Страница 27 из 36
— Сэр… — даже в голосе секретаря звучала растерянность, — вот… к вам.
И трое в мундирах втолкнули в кабинет четвертого.
Норрингтон поднялся. Грохот отодвинутого стула, лица солдат, растерянная физиономия секретаря, — все это в его сознании отступило куда-то; он видел одно-единственное лицо. Брови пирата приподнялись, изумленно округлились глаза. Качались дурацкие висюльки в волосах — и золотая пуговица; солдаты крепко держали его за руки повыше локтей. Воробей был все тот же — жилетка, грязный полосатый шарф на поясе, потная грудь под расстегнутой до пупа рубахой… один рукав закатан, второй болтается, наполовину оторванный; кандалы… Пират широко улыбнулся — в полумраке золотые зубы не блестели, улыбка показалась щербатой.
— Как… — Он улыбался. Только сел голос, и конец фразы, выдохнутый со смешком, прозвучал сорванно и сипло: — …я рад… вас видеть в добром здравии, командор!
— Он спрашивал, живы ли вы, сэр! И еще говорит, что он не сумасшедший!
Воробей, вздернув брови, глядел в затылок офицерику округлившимися глазами. В зависшей тишине Норрингтон тяжело вздохнул.
— Спасибо, сержант.
Только тут офицерик понял, что сморозил, — изменился в лице:
— Сэр, я не то имел в виду… сэр… простите, сэр…
Норрингтон уже не слышал его.
За спиной скрипнула на сквозняке ставня… и, когда полоса света прошла по лицам, командор вдруг понял, что Воробей не улыбается. Не улыбка — жалкая попытка улыбку изобразить. Вздрагивали от напряжения растрескавшиеся губы. В этих глазах остались пустые раскаленные улицы, прибитые на покосившихся воротах списки погибших. И эта фраза… чего ему, должно быть, стоила эта фраза. И так вот объявиться… здесь…
Он разглядел в этих волосах золоченую пуговицу — пропавшую пуговицу от своего мундира; сглотнул. Ему показалось, что он понял все, — и он ужаснулся.
— …А вот это, — молоденький офицер полез в карман, выгреб горсть чего-то, — это мы нашли у него, сэр.
Драгоценности посыпались на стол, на бумаги, — стук привел Норрингтона в себя. Золотые часы с бриллиантовым вензелем, на толстой золотой цепочке; нитка жемчужных бус; золотой наперсток; кольца…
У Норрингтона вспыхнули уши. Злость. Ну надо же, так и остался наивным дураком, забыл, с кем имеет дело… Отвращение. И это отвращение отразилось на его лице, когда он повернулся к пирату. Холодно сказал:
— Это мародерство.
Воробей продолжал улыбаться. Сощурились темные глаза в траурных накрашенных ресницах… Командор смотрел в эти глаза. Смотрел — и ничего не мог с собой поделать; он чувствовал себя кроликом перед змеей. Смотрел… Судорожно сглотнул. Глаза. Цвета темного янтаря. Никогда прежде столь поэтические сравнения не приходили ему в голову применительно к чьей-либо внешности. Джек… Пират опустил ресницы; ухмылка сделалась шире:
— Я беспокоился за вас, командор…
«А все остальное не имеет значения», — понял Норрингтон недосказанный конец фразы. Нет, каков наглец! Резко отвернулся; позор, он не может в присутствии своих людей смотреть в глаза этому человеку…
И все же… все же… ТАК невозможно притворяться. Во всяком случае, Норрингтон хотел в это верить. Он так мучительно тосковал по этому человеку — ему казалось, он согласится на все, чтобы просто еще раз увидеть; и вот…
Офицерик кашлянул.
— Я послал доложить полковнику Фишеру, сэр…
Командор повернулся было к нему — и в этот момент в коридоре застучали шаги.
…В отличие от подтянутого Норрингтона, полковник был грузен; высокомерное выражение не сошло с его лица, когда он вступил в кабинет.
— Добрый день, командор… — холодно начал он и тут заметил между солдатами потупившегося пирата. — Это? — на одутловатом холеном лице выразилось недоумение; полковник поднес к глазам золотое пенсне, висевшее на его шее на цепочке. Он разглядывал Воробья, словно насекомое в микроскоп, хотя тот стоял в двух шагах, — разглядывал, и удивление на его лице все возрастало. — Это — Джек Воробей?
