Страница 26 из 35
Петр Петрович усадил Хесслера на стул. Чуть повернул его голову набок, едва касаясь ее руками.
— Попрошу вас сидеть вот так…
Сделал несколько снимков.
— А теперь поверните голову вот сюда…
Хесслер послушно исполнил его просьбу.
— Все в порядке, — сказал Петр Петрович, — готово, фертиг.
Хесслер встал со стула. Одернул на себе мундир. Снова расчесал волосы. Потом подошел к Петру Петровичу. Огляделся по сторонам и вдруг сказал тихо, ясно и четко произнося русские слова:
— Не могли ли бы вы снять меня? Размер кабинетный, на темном фоне.
Петр Петрович ошеломленно взглянул на него. Он мог ожидать всего что угодно, решительно всего, но то, что сказал этот выхоленный, надменный немец, совершенно поразило его.
— Не могли ли бы вы снять меня? — снова повторил Хесслер, выразительно выделяя каждое слово.
Петр Петрович постарался справиться со своим замешательством.
— Нет хорошей бумаги.
— Бумагу достанем.
Хесслер вынул из кармана маленький квадратик картона.
— Такой годится?
— Да, — машинально ответил совершенно потрясенный фотограф. Он все еще никак не мог прийти в себя. Подумать только, этот ариец, не сказавший с ним ни единого слова, оказывается русский, мало того, он связан с подпольщиками, он — свой!
А Хесслер продолжал все так же тихо:
— Передайте всем, кому надлежит передать: напали на след подпольщиков…
Петр Петрович молчал, пытаясь справиться с охватившим его волнением.
— Вы поняли? — повторил Хесслер. — Немцы напали на след…
Открылась дверь. Вошли два немецких солдата. Увидев офицера, четко, словно по команде, отдали честь. Хесслер небрежно козырнул в ответ.
Потом так же небрежно кивнул Петру Петровичу и вышел из фотографии.
— Вы сниматься? — любезно спросил Петр Петрович. На миг мелькнула мысль: «Может быть, не сниматься, а за мной…»
Солдаты ответили в один голос:
— О да, яволь…
— Прошу сюда, — сказал Петр Петрович. — Постараюсь снять вас самым лучшим образом… — Руки его дрожали.
А день все еще продолжался, день, полный самых неожиданных событий.
Как и обычно, Катя подавала в ресторане блюда немецким офицерам. Но все валилось у нее из рук. Одна и та же мысль сверлила ее сознание: «Как случилось, что немцы обнаружили раненых? Кто же предал их? Кто?»
Прибежал Митя. Она дала ему поесть на кухне. С болью смотрела на него, уплетавшего за обе щеки.
Подошла Соня, шепнула на ухо:
— Что с тобой? На тебе лица нет!
— Голова болит, — коротко ответила Катя.
— Сочувствую, — произнесла Соня, — нам ведь еще сколько работать…
— Если не станет лучше, отпрошусь у Венцеля, — сказала Катя.
— Он будет недоволен, работы сегодня по горлышко…
Работы и в самом деле было много. Приходили всё новые клиенты, особенно много было гестаповцев; они приходили после допросов, хорошенько подкрепиться, выпить водки, коньяку, чтобы потом снова отправиться продолжать свое страшное дело…
Катя улыбалась, носила подносы с блюдами, бутылки с водкой, коньяком, винами, а сама вглядывалась в лица захмелевших офицеров, напряженно думая:
«Кто? Кто из них схватит меня и сына?»
Она обещала Петру Петровичу никому не говорить ни слова, даже Алле Степановне, даже Соне. Разумеется, не говорить ничего и Мите. Но это было для нее самое трудное — знать и не поделиться ни с кем. Ни с одним человеком.
Как и обычно, поздно вечером, когда она выходила из ресторана, ее встретил Роберт, шофер военного коменданта.
— Я провожу вас, — вежливо сказал Роберт.
«Сейчас расспрошу его, — решила Катя. — Может быть, есть еще что-нибудь новое…»
Она взяла его под руку. Но тут подошла к ним Соня.
