Это любовь, Майор!

Первое время, после того как контроль над эмоциями так и не вернулся, он ещё надеялся на хороший исход событий, позволяя работе, как обычно, утянуть его с головой в дела, проблемы и заботы начальника отдела, а потом, когда чувства в очередной раз взяли верх и обычный ритм жизни работа-дом-работа не принёс облегчения, понял насколько был наивным. Мысли о кудрявой девчонке с чертятами в глазах и солнечной улыбкой жужжали на затворках сознания, память о её прикосновениях зудела по кожей, а звонкий голос то и дело снисходительно комментировал чуть ли не каждое его движение.

– "Ложишься спать, Майор? Ну-ну, сладких снов. Только на живот не ложись, вдруг снова увидишь меня во сне, а со стояком в таком положении спать неудобно" – слышал он перед тем как лечь в постель.

– "Александр Николаевич, вы заняты срочным делом? От работы, как известно, кони дохнут, поэтому лучше вспомни как мы гуляли в парке, ты шутил, а я смеялась до слёз" – звучало набатом во время изучения материалов очередного дела.

– "Са-а-аш, а помнишь как на меня мужики пялятся? Только представь, что ты собственноручно дал им зелёный свет!" – вспыхивало внезапно во время тренировок на износ в спортзале.

Особенно невыносимо было по ночам и когда домашние в разговорах друг с другом как бы между делом касались Трофимовой, смеялись над какими-то общими шутками, в которые он, естественно, посвящён не был, и звонили ей или переписывались в его присутствии. При этом они больше не пытались вновь заговорить с ним о их с Барби отношениях и расставании, подчёркнуто следуя его приказу впредь не открывать эту тему. Такое несвойственное родным беспрекословное послушание вызывало у Саши больше вопросы и опасения, чем удовлетворение и спокойствие, хотя, казалось бы, то, чего он так усиленно добивался, наконец, случилось и, как говорится, живи теперь и радуйся. Пропадай в своё удовольствие, как и раньше, на работе, встречаясь с семьёй лишь за завтраком и то не каждый день. Живи по старому, изученному вдоль и поперёк сценарию и наслаждайся покоем, привычным бытом и одиночеством столько, сколько влезет. Вот только в этом-то и была главная проблема. Как бы он не старался, но прежний распорядок теперь ощущался чужим, ему совсем неподходящим, оставляющим после себя лишь усталость и желание послать всё и всех настолько далеко, чтобы не нашли дорогу назад. Чувствуя его состояние, окружающие по-прежнему старались лишний раз не попадаться ему на глаза и это только усиливало раздражение, что в последнее время, казалось, вросло в него намертво. И впору было бы спустить напряжение и позволить себе, наконец, расслабиться, но проверенные методы, с помощью которых Майор обычно приходил в себя, на этот раз дали сбой. Вместо крепкого и здорового сна по ночам его посещала Катя во всей своей красе и вынуждала глухо стонать в подушку после пробуждения и мучиться со стояком. Спортзал спасал лишь на время и постепенно его действия хватало на всё более короткий срок. А о сексе Александр старался лишний раз не думать, так как в подобных мыслях всегда фигурировала только Трофимова, будто других свободных, интересных и красивых женщин, кроме неё, не существовало. Ни во всём мире в целом, ни для него в частности.

Подобное происходило с ним впервые и что с этим делать он не знал. Какую бы тактику Саша не выбирал, то всё равно оказывался в изначальной точке – неуравновешенным, бессмысленно бегущим по кругу и бесконечно о ней думающим. И, наверное, стоило бы остановиться, дать себе возможность выдохнуть и, в конце концов, отодвинув эмоции в сторону, прийти к взвешенному решению о том, что с этим всем пиз*ецом делать, но, как оказалось, самый главный пиз*ец во всей своей красе и неумолимости ждал его впереди.

Майор вернулся домой с работы, как обычно, поздним вечером и, открыв входную дверь своим ключом, ожидал, что квартире будет царить тишина и спокойствие, так ему в последние дни необходимые, но вместо этого увидел едва ли не во всех комнатах включенный свет, беспорядок в прихожей в виде брошенных возле дверей нескольких пар обуви, одна из которых не принадлежала ни ему, ни членам его семьи, и открытую домашнюю аптечку на тумбочке. Из кухни слышались голоса, один из которых опять же не принадлежал ни детям, что должны уже были давно быть в своих кроватях и спать, ни маме, также соблюдающей режим и не любящей поздно ложиться. Этот голос не принадлежал даже Барби, которую он каждый раз по возвращении домой ожидал (а если быть совсем честным с собой, хотел) увидеть в гостях и каждый раз себя за это ругал. Голос был женским, молодым и отдалённо ему знакомым. Неужели дети пригласили кого-то к ним с ночёвкой и не оповестили его об этом? Соловьёв недовольно нахмурился и принялся раздеваться. Только посторонних людей в доме ему для полного счастья сегодня и не хватало.

