Страница 39 из 76
Микитка отвечал скромно и очень смущенно. Но видно было по его взгляду, что и ему девочка эта нравится. К концу мойки, уж начала она им командовать:
— Ты чего, Никита, грязь пропускаешь? Видишь, вот тут, на кузове, пятно!
— Сейчас поправлю, — говорил Микитка, смущенно улыбаясь. А потом, кивая большой светлой головой, словно телок, шел исполнять задание.
На речку упали сумерки. Костер, сложенный из сухих, найденных прямо на берегу веток, потрескивал, бросал к небу искры. Мы ждали, пока он догорит на угли, чтобы заложить картошку.
С девочками мы подружились, и теперь, рассевшись на берегу, весело болтали о том о сем. Лиса, Ира, то есть, примостилась рядом со мной на большом бревне, что мы принесли для сидения. Пышка-Валя то и дело пыталась как-то тронуть Микитку. Тот, как бы сторонился ее.
— Нравится, Валька-то? — Шепнул я Микитке, когда девушки всем взводом удалились в лес по своим делам.
— Угу, — промычал он неуверенно.
— Ну так позови ее до дома довезти, — улыбнулся я.
— Да как-то мне, — начал Микитка, разминая пальцы, — неловко.
— Да брось ты это. С ними так надо: нравится девка? Так ей и говоришь сразу, мол, нравишься! Если даже откажет, не помрешь от этого.
— Валька мне нравится, — повторил он.
— И ты ей, — я улыбнулся.
— Откуда знаешь?
— Так вижу.
— Ну… Ну ладно, — он сглотнул, шерудя красноватые угли, — попробую.
— Ты не попробуй, а сделай.
— Эх, — вздохнул, вдруг Казачок, — жаль Катьки нету. Соскучился я по ней. Поеду в гости сегодня.
— Только самосвал где по дороге не утопи, — пошутил я.
Когда мы допекли картошку, я принялся выковыривать черные клубни из углей. Кто-то из девочек достал спичечный коробок, полный соли.
Картошка была горячей, обжигала руки. Дымящаяся мякоть, нежная и мягкая, жгла небо и язык, если как следует не подуть. Давно забыл уж я такое едово. Казалось, сейчас, в этот самый день и час, была эта картошка вкуснее некуда.
Когда стали собираться, Микитка решился позвать Пышку к себе в кабину. Девушка с радостью согласилась. Лиса напросилась ко мне в самосвал. Я, впрочем, не возражал.
Смущенный Казачок взял на борт аж двух девочек. Беспокойный, он ходил и приговаривал:
— Только б Катька, аль еще кто с ее родственников меня не увидели! Вот стыд-то будет! Вот стыд-то будет! Ей-бо!
— Вы нас высадите у клуба, — сказала мне Лиса, — а дальше уж мы сами пойдем. Вам же по пути?
Так мы и поехали. По дороге Ира спросила у меня:
— А ты холостой?
— А что? — Хмыкнул я, включая дальний свет.
— А вдруг невеста увидит, как ты меня катаешь, — хитровато посмотрела на меня Лиса из-под темных своих ресниц.
Была Ира-Лиса красива: длинные ноги, тонкая талия, изящная грудь. Даже простая одежда станичницы не могла скрыть ее фигуры. Ни то чтобы скрыть. Она даже скорее ее подчеркивала.
А я сидел, вспоминал утреннюю медсестричку Машу и не мог определиться, кто ж из них красивее. Маша была девушка темной, жгучей красоты. Ира отличалась красотой иного толка, по-славянски светлой. Обе они мне нравились, хоть умри, не поймешь, какую выбрать?
— Ты обо мне, — сказала мне Ира, когда я высаживал ее возле мемориала неизвестному солдату, — невесте своей не говори. А то вдруг обидится. А хотя, — она задумалась, — пусть обижается! Проще тебя будет от ней увесть.
— Я сам кого хочешь уведу, Лиса, — рассмеялся я в ответ, — а невесты у меня нету. Но это пока что.
— И то верно, — загадочно стрельнула она светлыми глазами, — пока что нету.
Уже совсем стемнело, когда я направился к гаражу. Поехал по Красных Партизан, мимо небольшого консервного завода станицы Красной.
Съехав с асфальтовой дороги на гравийку, я затрясся по камням. Заметил вдали, в сгустившихся сумерках, машину.
Это был стоявший на обочине желтый «пирожок» Москвич ИЖ-2715. Помаргивая аварийными огнями, он прижался к обочине.
Внезапно, водительская дверь открылась. Оттуда выбрался и оббежал пирожок с капота мужичок не старше лет двадцати пяти. Невысокий, он был модно одет в брюки-бананы и цветастую рубашку с острым воротником.
Парень выбежал на середину дороги, принялся махать руками. Поломался, значит. Помощь нужна.
Прижавшись к обочине, я выглянул из окошка.
— Здорово, мужик! — Подбежал он ко мне, глянул снизу вверх.
Его просто деревенское лицо и соломенные волосы как-то не писались с модной городской одеждой. Если у нас молодежь так и одевалась, то только на клубные танцы.
— Это, — Продолжал он, — у тебя бензин есть? Стал я! Думал, еду с запасом. А как стал посередь дороги, так кинулся к канистре, а там пустота! Я друга моего отправил с канистрой к людям, бензина попросить. Только нету его что-то.
— Здорова-здорова, — ответил я, поглядывая на машину.
Больно знакомой она мне казалась. На бортах грузовой части ИЖа было что-то нарисовано. Но сзади я не видел, что. А вот мужичка я не знал совсем.
— Может есть у тебя немного бензину? У меня шланга есть, давай я себе солью чутка?
— Да что уж там, — пожал я плечами, — давай.
— Спасибо! Спасибо, тебе! — Крикнул он и побежал к машине.
На миг он замешкался у грузовой двери пирожка. Опасливо посмотрел на меня. Потом открыл машину, но совсем слегка, так чтобы я не видел, что внутри. Это меня слегка насторожило.
Парнишка прибежал со шлангом и трехлитровой стеклянной банкой для закруток.
— Мне чутька совсем надо! Только дотянуть до сельповского склада!
— На сельпо, что ль, работаешь, — сказал я, откручивая крышку газоновской горловины, — автолавка?
— Ага! По рынкам, по всему поселению, по хуторам, катаюсь.
— А как тебя звать?
— Лёнька Иваницкий! А тебя?
— Игорь. Землицын.
Парень сунул трубку в горловину, принялся сосать бензин. Когда топливо побежало вверх и струей бабахнуло ему в рот, он закашлялся. Скривился, но все же направил струю в банку. Сам же, ругаясь тому, что выделал в горючем всю рубашку, страшно кривился от бензинового топлива:
— Ятить его! На год вперед напился бензину!
— А ты куда едешь? Откуда? Что продаешь?
— Да, — забегали его глаза растерянно, — вот, с Южного еду.
— Поздно что-то, — задумался я.
— А что позднего? — Он растерянно засмеялся, — пока все хутора у нас объедешь, там постоял, там постоял. Вот уж и к ночи домой.