Откуда взялся этот Клемент?

Даже если симптомы под контролем, причина никуда не делась. Я киваю, однако продолжаю следить за дыханием.

Женщины о чем-то переговариваются, однако смысл их слов от меня ускользает. Мысленно я уже не здесь.

Просматриваю эпизод за эпизодом разорванных воспоминаний, в надежде прийти к любому другому заключению, отличному от только что вызвавшего паническую атаку.

Ясно вижу руку Клемента на дверце холодильника. Он распахнул ее и ударил Черного. Пистолет выстрелил, и… Боже, какая боль! И что же потом? Я повалилась вперед и, наверное, всего лишь через секунду ударилась головой о… кухонную стойку.

Морщусь при одном лишь воспоминании.

Но что же в итоге я видела? Ботинок Клемента, движущийся в направлении, надо полагать, Черного.

Достиг ли «челси» Клемента цели? Прозвучал ли еще один выстрел?

Не обращая внимания на пульсирующую головную боль, пытаюсь восполнить недостающее звено. Должно же быть хоть что-нибудь!

Ничего. Совершенно ничего. Что бы ни произошло потом с Клементом, я уже находилась в отключке. Можно копаться в памяти хоть до конца жизни, все равно бесполезно.

Неважно, какой Клемент огромный, и какой он крутой — пуля уложит кого угодно. А вкупе с тем обстоятельством, что Клемент так и не навестил меня, вывод напрашивается только один.

— Бет? В чем дело, милая?

Моего слуха наконец-то достигает голос мамы.

— Почему ты плачешь?

Как бы мне ни хотелось облегчить душу, этот крест придется нести в одиночку.

46

На меня наваливается усталость, и мне велено отдыхать. Спать я не хочу, вот только сопротивляться абсолютно нет сил.

Меня страшит, что я проснусь, напрочь позабыв только что миновавший час. Вернусь в это незнакомое помещение, и начнется тот же самый цикл замешательства, ужаса и убийственного осознания.

Но я так устала.

И потому проваливаюсь в небытие.

Естественного освещения в комнате нет, поэтому о времени остается только догадываться. Засыпаю, когда приходит сон. Просыпаюсь, когда сон уходит.

В периоды пробуждения смутно отмечаю визиты разных людей — мамы, доктора Поттера, медсестер и Стэнли. Единственный человек, которого я желаю видеть, навещает меня лишь в беспокойных сновидениях.

Подобная карусель продолжается еще три дня. Во всяком случае, как мне представляется.

К утру понедельника я уже чувствую себя достаточно окрепшей. Немного ем, балую себя слабым чаем, и меня наконец-то переводят в палату с окном. После стольких дней без естественного света и свежего воздуха мне в радость даже холодные сквозняки и вид мрачного неба.

Тем не менее, пока медсестра суетится вокруг, настроение у меня скверное, несмотря на прошедшие без осложнений травму головы и огнестрельное ранение.

Со смерти Клемента прошло одиннадцать дней. Я постоянно ощущаю тесноту в груди, а когда поблизости никого нет, позволяю себе пролить несколько слезинок. Скорбь — жуткая вещь, в особенности когда разделить ее не с кем.

К тому же вскоре нагрянет полиция. У них возникли кое-какие вопросы. И немало, надо полагать. Вот только ответов от меня они не получат.

Тешу себя надеждой, что к концу недели доктор Поттер отправит меня домой. С перспективой четырнадцати часов ежедневного бодрствования, вскорости к моим визитерам, как пить дать, присоединится и скука, и уж эта-то здесь засидится, не сомневаюсь. В моем распоряжении телевизор, журналы, а мама снабдила меня блокнотом и ручкой, но всего этого недостаточно. Мне необходимо заполнить душевную дыру размером с Клемента, а в этих бежевых стенах я просто не могу ни как следует горевать, ни начать жить дальше.

Кроме того, нужно заниматься прозаическим вопросом продажи магазина. Стэнли, да благословит его Господь, ведет дела с Говардом. Риелтор еще ожидает моей отмашки на сделку, однако бюрократическая машина уже запущена. От восьмидесяти тысяч фунтов и новой карьеры меня отделяют, возможно, всего лишь с десяток дней да пара росчерков ручкой.

