Страница 25 из 35
Предчувствие неизбежной беды вдруг охватило его.
В мозгу стучало все время одно и то же: что-то случилось, что-то страшное, что-то такое, что неминуемо погубит их всех…
Порой он взглядывал на Митю. Мальчик был увлечен своим делом: сортировал готовые портреты, тщательно мыл ванночку, в которой лежали фотографии, надписывал конверты с фотографиями…
Может быть, и над его русоволосой головой тоже сгущаются тучи? Может быть, кто знает…
Старик незаметно сунул Мите в руку записку.
Катя пришла утром. Петр Петрович был не один: заканчивал съемку какого-то рыжего полицая.
— Одну минуточку, мадам, — сказал он. — Вот закончу снимать этого господина и к вашим услугам…
Наконец полицай ушел. Петр Петрович тихо сказал:
— Узнайте у Роберта: может быть, он знает что-либо о раненых партизанах в развалинах замка?
— А что с ними случилось?
— Они исчезли.
— Как — исчезли?! — побледневшими губами прошептала Катя.
— Спокойнее. Держите себя в руках, — строго сказал Петр Петрович.
В фотографию вошла мадам Воронько. Губы, щедро намазанные жирным слоем помады, приветливо улыбались.
— Добрый день, господин Старобинский…
— Приветствую вас, мадам…
— Я бы хотела сделать такое, в некотором роде жанровое фото, — умильным тоном произнесла мадам Воронько. — Знаете, мне хочется сняться так, как снимаются немецкие актрисы… Голые плечи, вокруг плеч мех, например черно-бурая лиса, и в профиль. Как думаете, мне пойдет?
— Вам все пойдет, — галантно ответил Петр Петрович. Выразительно глянул на Катю: — А с вами, мадам, мы договорились. Придете сниматься завтра. Хорошо?
— Хорошо, — проговорила Катя.
Вечером к Петру Петровичу прибежал Митя:
— Мама просила передать.
Он протянул бумажку, написанную торопливым, небрежным почерком.
«Они в карательной тюрьме. Кто-то донес… Роберт не знает, кто», — писала Катя.
Петр Петрович еще раз перечитал про себя слова записки, потом зажег спичку и сжег ее.
— Кто же донес? — спросил Митя.
— Не знаю. Ты никому не говорил?
Митя даже возмутился:
— Ни одному человеку!
— Верю, — сказал Петр Петрович.
Он долго не спал в ту ночь. Невеселые мысли волновали его. Кто-то предал. Да, бесспорно, предал. Кто же?
Стало быть, среди них есть предатель. И до поры до времени не узнать, кто это такой. А когда узнаешь, может быть, будет уже поздно. Слишком поздно…
На крыльце послышались голоса. Это вернулись Раушенбах и Хесслер.
Хесслер, судя по голосу, был мертвецки пьян. То и дело начинал петь какую-то песню, потом снова замолкал.
Раушенбах уговаривал его:
— Перестаньте, господин капитан. Ну, успокойтесь…
Он провел Хесслера в его комнату. Послышалось падение чего-то тяжелого.
«Должно быть, стол уронили», — подумал Петр Петрович.
Он вышел в коридор. Раушенбах закрывал дверь столовой, где обитал Хесслер.
— Сегодня праздновали день рождения господина цу Майнерта, — сказал он, — ну и вот господин капитан немного перебрал.
— Ничего, проспится и встанет как ни в чем не бывало.
— Надеюсь.
Утром Хесслер и в самом деле встал как огурчик. Настроение у него было, как видно, хорошее. Он даже соизволил довольно милостиво кивнуть Петру Петровичу.
К дому подъехала машина. Хесслер неторопливо позвал:
— Раушенбах, шнеллер!
Раушенбах выбежал на крыльцо:
— Яволь, одну минуточку…
Они уехали.
Немного погодя Петр Петрович вышел из дома и неторопливо пошел по улице.
Он остановился возле модной сапожной мастерской Воронько. Вошел в мастерскую.
— Кого я вижу! — расплылся в улыбке господин Воронько. — Очень рад, очень рад… — Он крепко, с чувством пожал руку Петру Петровичу. — Вы знаете, моя жена от вас в восторге. Вы так прекрасно сняли ее!
