Книга Розы

— Я решил, что время пришло.

В самом начале их романа Розу интриговал ее красивый соблазнитель, и она мечтала познакомиться с его окружением, лишь бы узнать побольше о заявившем на нее права загадочном помощнике комиссара. Однако за все это время Мартин так ни разу и не предложил ввести ее в свой круг. Они посещали официальные мероприятия, часто бывали в баре в «Ритце» и ресторане в «Савое», но никогда не проводили время в обществе его друзей. Роза понимала, что ей полагалось бы радоваться предстоящему знакомству, но эта перспектива ее встревожила. Неужели Мартин решил открыто заявить об их отношениях? Но почему?

— Добрый вечер, сэр, мисс. Швейцар поклонился Мартину, взял их одежду и добавил: Рад видеть вас снова, майн герр.

Клубный обеденный зал был украшен картинами, написанными маслом. Темно-зеленый ковер и мрачные, обитые тяжелыми панелями красного дерева стены. Лампы и канделябры бросали мягкий свет на стол, сервированный массивным столовым серебром и накрахмаленными льняными салфетками, уставленный тарелками с ростбифом, запеченным картофелем, зеленью и фруктами. В воздухе витал запах дорогих духов, натертого паркета и изысканной еды под замысловатыми соусами.

В густом облаке сигарного дыма на диванчиках вальяжно расположились несколько мужчин в эсэсовской парадной форме, а между ними — изящные, как лани, гели: завитые волосы, ухоженные ногти, дорогие импортные платья, на пальцах поблескивают кольца, у одной в ушах покачиваются грушевидные бриллианты.

— Так вот она какая, твоя девушка, Мартин. Ты ее все прячешь. Теперь я понимаю почему.

— Роза, это оберштурмбанфюрер Ханс Кинкель.

Багроволицый Кинкель уже изрядно набрался, и его глаза блестели недобрым весельем. Мартин продолжил список штурмбанфюреров и оберфю-реров, и Роза кивала, пока мужчины жадно ощупывали ее взглядами. Плосконосый офицер из отдела авторских прав кино. Парочка сотрудников министерства, которых можно было встретить в коридорах в сопровождении семенящих за ними лени. Сегодня каждого сопровождали две дамы, явно не секретарши.

— А вот бригаденфюрер СС Ульрих фон Ахен.

Этот был вполне трезв. Долговязый и надменный, он лишь чуть наклонил голову в ее сторону. Серая форма с тремя серебряными дубовыми листьями на воротнике служила гармоничным дополнением к его неприветливому облику.

— Добрый вечер. — Кинкель потянулся, заложив руки за голову. Он так и сочился ехидством. — А она настоящая красавица, Мартин. Я так понимаю, ты не намерен делиться ею с друзьями.

Роза заметила беспокойство в глазах гели и поняла, что товарищи Мартина не отличаются галантностью и сдержанностью. В отличие от него, настоящего джентльмена. Мартин был человеком, способным испытывать глубокие чувства, и она догадалась, что другим мужчинам это тоже известно.

— Или все же поделишься? Иди сюда, присядь рядом, дорогуша. — Кинкель поманил ее к себе гаванской сигарой, зажатой между толстыми пальцами, и сидящая радом с ним гели подвинулась.

— Наш друг Мартин пользуется большим успехом у дам. Меня давно интересует — в чем причина. Что в нем такого, что вам, девочкам, нравится?

Гели с бриллиантовыми сережками хихикнула:

— Его артистические наклонности.

— Так вот в чем дело?! Ну так давайте за это выпьем. А ты, Мартин, сыграй нам что-нибудь. Вон, в углу рояль.

Мартин согласился без возражений. Он встал, сел к роялю и заиграл «Мелодию» Рахманинова. Лицо его оставалось замкнутым и непроницаемым.

Кинкель обнял Розу за шею, положив ладонь ей на грудь. На ней было вечернее платье из черного бархата с глубоким декольте, и его растопыренные пальцы забарабанили по ее обнаженной коже, как по музыкальному инструменту. Вдрызг пьяный, он плеснул вина в бокал и подвинул его Розе.

— Возможно, штурмбанфюрер Кройц просто романтик. Только и всего! — Он заговорил фальцетом: — Ах, любимая, ты моя единственная!