Верность Стерлинга своему обещанию все-таки меня удивляет. Не знаю, в курсе ли он произошедшего, но если да, готова поспорить, что он истово молился, чтобы я не выкарабкалась. После смерти Клемента я единственный человек на земле, кому известна его грязная тайна. И я намерена грозить Стерлингу дубиной своей осведомленности, пока деньги не окажутся на моем банковском счете.

Мой единственный враг теперь — время.

Я провожу бесконечные часы за просмотром телевизора и чтением журналов в попытке отвлечься от мыслей о Клементе.

Беру пульт и включаю телик. «Шоу Джереми Кайла». Боже, только этой грязи мне и не хватало. Ну и ладно.

Когда через двадцать минут я с замирающим сердцем готовлюсь узнать, действительно ли Даз является отцом ребенка Таниши, дверь палаты распахивается.

— Мисс Бакстер?

— Да.

Выключаю телевизор.

— Инспектор Брамптон и констебль Марш из сыскной полиции.

Представивший себя и коллегу мужчина являет собой вылитую телевизионную карикатуру на детектива. Костюм выглядит так, будто он в нем спал, и, подозреваю, он отнюдь не столь стар, как можно подумать по его морщинистому лицу.

Детективы проходят в палату и бок о бок встают возле моей койки. Демонстрируют удостоверения, сочувственно улыбаются и придвигают стулья.

Пока они устраиваются, я украдкой разглядываю констебля Марш, полную противоположность Брамптону. Ее свежее личико подсказывает, что она на несколько лет моложе меня, вот только плохо сидящий темно-синий брючный костюм совершенно ее не красит. Странная парочка но, если я что и поняла за последнее время, так это то, что о партнерах не стоит судить по первому взгляду.

— Как вы себя чувствуете? — осведомляется инспектор.

Господи, как же мне надоел этот вопрос!

— Спасибо, хорошо.

— Вы готовы ответить на наши вопросы?

— Да, только вряд ли я смогу вам многое рассказать.

— Не волнуйтесь. Нам поможет даже самая малость.

Констебль Марш извлекает из внутреннего кармана блокнот и раскрывает его. Интересно, обязанности секретаря на нее возложены исходя из иерархических или же сексистских соображений?

— Тогда с самого начала и начнем? — приступает к допросу инспектор. — Расскажите, что вы помните о том четверге.

Так и знала, что это будет первым вопросом полиции. Понятное дело, я не могу им выложить, что сначала возилась в магазине с бывшим решалой, а потом мы с ним на пару шантажировали местного бизнесмена, в прошлом известного извращенца.

— День как день. Я закрыла магазин и поехала домой.

— Так. И что потом?

— Помню, как вошла внутрь, повесила пальто и сумочку и сразу же направилась на кухню.

— А дальше?

— Сожалею, но дальше ничего не помню.

— Совсем ничего?

— Совсем.

Констебль прекращает черкать в блокноте, инспектор хмурится.

— Итак, правильно ли я вас понял: ваш рабочий день прошел совершенно обычно, и потом вы поехали домой?

— Все верно.

— И там повесили пальто и сумочку и прошли на кухню?

— Да.

— И с этого момента ничего не помните?

— По-другому и не выразиться, инспектор. Именно так.

— Ладно. Давайте пока оставим это и перейдем к тому, что нам известно.

Брамптон чуть ослабляет галстук и закидывает ногу на ногу.

— Мы обнаружили у вас на кухне мужчину при смерти. К сожалению, по пути в больницу он умер.

Его прямолинейное откровение обрушивается точно обухом по голове. Вполне вероятно, именно подобного эффекта он и добивался.

— Вы не видели мужчину на кухне, когда вошли туда?

— Нет.

Ощущаю накатывающую волну паники. Быстренько обдумываю, не переключиться ли на стратегию «без комментариев». Нет, подобное поведение лишь утвердит полицейских в их подозрениях, что я утаиваю правду.

— Имя Кенни Бингем вам что-нибудь говорит?

— Нет. А должно?

— С учетом того, что именно он находился у вас на кухне, возможно, и должно.

— Нет… Впервые слышу.