— Прекрасную женщину снять не трудно, — галантно ответил Петр Петрович.
Маленькие глазки хозяина сапожной мастерской самодовольно сощурились.
— Да, конечно, моя жена нравится даже господам немецким офицерам. Поверите, я даже порой ревную!
И первый расхохотался своим словам.
— У меня к вам просьба, — сказал Петр Петрович. — Нельзя ли прибить набойки к ботинкам?
— Для вас… — любезно ответил Воронько, — для вас всегда рад! Василий, — крикнул он в глубь мастерской. — Где ты, Василий?
Молодой мастер, чуть прихрамывая, вошел в мастерскую:
— Слушаю вас.
— Вот тут надо будет прибить набойки господину Старобинскому. Постарайся сделай получше, это весьма уважаемый клиент.
— Для меня все клиенты — уважаемые, — сухо ответил Вася.
Воронько подмигнул Петру Петровичу:
— Он у нас неприветливый, но мастер такой — другого не сыщешь! Золотые руки, одним словом… — Он кинул взгляд на ботинки Петра Петровича. — Оставите обувь или вам хотелось бы, чтобы при вас сделали?
— Дорогой мой, — сказал Петр Петрович, — у меня одна-единственная пара ботинок, как же я могу оставить ее? Не пойдешь же босым по городу!
— Разумеется, — охотно согласился Воронько и приказал: — Вася, давай принимайся за работу, а господин Старобинский подождет. Не угодно ли вам присесть вот сюда, на стульчик?
— Благодарю вас, — ответил Петр Петрович.
Он снял ботинки, передал их Васе. Вася прилежно склонился над каблуками. Незаметно, быстро вынул из дырочки в каблуке тонкую, свернутую трубочкой бумагу. Быстро пробежал глазами короткие строчки.
Между тем мастерская постепенно заполнялась людьми. Пришли два офицера, потом какая-то женщина, потом пришла мадам Пятакова, которой захотелось заказать себе замшевые вечерние туфли.
Хозяин был занят с клиентами. Вася прибивал набойки к ботинкам Петра Петровича. Не поднимая головы, прошептал, едва шевеля губами:
— Наш доктор тоже исчез. Муж Аллы Степановны.
— Когда?
— Тогда же, очевидно. Пошел в «замок» поглядеть на раненых и не вернулся.
Петр Петрович прошептал так же тихо:
— Все ясно.
— Без паники, — прошептал Вася. Громко пристукнул молотком о подметки. — Пожалуйте. Все в полном порядке.
— Премного благодарен, — отозвался Петр Петрович и, подойдя к Воронько, сказал: — Вы правы, мастер у вас превосходный.
— Еще бы, — с гордостью произнес Воронько. — Когда-нибудь мы его отправим в Берлин для повышения квалификации, он там всем нос утрет. Как вы считаете?
Петр Петрович бросил беглый взгляд на невозмутимое лицо Васи и сказал убежденно:
— Безусловно согласен с вами.
Глава семнадцатая, в которой Петр Петрович делает неожиданное для себя открытие
Иногда случается такое: множество событий, которых с лихвой хватило бы на целую неделю, выпадает на один день. Всего лишь на один день.
Так случилось и на этот раз.
Днем, в начале первого, в фотографию явился не кто иной, как сам капитан Хесслер. Капитан был, как и обычно, холодно надменен, цедил сквозь зубы слова, и переводчик, пришедший вместе с ним, объяснил Петру Петровичу, что господину капитану угодно, чтобы его сфотографировали, так как он желает послать свои карточки на родину.
— С превеликим удовольствием, — привычно ответил Петр Петрович.
Хесслер скинул свою щегольскую, дорогого сукна шинель, остался в мундире, увешанном орденами.
Хесслер вынул расческу, причесал перед зеркалом волнистые волосы, пристально разглядывая свое красивое холеное лицо.
Потом сказал переводчику несколько слов. Переводчик откланялся.
— Я больше не нужен господину капитану, а вы, надеюсь все поняли.
— Я все понял, — подтвердил Петр Петрович.
И вот они остались одни — старый фотограф и капитан Хесслер. Мити не было, должен был прийти с минуты на минуту.