— Д-да, сэр… — слегка заикаясь, отозвался мальчишка-офицер. Щелкнув каблуками, представился: — Сержант Томас Уайтекер, разрешите доложить, сэр?
Фишер, не дослушав, махнул на него рукой; повернулся к Норрингтону. На лице полковника было величайшее изумление пополам с гадливостью:
— И это — ваш знаменитый бандит?
Норрингтон пожал плечами — ответил туманно:
— Полагаю, у нас нет оснований не доверять вашим людям, полковник…
Знаменитый бандит втянул голову в плечи, выражая горькое раскаяние всем своим видом — судя по виду, он и сам сомневался в том, что он — пират, и в том, что — Джек Воробей; трагически-страдальческой гримаске позавидовала бы любая невинная жертва.
Полковник моргнул. Из-за обшлага мундира вытащил кружевной платок; одной рукой прижимая его к носу, а другой придерживая на носу пенсне, подступил к Воробью чуть не вплотную.
— «Черная жемчужина»… этот ужас всего Мэйна…
— Ну, ужасом Мэйна она была с другим капитаном… — возразил Норрингтон.
Фишер не слушал его; будь полковник натуралистом, можно было бы решить, что увиденное в микроскоп насекомое доселе оставалось неизвестным науке. Пират втянул голову в плечи еще сильнее и отодвинулся; полковник гневно махнул на него платком — пират отшатнулся с комическим ужасом на лице. Норрингтон из последних сил давил расползающуюся ухмылку.
Он был сейчас всецело на стороне паясничающего Воробья и ничего поделать с собой не мог. Да и не хотел.
— Хорошо… — Полковник медлил, видимо, собираясь с мыслями; растерянность на его лице сменилась решимостью. — Хорошо же, — он повернулся, величественным жестом указывая на Воробья. — Я забираю его.
Командор не поверил своим ушам. Шагнул вперед:
— Полковник Фишер?
— Этот человек, — посланец лорда генерал-губернатора снова был высокомерно-холоден, — напал на моих людей. А в полумиле от бывшей гавани мои люди обнаружили пиратский корабль, стоящий на якоре. Сейчас его стерегут два моих фрегата… (Махнул платком.) Я полагаю, мы потопим его без больших затруднений.
Воробей прижимал к груди скованные руки — поза почти молитвенная; глаз он не поднимал.
Ошарашенный Норрингтон пришел в себя. Ложь противоречила всем жизненным принципам командора; вследствие проистекающего отсюда отсутствия соответствующей практики лгать он не умел — и хорошо это знал. И все же понадобилось всего несколько секунд, чтобы принципы потерпели сокрушительное поражение в борьбе с куда более низменными чувствами.
— У этого человека есть официальное разрешение на каперство, — отчеканил он с каменным лицом — сам себе поражаясь. — Он не пират. А что касается мародерства, то это дело подлежит исключительно местной юрисдикции.
Наибольшее изумление отразилось на лице самого Воробья — впрочем, тут же сменившись прежним сосредоточенно-молитвенным выражением — столь искренним, что ничем иным, кроме как гнусным фарсом, оно и быть не могло.
— Он угрожал оружием моему офицеру!
Норрингтон покосился на затравленного агнца; снова обернулся к полковнику.
— Суд рассмотрит это дело.
— Я отравлю этого мерзавца в цепях к генерал-губернатору, — тон Фишера был непререкаем. — Поимка пиратского капитана…
Лицо командора дрогнуло в презрительной усмешке.
— Так вот о чем вы думаете!
…Хуже всего было то, что комната вновь неторопливо двинулась вокруг него. Все поплыло — багровеющее лицо Фишера, его рука, гневно швырнувшая пенсне на грудь…
— Я думаю о чести Британии!
— Неужели?
Сержант Уайтекер, которому между делом было велено возвращаться к прямым обязанностям, покинул кабинет, ежась, — осторожно притворил за собой двери. Караульные в холле переглядывались, прислушиваясь к доносящимся крикам начальства.
— …халатность и попустительство!..
— …И если вы рассчитываете на награду, выдав его за величайшего злодея…
Маллроу и Муртог в кабинете стояли навытяжку. Воробей с самым невинным видом сосредоточенно дул на рассаженное наручниками запястье.