— Пошли вместе, — сказала она. — Нам же по дороге…
И разговор завязался совсем не такой, какой хотелось бы Кате. Говорили о погоде, о том, что скоро наступят дождливые дни, что в холодную погоду нет ничего лучше русского шнапса…
Одним словом, пустой, ничего не значащий разговор.
Кате казалось, что Роберту тоже хотелось бы рассказать ей о чем-то, одинаково интересующем обоих, но присутствие Сони стесняло его.
Проводив обеих женщин, он вежливо распрощался с ними.
— Везет тебе, — с завистью проговорила Соня, когда они с Катей вошли в дом, — такого парня заарканила!
— Ничего я не заарканила, — сказала Катя. — У меня есть муж…
— Муж мужем, а пока что парень по тебе просто сохнет…
— Перестань, — оборвала ее Катя.
«Сказать или не надо о том, что раненых забрали? — подумала Катя, поглядела на Сонино безмятежно улыбающееся лицо, решила про себя: — Нет, не надо, опять будет, как говорит Вася, самодеятельность».
Но Соня вдруг сказала сама:
— Знаешь, что случилось?
— Нет, а что?
— Раненые исчезли.
— Откуда ты знаешь?
— Я ходила сегодня, хотела перевязать одному из них ногу, а там никого нет…
— Разве? — несколько неумело удивилась Катя.
Соня приблизила губы к ее уху.
— Скажи по правде, ты кому-нибудь еще говорила о них?
— О раненых?
— Ну конечно же.
— Нет, никому.
Прозрачные, словно бы выцветшие Сонины глаза стали печальными.
— Мне кажется, Катя, ты не доверяешь мне. Нет, не доверяешь.
— С чего это ты взяла?
— Так кажется.
— Проспишься — перестанет казаться.
— Да нет, я не шучу. Если бы ты доверяла мне, ты бы сказала, кто еще с тобой вместе знает об этих партизанах. С кем у тебя связь? Кто тебе сведения передает?..
Катя молчала. А Соня между тем продолжала все более взволнованно:
— Я тебя ни о чем не спрашиваю. Ни о чем! Но я все понимаю. Ты не одна, верно?
— Нет, не одна, — тихо промолвила Катя.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Соня. — Я тебя ведь ни о чем и не спрашиваю. Просто прошу тебя: верь мне!
От полноты чувств она обняла подругу.
Мрачная мысль тревожно шевельнулась где-то в Катиной душе, но она отогнала ее. Как бумеранг, мысль тотчас же возвратилась: «Почему Соня как будто совсем не огорчилась, не испугалась этого таинственного исчезновения раненых? Или она так отлично умеет держать себя в руках, скрывать свои чувства?»
Глава восемнадцатая, в которой подробно рассказывается о бургомистре Пятакове и о том, что с ним произошло
Бургомистр Евлампий Оскарович Пятаков вернулся домой чернее тучи: сегодня его вызывал цу Майнерт. В присутствии военного коменданта фон Ратенау и начальника гестапо Шютце представитель самого всесильного Гиммлера устроил Пятакову самую что ни на есть основательную взбучку.
Под его носом в городе орудуют подпольщики, в лесах засели партизаны, каждый день только и приходится слышать о новых диверсиях, погибают лучшие, наиболее преданные люди германского рейха, как, например, Гомберг, а он, голова города, бездействует. Он не принимает никаких мер для борьбы против местных бандитов, он распустил всех своих подчиненных ему русских граждан, и, должно быть, цу Мейнерту придется совместно с немецкими властями всерьез подумать о том, чтобы сменить городского голову.
У Пятакова от волнения заплетался язык. Он пробовал говорить о том, что, в сущности, за все эти безобразия отвечает не он один, а сидящие тут же военный комендант и начальник гестапо, но цу Майнерт резко оборвал его:
— С ними у меня будет особый разговор, а то, что я сказал вам, вы должны крепко запомнить!
Придя домой, он быстро разделся, лег в постель. Жена так крепко спала, что даже не проснулась.
На тумбочке рядом с кроватью лежал новый криминальный роман под названием «Загадка склепа».
Еще утром, сидя в своем кабинете, бургомистр тайно предвкушал удовольствие, которое его ожидает: улечься в теплую постель, выпить перед сном рюмочку коньяку и читать роман, в котором до самой последней страницы не знаешь, кто же подлинный убийца.