Страница 46 из 76
Глава 16
— А, — завгар оторвался от газеты, — ну да. В больнице, в отделении скорой помощи поломалась ихняя буханка. В ремонте стоит. А район машины не дал. Вот и приходится нам как-то своими силами выкручиваться. Машину давать. Хотя, — он вздохнул, — машину на сторону дать перед уборкой, это как от сердца кусок оторвать! Работы столько, что и наших машин не хватает.
— Без скорой гражданам тоже никак нельзя, — вклинился Олегыч, — пусть из газона карета плохая, да хоть такая на дежурстве будет.
— Ну да. В газоне удобств немного, — пожал я плечами, — если что, больного придется в кузов сажать.
— Ну, — вздохнул завгар, — надеемся, для этого недойдет. Повозишь бригаду скорой помощи по поселению. Туда-сюда покатаешься. Повозишь медсестричек да фельдшеров.
— А, можить вообще придется сидеть весь день в отделении, — пожал плечами Олегыч, — тут уж как получится.
— Да я и не переживаю, — ответил я, — мне даже самому интересно. Не доводилось мне еще такого. В скорой помощи водителем работать.
Когда я вышел из кабинета механиков, то наткнулся на Машу. Медсестричка прятала свой тонометр в чехол. Жужжала его молнией.
— Все? — Улыбнулся я, — всех отпустила?
— Угу, — Она серьезно кивнула, — сегодня мало недопущенных. Боевой, да еще парочка человек.
Маша вложила чехол в свой беленький саквояжик. Защелкнула металлический замочек.
— Ты, кстати, — улыбнулся я, — на чем до поликлиники добираешься?
— На велосипеде, — сказала Маша, — езжу с центра аж сюда, в конец станицы. Не просто это. Да жаловаться не приходится. С медицинским транспортом у нас сейчас туго.
— А мне, кстати, в ту сторону. Подбросить? Только сначала заедем на заправку, — я показал девушке талоны на бензин.
— А куда я велосипед-то дену? — Маша удивленно раскрыла свои темные глазки. Улыбнулась.
— В кузов бросим.
— Ну, — она показала в улыбке беленькие зубки, — хорошо. Давай! А то я еду чуть ли не час. И когда солнце подымается, очень уж жарко становится педали крутить.
— Ничего, — улыбнулся я, — я домчу тебя с ветерком. Только за машиной схожу.
Когда я завел газон, прогрел двигатель и покатился к выезду, туда, где стояла диспетчерская, увидел, как рядом с Машей стояла уже другая машина.
Бортовой газон прижался слева от ворот, тарахтел на холостых оборотах. Рядом с Машей, взявшись за ручку ее синенького «Аиста» с маленькими колесами и одной рамкой, стоял Стенька Ильин.
Вместе они о чем-то разговаривали. Стенька лыбился во все тридцать два и старательно заглядывал девочке в глаза. Маша же, смущенно улыбаясь, опускала их к земле. Велосипеда из рук она не выпускала.
— Ну что, Машка, — подкатил я и открыл пассажирскую дверь, — едем?
— Ты езжай, Игорь, — улыбнулся Стенька, — я сам ее до поликлиники доставлю.
— Да не, Степ, — смущенно сказала Маша, — говорю ж, меня Игорь подвезти пообещал. Ему как раз по пути.
— Так и мне по пути! На мехток! Просто с центра поднимусь до трассы, потом через нее, и уже там!
— Стенька, — с улыбкой проговорил я, — ты чего к девушке пристаешь? Видишь же, что не хочет она?
— А какая ей разница, на каком газоне ехать-то? — Рассмеялся Стенька, но улыбнулся он только губами. Глаза его были жесткими и смотрели на меня колко, — а со мной еще и веселей будет. Я анекдотов много знаю!
— Стёп, — тут рассмеялся уже я, — а ты спроси у Маши, нужны ль ей твои анекдоты?
Стенька нахмурился. Улыбка сбежала с его лица. Он посмотрел на Машу.
— Отпусти, пожалуйста, велосипед, Стёпа, — сказала Маша строго.
Степа помрачнел. Отстранился, опустив руки. Однако кулаки его сжались. Взгляд стал жестким и как бы стеклянным.
Я выбрался из машины и загрузил Машкин легенький Аист в кузов. Потом помог медсестричке сесть в кабину. Забрался сам.
Наш газон зарычал мотором. Медленно покатился вперёд, оставляя гараж за нашими спинами. В зеркале заднего вида я видел Стеньку, провожающего нас сердитым взглядом.
— Стой! Игорь! Тормози! — Закричала мне Маша.
Я нажал педаль, и машина застыла на месте.
— Ну чего ты кричишь, милушка? — Рассмеялся я.
— Не видишь что ли? Вон! — Указала она вперед.
— Да вижу-вижу, — я улыбнулся, покачал головой.
Через узенькую гравийную дорогу на заправку перебегала мама-индоутка. За ней неровным строем бежали желтенькие утятки. Строй замыкал гусенок. Большой рядом с утятами, покрытый светлым пухом, он неловко переваливался на своих плоских ножках.
— Чуть не задавил!
— До них метров пять еще. Распереживалась, — улыбнулся я.
— А как же не переживать? Они же маленькие!
Была Машка удивительной. Строгая в работе, по-детски наивная в беседе и очень чувствительная да всякой чужой боли. И неважно, человек-то или зверюшка какая.
Доброта и чуткость этой девушки, ее красивое лицо и фигура, покорили меня.
Жена моя, что ушла от меня в прошлой жизни, как только дочке стукнуло шестнадцать, тоже была красивой. Вот только красивой иначе. Холодной, немного северной красотой. И характер был у нее такой же холодный, нечуткий, жесткий. В нее пошла и наша дочь.
Не могла жена понять меня, почему я, такой профессионал, не пользуюсь всеми возможностями, что предоставили тогда юристу девяностые. Не стерпев того и ушла. И черт меня дернул с ней завязаться? Глупый был. Теперь же чуткость и человечность мне была нужна. И видел эту чуткость я в Маше.
Смотрел я в ее темные ореховые глазки, а сам думал, какова она на самом деле, та, другая? Ира? В красоте она Маше не уступала, а в характере как?
Потоптались мы на заправке, дождались своей очереди. Потом, заправившись, погнали газон вниз, по улице, к центру.
— Какие красивые цветы! А розы-то! — Удивленно сказала Маша, когда мы проезжали большой палисад, развернутый перед чьим-то двором.
— Нравятся? — Хмыкнул я.
— Очень!
— Хочешь?
— Так оно ж чужое! — С улыбкой удивилась Маша.
— Думаю, — я затормозил у палисада, — из-за трех цветочков хозяйва не обидятся.
Достав из бардачка нож-белку, я выпрыгнул из кабины. Обойдя машину, я переступил железную оградку, крашенную зеленым. Аккуратно, чтобы ничего не потоптать прошел к душистому розовому кусту.
— Ты чего тута забыл⁈ — Тут же крикнула мне старушка из-за забора.
Рисуясь перед хозяйкой, во дворе забилась, затявкала, маленькая цепная собачка. Старушка открыла железную калитку. Выглянула. На ее морщинистом загорелом лице застыло злое выражение.