Страница 15 из 24
– Ты спишь, Акулина Степановна, что ли? – спросил он.
Вместо ответа послышались рыдания.
– Разревелась… Чего ты, дура? Ну, полно… Брось…
Рыдания усилились.
– Чем реветь зря, ты мне лучше вот что скажи: пока я уходил к сестре, был ли у нас кто-нибудь еще, кроме племянника Николашки?
– Ничего я не знаю… И оставьте вы меня, сироту, в покое! – разразилось из-за дверей. – Дайте вы мне наплакаться-то.
Трифон Иванович направился в кухню.
– Кроме этого лодыря, что сейчас ушел, был у нас кто-нибудь без меня? – спросил он у кухарки Анисьи.
– Никто, никто не был. То есть вот никогошеньки, – отвечала та.
«Ну, слава богу, все-таки огласки меньше», – подумал Трифон Иванович и, придя в столовую, прибавил уже вслух:
– Нет, какова штука! По рынку об Акулине говорят. Это все приказчики, мерзавцы, разгласили, они, подлецы. А пуще всего Андреян, которого я отказал по милости Акулины. Эх, не следовало его отказывать! – вздохнул он. – Теперь он, обозлившись, нарочно будет ходить по лавкам да разные сплетки разглашать. Сочинять будет.
Он опять отправился к дверям комнаты Акулины. Ему уже стало жалко ее. Он прислушался. Рыдания прекратились.
– Акулина Степановна! Полно тебе, матка, козыриться-то! Отопрись, пусти меня к себе, – сказал он еще раз и опять постучался.
Смолкнувшие рыдания возобновились, но дверь не отворялась.
– Чего ты? Брось. Ну стоит ли плакать! Такие у тебя хорошенькие глазки, и вдруг ты их слезами портишь, – продолжал он.
– Хороши, да не ваши, – послышалось сквозь рыдания.
– Ну зачем так?.. Зачем? К чему это?
– А к тому, что вы шелудивый старый пес.
– Это хозяина-то своего так? Отлично, хорошо, прекрасно.
– Облизьяна вы немецкая, вот, что на шарманках показывают!
– Ну, расходилась! А только ты потише. Чего на весь дом-то кричишь! Ведь кухарка может слышать.
– На двор выйду и там буду кричать, что вы черт паршивый!
Во избежание скандала Трифон Иванович отошел от дверей.
Пришли священники и прославили Христа, потом на минуту подсели к закуске. Трифон Иванович был как на иголках и все ждал, что вот-вот выскочит Акулина и начнет его ругать перед ними, но она не вышла.
По уходе священников Трифон Иванович опять подошел к комнате Акулины.
– Ну что, моя пташечка, угомонилась? – спросил он.
Молчание.
– Выходи-ка сюда, да попьем чайку вместе, – продолжал он. – Я тебя с ромцом попотчую.
– Провалитесь вы и с чаем, и с вашим ромом, леший вы эдакий!
– Будто уж и леший?
– Хуже лешего. К лешим-то молодые бабенки попадают, так они их холят да нежат, а вы давеча из-за стола с закуской выгнали и при посторонних людях. Приятно это даме?
– Ну какой он посторонний человек! Племянник… Полно! Выходи…
– Хорошо, я выйду, а коли выйду, то уж наверное чем-нибудь в головизну вам пущу: либо тарелкой, либо чем другим…
– Это в хозяина-то? Ну, не ожидал, никогда не ожидал!
Трифон Иванович удалился в столовую и с горя и досады выпил одну за другой две рюмки водки. Его ударило в жар. Он заволновался.
«Нет, Николашка-то, Николашка-то какова скотина! Двести рублей за молчание об Акулине взял, – думал он про племянника. – Взял двести рублей и говорит: „Через недельку опять зайду“. Это ведь он опять за деньгами зайдет. Ведь, пожалуй, доить меня будет? Но нет, шалишь, больше уж не дам! Довольно».
Из другой комнаты послышался голос Акулины.
– Трифон Иваныч! Подьте-ка сюда! – крикнула она.
Он со всех ног бросился на зов, но перед его носом щелкнула задвижка у дверей Акулины.
– Акулина Степановна! Что ж ты! Пусти… Я здесь, – сказал он, трогая рукой дверь.
– Хорошо, извольте, я пущу, но только прежде уговор нужно сделать. Уговор лучше денег, – отвечала она из-за двери.
– Ну, что такое? Говори!
– Коли подарите мне завтра вторую браслетку, на другую руку, то, так и быть, я уже не буду на вас сердиться и впущу вас.
