Страница 85 из 97
— Ваше Высочество, дом для ночевки приготовлен! — отрапортовал мне Михаил Нарушкин.
— Хорошо, Миша, попроси подать ужин и накормить гвардейцев. Хорошо?
— Есть, Ваше Высочество, — развернулся на каблуках, оставив две воронки в стылой, промерзшей земле, капитан моих гвардейцев.
Я вышел из кареты, попутно укладывая листы с набросками своих мыслей и идей в папку. Мне на встречу вышел, низко кланяясь, деревенский староста. На вид ему можно было бы дать лет сорок, но вот глядя на него, отчего то вспоминалось о чудо-богатырях Суворова. Не знаю, почему, но вот это сравнение было самым точным. Да и глядя на старосту, мне стало как-то грустно оттого, что русский человек, годящийся мне в отцы, вынужден кланяться мне в пояс. А самое страшное, на мой взгляд, конечно, это то, что многим дворянам и боярам в голову не приходит даже мысль о том, что их холопы в принципе такие же люди как и они сами, и будь судьба благосклонна к ним, то на месте самого холопа мог оказаться сам барин. Вот такая петрушка! С этим порядком вещей надо что-то делать. Но вот как? Нельзя просто подарить свободу, это обесценит её. Нужно сделать так, чтобы получить её имел возможность всякий, но лишь ценой неимоверных усилий. Великим трудом или кровью. И ещё один закон нужен. Закон о эррозии дворянства. О лишении этого звания, «а возможно и переводе в холопское звание», недостойных. Проводящих жизнь в праздности и пьянстве и не желающих приносить пользу Родине ни на военном, ни на гражданском поприще или же запятнавших себя недостойными деяниями. Дабы в ЭТОЙ реальности в жизни не бывавший трезвым самодовольный ублюдок с родословной не мог развлечения ради насмерть запороть отслужившего 25 лет ветерана Суворовских походов, предварительно обесчестив его дочь, как не раз бывало в реальности ТОЙ. Ведь, не говоря уже о элементарной справедливости, работающий В ОБЕ СТОРОНЫ социальный лифт является единственной гарантией от революций и других социальных потрясений.
— Дом готов, ужин подан,- не выпрямляясь, сказал мне староста.
— Хорошо, проводи меня.
Саженей за двадцать от нас расположился небольшой домик с резными ставнями, окрашенными в непонятный цвет. Хотя в темноте все цвета не ясные.
— Вот,- указал рукой мужик, кланяясь.
— Пойдем со мной за стол,- сказал я старосте.- Как звать тебя?
— Федотом.
— Так вот Федот, пойдем, посидим за столом, ты мне о жизни своей расскажешь. Может, жалобы какие есть, на барина твоего?
— Да какие жалобы, Ваше Высочество? Все хорошо у нас, деревенька наша на отшибе. Людей почитай только два раза в год видим, когда перед пахотой, да после сбора урожая. А так одни и живем. А барин у нас хороший, почитай только когда напьется, если на охоте будет, заезжает, какую-нибудь бабенку прижмет, так это нормально,- ответил мне Федот, проходя со мной в сени.
— Что ж, ты мне много чего еще рассказать можешь, Федот…
Вот где оказался кладезь интересующей меня информации. Ни в городе, ни в ближайших к нему деревеньках, где социальный оказывается, дела у крестьян были по сравнению со своими собратьями просто замечательными, а вот в такой неприметной, закрытой от взора людей деревеньке.
За чарочкой и хорошей закуской мы разговорились довольно быстро, вот только я больше слушал, нежели говорил. Хотя даже сейчас, сидя за одним столом, староста был прижимист и много недоговаривал, часто заискивающе смотрел мне в глаза…
Но послушать было о чем. В моем времени многие верили тому что говорилось в книжной макулатуре, выпускаемой столь большим тиражом, что только диво давались. А говорилось в ней о том, что мужик в России был туповат, трусоват и все в этом духе. Ан нет, выкусите!! Да, староста был немного сконфужен и немногословен, однако сказать о нем, что он дурак, нельзя ни в коем случае, в его глазах светился практичный крестьянский ум, всегда старающийся воспользоваться малейшей возможностью обогатиться.
Однако я прекрасно понимаю, что скинуть ярмо с половины Руси не под силу одному человеку. Да я и не стремился к этому, я хочу одного, чтобы Россия жила! Жила, а не существовала, не могущая встать с колен, постоянно униженно кланяясь, Западу. Нет, никогда! В моей России не будет этого!
Мысли постепенно терялись и путались, дело дошло до того, что я увидел приближающийся стол и потерял сознание, очнувшись с дикой головной болью и шишкой на лбу. Вот и погуляли.
Уже уезжая из деревеньки, я напомнил старосте, чтобы он после посевных работ приехал в Рязань, к Илье Безымянному, ведавшему Дворовым приказом, инстанцией отвечающей за отбор и «просев» нужных для меня людей. Кто это такой он узнает в центре города на рынке, в будке гласности, из которой раз в неделю объявляли последние новости и указы.
Казалось бы, подумаешь, староста, но нет, зацепил меня все-таки этот мужичок чем-то.
— Проходи, сын, у меня разговор к тебе есть! — пригласил меня к себе отец, стоя над каким-то столом с чертежами.
Не заставляя себя долго ждать, подошел к столу и встал рядом с государем, внимательно посмотрев на расстеленную карту. Оказывается чертеж, заинтересовавший Петра, был границей России с Речью Посполитой и частью Австрийской империи. Посередине стола, прямо на куске полной бумаге стоял пустующий подсвечник, в данный момент, исполняющий роль держателя.
— Знаешь, Алешка, в чем беда Руси?- немного постояв над картой, спросил меня Петр.
— В чем, батюшка?
— В том, что не хочет Она вылезать из своей трясины, увязла и живет, так как Ей нравиться, а людишки и рады стараться!
— Так как же, государь? Ведь с твоей помощью наша Русь-матушка уже не так дремуча, как было раньше,- удивился я, прекрасно понимая, что часть «новшеств» государя не только не принесли пользы, но и загубили то хорошее, что было начато до воцарения Петра.
— Да, часть своих задумок я уже воплотил в жизнь, но их так много, что мне моей жизни не хватит,- сказал царь, отрываясь от изучения карты.
Посмотрев на меня, он прошел к стоящему напротив входной двери большой комоду, достал оттуда свернутый в трубочку свиток, запечатанный алой печатью с непонятным оттиском.
— Ты не спрашиваешь, что это, хорошо, коли ты такой нелюбопытный, но все же я хотел бы, чтобы ты ознакомился с этой грамотой,- сказал государь, передавая документ в мои руки.