Страница 9 из 47
Трогать его до появления полиции я не решилась. Не хватало еще, чтобы местный пристав, или как там его, на меня всех собак спустил. Отпечатки свои оставлять…
Кстати, а применяют ли уже дактилоскопию? Надеюсь, что да.
Глеб Севастьянович, на теории криминалистики, часто злоупотреблял историческими отсылками. Но ни одной даты, что он называл, я сейчас хоть убей, не вспомню.
Вздохнула. Поежилась.
Наконец вдалеке послышался свист. Хлопья снега взлетели в воздух. К нам приближался запряженный тройкой крытый экипаж.
Кажется пора превращаться в большеглазую взволнованную невинность.
Что я и сделала, изобразив на лице испуг и молитвенно сложив руки на груди.
Лихо притормозив в нескольких метрах от развилки, извозчик так и остался сидеть на козлах. Первым на снег спрыгнул парень в сером тулупе и такой же серой шапке, из-под которой выглядывали рыжие вихры. В его ладони был зажат освещавший дорогу фонарь.
Следом за ним показался мужчина в коричневом пальто. Долговязый. Лет сорока. Лицо худое. Шея замотана шарфом. Усики хитро закручены на концах. Одной рукой он придерживал пенсне, которое так и норовило упасть в снег, а второй прижимал к себе кожаный саквояж.
Окинув меня мимолётным взглядом и посчитав едва ли заслуживающей внимание, он всецело уставился на труп.
Я уже было решила, что это и есть хваленый пристав, но не тут-то было. Из экипажа показалась еще одна, довольно внушительная фигура. И на весь парк раздался громоподобный рык:
— Яшка, пес шелудивый, только попробуй мне все тут утоптать. Шкуру спущу!
Душа ухнула в пятки.
Вздрогнули не только я, но и непосредственно сам виновник — рыжий паренек. А тот, что с пенсне — закатил глаза, покачал головой, положил саквояж на снег и принялся сражаться с бревном.
— Яшка, — с сильным иностранным акцентом прокряхтел он. — Подсоби.
Парень, повесив фонарь на выступающий из стенки экипажа крюк, кинулся к нему. А мой взгляд не отрывался от мужчины, что, выбравшись из экипажа, поправил стоячий воротник распахнутого темно-зеленого пальто с серебряными погонами, из-под которого выглядывал черный китель с белым шнурком, что вел к поясной кобуре.
Затем поправил шапку из черной мерлушки, с бляхой в виде орла посередине. И наконец уставился на меня жестким, колючим взглядом блестевших в свете покачивающегося фонаря зеленых глаз.
Высокий. Широкоплечий. Кажется брюнет, если судить по недельной щетине на волевом лице. Военную выправку не скрыла бы и гражданская одежда.
Красивым я бы его точно не назвала. А вот мужественным… пожалуй. Но только подумала об этом, как тут же смутилась.
— Туточки она… — прервал затянувшуюся паузу запыхавшийся голос подоспевшего сторожа. Петр Кузьмич, согнувшись в спине, переводил дыхание. Одна его рука упиралась в колено, а указательный палец второй был направлен в сторону замёрзшего тела. — Не почудилось, стало быть.
— Почему посторонние? — обратился к старику брюнет, своим зычным, командирским голосом. — Ежели вытаскиваете меня из постели, Петр Кузьмич, то дóлжно организовать охрану места происшествия и следить, дабы барышни мимопроходящие рты не разевали…
Это он что, обо мне? Похоже, образ взволнованной невинности чересчур уж удался.
— Дык, Гордей Назарыч, — выпучил на него глаза старик. — Она ж…
Но договорить не успел. Вышеназванный пристав — а я была уверена, что это он и есть — шагнул ко мне, разметая юфтевыми сапогами снег. Встал так, чтобы скрыть от меня мертвое тело, и склонил голову в поклоне.
— Пристав Мещанского участка Ермаков Гордей Назарович. С кем имею честь?
— Софья Алексеевна, — медленно произнесла я, гадая то ли мне ему замерзшую ручку для поцелуя подать, то ли реверанс грациозный изобразить. В конечном итоге отказалась и от первого, и от второго. Благо было на что списать.
Фамилию тоже решила придержать. На всякий. Не сомневаясь, что этот «всякий случай» клюнет меня в зад в самый неподходящий момент.