Остальные мужчины рассмеялись, но, несмотря на это, чувствовалось, что атмосфера постепенно накаляется. Кинкель взял Розу за подбородок и повернул лицом к свету.

— Вы, гели, всему верите. Все вы одинаковые.

Тем временем разговор за столом зашел о разнице между британской и немецкой культурами. Речь держал офицер, чья физиономия напоминала мордочку мопса.

— Вождь публично заявил, что англичане не способны привнести в культуру ничего нового. Один лишь наш Бетховен сделал в музыке больше, чем все англичане, вместе взятые, за всю свою историю.

Его глубокомысленные рассуждения были прерваны хриплыми возгласами: кто-то из мужчин шлепнул проходившую мимо девушку по заду. От неожиданности та потеряла равновесие и задела грешу, как раз входившую в зал с исходящей паром фарфоровой супницей. От толчка супница вместе со своим содержимым — обжигающим супом мали-гатони — упала на пол, залив ковер и обрызгав брюки нескольким офицерам, а потом ударилась о край камина и разлетелась на куски.

Грета, сутулая, немолодая, с испуганными глазами, немедленно склонилась к полу, словно собираясь собрать жидкость руками.

Происшествие привлекло внимание молчаливого бригаденфюрера СС. Все так же невозмутимо он взял из стойки бильярдный кий и хлестнул по хрупкой фигуре греты.

— Неуклюжая тварь.

Он ударил профессионально, расчетливо, чтобы было как можно больнее. Пожилая женщина скорчилась от боли и подняла руки, пытаясь защититься. На мгновение показалось, что офицер продолжит избиение, но в конце концов он лишь с ледяным спокойствием процедил:

— Вон.

Роза почувствовала подступающий приступ тошноты, вскочила и, выбежав из зала, остановилась в холле, вся дрожа, но к ней уже спешил Мартин.

— Ради всего святого, Роза, куда ты?

— Я ухожу.

— Не делай глупостей! — Он схватил ее за руку и провел через просторный холл в небольшой боковой кабинет. Здесь вдоль стен тянулись книжные шкафы, перед камином стояло бордовое кожаное честерфилдовское кресло, а лампа с зеленым абажуром бросала круг света на столик, уставленный хрустальными графинами и бокалами. — Успокойся, у тебя истерика.

Роза сбросила его руку и попыталась разобраться в мыслях, проносившихся у нее в голове. Так вот как на нее смотрят. И не только на нее, но и на Хелену, Бриджит и всех прочих, воображающих, что, заполучив покровителя, они приобрели особый статус. Что классификация, присвоенная им режимом, созданным мужчинами, делает их элитой. Элитой. Какая издевательская фикция. «Нам, гели, повезло в жизни», — сказала Хелена. Какое уж тут везение?!

— Значит, вот так ты ко мне относишься? Как к одной из этих женщин?

— Конечно нет!

— Зачем же ты тогда привел меня сюда? Показать, что можешь вести себя так же, как эти?

Роза сама не понимала, что за бес в нее вселился. Она никогда так прямо не говорила с Мартином. Омерзение при виде избиения пожилой женщины пробудило в ней ярость, и она не могла сдержаться.

— Я уже сказал тебе. Нам нужно поговорить.

— Поговорить можно где угодно. Совершенно незачем…

Он прервал ее, схватив за руки.

— Меня переводят. За границу.

По телу Розы пробежала волна облегчения, словно с нее сняли груз, ей даже показалось, что она прибавила в росте. Она немного успокоилась и попыталась вспомнить, как счастлива была когда-то с Мартином. Те несколько дней в Берлине, когда они ходили в Клерхенс-Балхаус, огромный имперский бальный зал с кремовой штукатуркой и паркетными полами, и танцевали фокстрот, танго и вальс. Кружась в объятиях Мартина, она воображала, что по-настоящему влюблена. Но всякий раз, когда она пыталась ухватиться за это чувство, оно ускользало, как стихнувшая музыка.

— Хельга будет рада.

— Меня переводят не в Германию. В Париж.

— Но это же здорово. Ты же всегда любил Париж, разве нет?

— Да. Нет. — На его лице проступила озабоченность. — Это понижение. Не знаю почему. Я работал здесь как проклятый, мне всегда казалось, что протектор меня ценит. Такое впечатление, что комиссар хочет от меня избавиться.