Направившись на кухню, он уже хотел было включить режим сурового отца и дать двойняшкам понять, что не стоит приглашать кого бы то ни было, не спросив у него при этом разрешения, как к своему удивлению узнал в позднем госте Машу Баженову. Она сидела за столом вместе с дочкой и сыном, непривычно бледными, встревоженными и напряжённо сжимающими в ладонях свои смартфоны.

– …может, вы всё-таки попробуете уснуть? – тихо спросила не менее обеспокоенная чем-то девушка, поочерёдно посмотрев на двойняшек. – Я вас разбужу, если будут какие-то новости.

– Нет, – уверенно отрезал Коля, серьёзно на неё взглянув. – Мы не пойдём спать.

– Интересно почему, – оповестил всех о своём присутствии Александр. – Вы время видели? Как завтра будете в школу вставать? – перевёл взгляд на Баженову. – Маша, не пойми меня неправильно, но что ты здесь делаешь?

Дети повернулись к нему и он нахмурился ещё сильнее, потому что у них обоих был такой вид, будто его приход был самым ожидаемым и самым нежеланным одновременно. Сын, поджав губы, смотрел на него исподлобья, а Васька сверлила покрасневшими, будто бы от слёз, глазами. Оба молчали и не спешили отвечать на его вопросы, Мария тоже словно воды в рот набрала, но не потому что не хотела с ним говорить, а, судя по всему, просто не могла подобрать слова, из-за чего его и так не самое хорошее настроение упало ниже плинтуса.

– Ну? – решил поторопить он их. – Долго молчать будете?

– Примерно столько же, сколько ты не отвечал на наши звонки и сообщения! – выдала дочка, громко шмыгнув носом.

Саша строго прищурился и уже хотел высказаться насчёт её грубоватого тона, как Баженова перебила его, робко сказав:

– Я здесь, потому что Елену Михайловну забрали на скорой. Катя уехала с ней.

– И ты узнал бы об этом не сейчас, а сразу, как только бабушке стало плохо, если бы только отвлёкся от своей работы хотя бы на секундочку и увидел сколько раз мы тебе звонили и писали! – следом за ней высказалась Василиса, похоже едва сдерживая слёзы и смотря на него как на предателя.

Соловьёв замер в дверном проёме кухни, оглушённый новостью и взглядом детей. Галстук тут же превратился в удавку, что с каждой секундой всё сильнее и сильнее давила на горло, а на плечи по ощущениям опустилась многотонная плита. В голове мгновенно стало пусто и тесно одновременно, отчего в висках болезненно заломило, и покачнулась кухня.

– Что… Что случилось? – глухо спросил мужчина, фокусируя взгляд на двойняшках и стараясь взять панику под контроль.

– Мы пришли со школы, бабушка приготовила нам ужин и позвала к столу, но сама ужинать отказалась. Сказала, что не голодна и хочет немного полежать. Вышла в коридор и… – сын сбился и нервно взъерошил волосы на затылке. – И упала.

Майор никогда не был впечатлительным человеком. Ни в детстве, ни в юности, ни в зрелом возрасте. Вспыльчивым, порой излишне эмоциональным и несдержанным ещё, да, возможно, но точно не впечатлительным. Его не тянуло погрустить под печальную музыку, не задевали фильмы или книги с драматическим сюжетом и не трогали за душу трагические истории из жизни, которых, благодаря профессии, он знал и видел столько, что если начать считать, то можно сбиться со счёта. И Александр был таким не потому что имел какие-то психопатические наклонности, хотя с учётом последних событий не помешало бы на этот счёт провериться, а потому что без этой отстранённости и холодности работать в органах было невозможно. Невозможно сочувствовать каждой жертве и её родственникам, невозможно принимать людские трагедии близко к сердцу, невозможно погружаться с головой во всю грязь, имеющую один общий термин “преступление”, и при этом качественно выполнять свою работу. Об этом его предупреждал папа и предостерегали преподаватели во время обучения, но самый главный урок преподали первые годы службы, которые ломали психологически так, что оставалось лишь два выхода – обрасти бронёй размером с кулак и либо воспринимать всё происходящее лишь как работу, либо уволиться. Саша выбрал первый вариант и ни разу о нём не пожалел, так как последующие годы в профессии оказались ничуть не легче, чем первые. Броня помогла ему продвинуться по карьерной лестнице, показать себя перед начальством как профессионала своего дела и добиться высоких результатов. Она даже дала ему возможность сохранить трезвый рассудок в день смерти отца и его похорон. Вот только после встречи с Барби она начала медленно рассыпаться и теперь не была такой прочной как раньше, а сегодня и вовсе затрещала по швам, выпуская наружу тревогу и страх. А эти чувства были не из тех, что ему хорошо знакомы и привычны. И что с ними делать он не знал. Как и с кавалькадой мыслей о том, что с мамой может произойти что-то плохое.