Пристав прищурился, но допытываться не стал. Только медленно покачал головой.
— Шли бы вы барышня домой. Время то уж позднее. Не след вам на такое глядеть.
Посчитав свою воспитательную миссию выполненной, мужчина направился к трупу, который тот долговязый, в пенсне, уже исследовал на наличие порезов и ссадин. И сел рядом на корточки.
С одной стороны, идеальный шанс, чтобы улизнуть незамеченной. Пристав дал добро. Никто из присутствующих фамилии моей не знает. Камеры наблюдения еще не изобрели. Растворюсь в городе и поминай как звали.
А с другой…
Я подняла взгляд на ель, где на ветке сидел ворон. Рядом с ним, в воздухе завис призрак, чей взгляд был направлен прямо на меня и отражал вселенскую тоску.
Сердце зашлось галопом от жалости. В горле встал сухой ком. Все признаки проснувшейся совести.
Нет, так нельзя. Раз уж впуталась в это дело, я обязана довести его до конца. Разве не этому учил меня покойный дед?
Осторожно шагнув вперед, я прислушалась.
— Заметили что, Поль Маратович? — поинтересовался Гордей.
— Ножевая рана, аккурат под сердцем, — с сильным французским — я теперь слышала это отчетливее — акцентом, заключил медицинский эксперт.
Услышавший его Петр Кузьмич шумно вздохнул и перекрестился.
— Все в руце Божьей!
Рыжий Яшка удивленно захлопал глазами, подался вперед и прошептал:
— Князь…
Что он имел в виду, я так и не поняла. Договорить парню не дали. Пристав зыркнул так, что тот тут же съежился и умолк.
— Это, по вашему, причина смерти? — не выдержав, поинтересовалась я, на мгновение выйдя из заранее продуманного образа.
Полю Маратовичу, судя по всему, было глубоко плевать, кто с ним говорит. Отвечал он вполне профессионально. Не прекращая, однако, изучать рану.
— Точнее скажу после полного осмотра тела. По предварительному обследованию, учитывая температуру воздуха последних дней и все признаки трупного окоченения, могу предположить, что барышня мертва около сорока часов.
— Не стой столпом, неслух, пиши, — обращаясь к парню, отдал приказ пристав. — По приезду в участок оформишь протокол по месту совершенного преступления.
— Как прикажете, Гордей Назарыч! — Яшка вытащил из-за пазухи блокнот с зажатым внутри карандашом и, попеременно дуя на замерзшие пальцы то одной руки, то другой, принялся усиленно в него что-то записывать.
Пристав, между тем, вернулся к осмотру трупа. Прошелся пальцами вдоль мохнатого воротника. Заглянул в карманы полушубка.
Он уже не хмурился, но выглядеть стал мрачным и каким-то… непреклонным. Что, стоит признать, шло ему намного больше. Четко очерченные губы, где нижняя была слегка толще верхней, крепко сжались, превратившись в прямую линию. А в зеленых глазах появился решительный блеск.
В голове невольно мелькнула мысль, каким он станет, если вдруг улыбнется? Но я быстро отогнала ее прочь, решив, что это знание из разряда лишних.
Медик, закончив поверхностный осмотр, делал заметки в собственной записной книжке. Яшка засунул блокнот обратно за пазуху, и сейчас, под руководством извозчика, вытаскивал откуда-то снизу, из-под экипажа, самые настоящие сани. Сторож бросился ему на помощь. А я, ведомая любопытством, не заметила, как подошла слишком близко к телу.
Встала рядом с приставом, и принялась внимательно следить за его действиями.
— Надо выяснить, кто она такая, — слова слетели с губ раньше, чем я успела спохватиться. Благо мужчина был слишком увлечен работой, чтобы обращать внимание. Он кивнул, и это придало мне смелости. Продолжила я уже с энтузиазмом. — Сделать портрет, развешать по городу. Возможно, дать заметку в газеты. Вдруг кто-то из родных или знакомых откликнется? Судя по одежде, девушка приличная.
— Навряд ли… — пробормотал он, вытаскивая из внутреннего кармана полушубка жертвы слегка смятую бумажку.
— Что это?
— А это, барышня, документ, указывающий, что данная особа, взгляды имела вольные, — он скосился на меня, но, видимо, осознав, что намека я не поняла, уточнил. — Делами… неприличными занималась. О чем вам, Софья Алексеевна, знать без надобности.