инцидента.

И вот в который раз стоят руководители партии и правительства перед стеной, испещренной белыми разводами по идеальному кирпичу. Кричать на местное руководство сил и толку нет, в гнетущей тишине из-за спины самого большого начальника выступает старичок в мятенькой чистенькой рабочей спецовке со звездой Героя Соцтруда и орденом Ленина на впалой груди — и говорит: «Товарищи, так это же патина! За изделия, покрытые патиной, платят бешеные деньги! Пусть так и останется. У нас беда с рук долой, а нам потомки еще спасибо скажут!» Видимо, у больших руководителей дома имелись древние изделия из бронзы в благородной патине, и они знали им цену, к тому же другие идеи иссякли, поэтому решили прислушаться к мнению трудового народа, махнули рукой и пошли обедать в спецбуфет для высшего руководства.

Это я устроил образцово-показательное выступление ветерана, предварительно подготовив старика с помощью водки и заучивания слова «патина». Видимо, моё репетиторство не прошло незамеченным для всевидящего ока специальной организации. Отправив поднадзорного начальника лакомиться икрой с коньяком, человек в сером костюме с офицерской выправкой подошел ко мне, положил тяжелую руку на плечо и мягко приказал явиться «куда надо» в строго определенное время. Явился. После трехчасового допроса с задумчивым листанием папки с моим личным делом, товарищ Степанов довел до моего сведения, что «принято решение предоставить мне возможность послужить стране на более высоком уровне, скажем, начальника отдела Комитета» — и хлопнул крепкой ладонью по зеленому сукну стола. Так я, отработав законные три года, был вызван «куда надо» и «вошел в должность».

Ох, если бы знало высокое начальство, что о них думает тот самый «трудовой народ», обсуждавший пьяным вечером итог «великого стояния», — революционные лозунги анархистов и троцкистов показались бы им колыбельной. Тогда-то в недрах нашего последнего олимпийского вавилона и стали вызревать идеи, которые впоследствии оформились в слова: «Перемен, требуют наши сердца!»

А потом наша дружественная Триада вернулась на обычные рабочие места, где царствовали пьянство, воровство, всесоюзный бардак, грязь по колено и матерные вопли гегемонов. Тогда-то и решили мы дистанцироваться от хаоса и создать свою фирму, которая бы выдержала любые социальные шторма.

Правда после завершения трехлетней ссылки по распределению, их пути разошлись. Тому способствовала программа обучения, включавшая обязательное посещение будущими технарями занятий в Университете культуры и на кафедре архитектуры.

Дима на лекциях по журналистике приобрел необходимый минимум теории, зато в практической деятельности, на ниве написания статей, очерков и репортажей, он преуспел немало. Именно там, в редакции газеты он получил бесценный писательский опыт, который и определил его дальнейшую судьбу.

Николай преуспел в живописи и графике. Его переманивали на архитектурный факультет, но ему один мудрый старый товарищ сказал: «Любой строитель может успешно работать архитектором, но архитектор строителем — нет, элементарно знаний не хватит».

В настоящее время триада работала в строительстве, только все по-разному: Иван стал номенклатурным начальником с кабинетом, секретарем, телефоном и автомобилем; Коля подался в частную архитектурную фирму, а Диму пригласили на завод, где он занимался всем понемногу — евроремонтом, издавал газету, был штатным художником и внештатным кооператором. Их по-прежнему объединяла совместная работа на малых объектах, именуемая в народе халтурой. Так, они успели отремонтировать с десяток кровель, построить немало дач, пристроек, веранд, бань. Расписывали стены монументальной живописью в ресторанах, детских садах и домах отдыха. Словом, брались за всё, что приносило заработок — это во времена, когда рушились государственные предприятия, разорялись мощные заводы — а народ лишался работы, насиженных мест, впадал в депрессию и гремел касками на митингах. Вот когда они возблагодарили судьбу за полученную профессию, которая не позволит им сидеть без дела и денег. У них был секрет — чтобы выполнение профессиональных обязанностей не препятствовало дружественным сборам на объектах малого бизнеса, они делились с начальством канонической десятиной от полученного гонорара.

Но это всё было не главным. Во время совместной работы, «за столом за полной чашей» и на отдыхе они штурмовали вопросы интеллектуально-духовного направления. То один мыслитель, то другой, а то все втроем — приходили на духовные ристалища с идеями, книгами, фолиантами, ворохом цитат — и всё это «планов громадье» бурлило, наслаивалось, соперничало в умах вовсе не святой троицы.

Все эти сакральные процессы происходили в наших душах, наших сердцах плавно. Однако, стартовым выстрелом к началу забега на длинную дистанцию послужила смерть наших друзей. Их называли нашим отражением — тоже трое, знакомы с олимпиады, всегда вместе. Одно различие — нас охраняли офицеры милиции и спецслужб, а эти подались под криминальную крышу, что их и погубило. Одним солнечным весенним днем к ним в офис ворвались боевики конкурирующей группировки, методично и безжалостно положили всех до одного, спокойно вышли погрузились в две «бэхи», да и уехали восвояси. Похороны павшим антигероям устроили пышные, среди скорбящих ходили слухи, что устроены и проплачены они были руководством тех же стрелков, что их и угробили. Дима толкнул меня в бок и прошептал: «Видишь того длинного в кожаном плаще? Он у них бригадир, скорей всего он же их всех и замочил». «Длинный» преспокойно сидел за поминальным столом, не снимая плаща, под которым угадывался автомат Калашникова, и с аппетитом уплетал бифштекс с кровью. Как положено, тринадцать закрытых гробов внесли в церковь и пропели «со святыми упокой». Мы стояли в храме и впервые искренно молились — кто как умел.