– Подарю, подарю. Есть о чем разговаривать!
– Только уж я теперь хочу, чтобы с бриллиантами.
– Ну вот… Уж и с бриллиантами.
– А не хотите купить с бриллиантами, так и оставайтесь там одни.
– Куплю, куплю, отвори только.
– Побожитесь.
– Ей-богу, куплю.
– Нет, вы не так… Вы скажите: «Будь я анафема».
– Клянусь тебе, что куплю. Ну когда же я тебя обманывал?
– Ну, входите…
Акулина отворила дверь своей комнаты, Трифон Иванович вошел туда. Акулина стояла с заплаканными глазами. Он взял ее за руку и хотел что-то сказать, но вдруг послышались сзади шаги. Бежала кухарка Анисья.
– Акулина Степановна! Беги, матка, скорей в кухню! Принимай гостя! – кричала она. – Племянник твой из деревни приехал! Пантелей приехал!
У Трифона Ивановича и руки опустились. Он стоял как ошпаренный и переминался с ноги на ногу. Акулина оттолкнула его и опрометью бросилась в кухню.
XVIII. Племянник приехал
В кухне стоял Пантелей. Это был молодой, статный, белокурый мужик в поношенном нагольном полушубке, в валенках и с пестрядинной котомкой за плечами, к которой были привешены сапоги. Завидя входившую Акулину, нарядную, в шелковом платье с турнюром, одетую «по-господски», он сначала удивленно попятился, но потом поклонился в пояс и, тряхнув волосами, сказал:
– Здравствуйте, тетенька Акулина Степановна! Все ли в добром здоровии?
– Ничего, живем помаленьку, – жеманно отвечала Акулина и прибавила: – Что ж, надо поцеловаться с приездом-то…
Она подошла к Пантелею. Пантелей отер рукавом полушубка губы, и они поцеловались.
– И не узнать вас, – сказал Пантелей, осматривая ее с головы до ног. – Совсем на манер купчихи стали. Наряды такие, что страсти…
– На хорошем месте живу – оттого. Когда приехал?
– Только что сейчас с машины.
– Ну что ж, разоблакайся да садись. Снимай котомку-то.
Пантелей стал снимать котомку, потом снял полушубок и остался в линючей розовой ситцевой рубахе и в жилетке, застегнутой на все пуговицы. От него так и несло запахом деревенской избы – смесью запаха дыма, полушубка и печеного хлеба.
– Садись, так гостем будешь, – промолвила Акулина. – Вот сейчас чаю напьемся. Анисья! Ставь-ка, девушка, самовар.
– Самовар-то потом куда подать прикажешь? – спрашивала Анисья. – В горнице чай пить будете или здесь, в кухне?
– А вот я сейчас у Трифона Иваныча спрошу. Ты ставь уж только, ставь…
– Я живо.
Анисья загромыхала самоваром и самоварной трубой. Акулина отправилась в комнаты.
– Трифон Иваныч, Пантелей из деревни приехал. Племянник… Вот тот самый, о котором я вам говорила, – сказала она Трифону Ивановичу.
Тот был мрачен и хмурился.
– Ну а мне-то что? – отвечал он.
– Как что? Да ведь он для вас приехал, чтобы в услужение, на место Андреяна…
– Ну, это еще там видно будет.
– Трифон Иваныч… Он у нас и остановится. Там в приказчицкой есть койка Андреяна.
Трифон Иванович промолчал. Акулине это не понравилось.
– Что ж вы как будто и не рады, – проговорила она.
– Чего ж мне радоваться-то? Ведь он не мой племянник.
– Странное дело! Я давеча вашему племяннику радовалась и угощала его, а вы моему племяннику и порадоваться не хотите.
– Лучше бы ты и моему-то племяннику не радовалась, – произнес он с неудовольствием.
– Трифон Иваныч, он и на наших харчах будет…
– Пускай ест, авось не объест.
– Вы когда же с ним рядиться будете?
– Как рядиться? Какая такая ряда? Насчет чего?
– А в приказчики-то, на место Андреяна. Ведь я его нарочно для этого выписала.
– Не годится он мне в приказчики. Мы ему другое место сыщем.
– Как же вы можете говорить, что он вам не годится, коли вы даже и не видали его?
– Не надо и видеть. Человек жил в Москве в извозчиках, а ты его в суровскую лавку в приказчики ладишь.
– Врете вы! Он, кроме того, в Москве яблоками торговал.
– А у нас в лавке такой товар, чтоб с нежными материями обращение иметь. У него и лапы-то для этого не годятся.