Соседи

Он переживал, спал с лица, стал хуже учиться. Стихи писал самого что ни на есть мрачного толка:

Я знаю, впереди могилы

Холодный мрак, и это все.

Любимая меня забыла,

Как забывают утром сон.

Как забывают о вчерашнем,

О прошлом и ушедшем сне.

Мечты, мечты, где сладость ваша?

Ушли навек, и нет их, нет...

Он перечитывал эти строки, и сердце его сжималось от боли.

Мама Семена, энергичная, волевая дама, лучшая общественница домоуправления, ее стараниями были созданы при доме детская площадка и библиотека, сокрушалась:

— Бедный мальчик! Из-за этой дряни он решительно потерял голову...

«Этой дрянью» мама Семена стала называть Клаву Чебрикову с тех самых пор, как Клава начала пренебрегать ее сыном. До того мама была, в общем, довольна. Само собой, ни о какой женитьбе не могло быть и речи, но почему бы юному, полному сил мальчику не поухаживать за женщиной, в достаточной мере привлекательной и лишенной предрассудков, к тому же знающей жизнь как она есть?

Лучшая общественница домоуправления гордилась тем, что и сама лишена каких бы то ни было предрассудков и обладает широким взглядом на многие явления жизни.

А Семен все-таки подстерег Клаву, битых два часа простояв на холодной лестничной площадке возле входной двери, ведущей в Клавину квартиру. Едва завидев ее, он ринулся к ней, схватил за руку:

— Клава, почему ты избегаешь меня? За что ты на меня сердишься?

— Да не сержусь я на тебя, — спокойно ответила Клава.

— Сердишься! — настаивал Семен. — Скажи, за что?

— Ладно, — промолвила, сжалившись над ним Клава, — идем ко мне...

Войдя с ним в свою комнату, сказала:

— Что тебе, дурачок, от меня надо? Я же тебе еще раз говорю: я старая для тебя, понял?

— Нет, — сказал Семен, — нисколько ты не старая, я люблю тебя.

Его похудевшее, осунувшееся лицо казалось особенно юным, несчастным. Клава вздохнула, белая полная рука ее легко легла ему на плечо.

— Не могу я без тебя, — пылко продолжал Семен.

— Сумеешь, — сказала Клава, — все на земле проходит.

Семен хотел было возразить: моя любовь к тебе никогда не пройдет, никогда не кончится, но она неторопливо начала снова:

— Я, наверное, скоро замуж выйду...

— За кого? — упавшим голосом спросил Семен.

— Там, за одного, ты не знаешь. Солидный человек, с положением, умный и очень образованный.

— Кто он? — продолжал настаивать Семен.

— Кто бы он ни был, ты же его не знаешь...

— А все-таки?

— Он завсекцией магазина электротоваров, очень культурный мужчина, ты бы на него поглядел. И тоже стихи пишет...

Это было последней каплей, доконавшей Семена. Завсекцией магазина электротоваров женится на Клаве, к тому же является очень культурным мужчиной и пишет стихи...

— Хорошие стихи? — грустно спросил он.

— Хорошие, — ответила Клава, — очень хорошие.

Семен решил пойти дальше, спросил:

— Лучше моих?

— Лучше, — не задумываясь, сказала Клава.

— Тебе же вроде нравились мои стихи?

Она кивнула.

— Нравились, а как же, само собой, нравились, только не все, вот ты, к примеру, пишешь: «Зеленый луч тревожит синеву». А разве бывают зеленые лучи? Это же неправда!

Семену почудилось, что он убит наповал. Он понял в этот миг, что потерял Клаву навсегда, что она уже говорит не своими словами, а послушно повторяет чужие, должно быть, того самого завсекцией магазина электротоваров, культурного, образованного мужчины, к тому же пишущего стихи...

Он повернулся, не говоря ни слова, пошел к двери, и Клава не остановила его.

Но летом, когда Семен провалился на вступительных экзаменах на факультет журналистики МГУ, он думать забыл о Клаве, тем более что осенью представилась возможность поехать в археологическую экспедицию, и он отправился в южные районы нашей страны.

А когда вернулся, то поступил учиться на первый курс вечернего отделения филологического факультета педагогического института имени Ленина.

С Клавой ему не суждено было больше встретиться. Она вышла замуж, Семен не уточнял, за кого именно, должно быть, за того самого завсекцией магазина электротоваров, и переехала к нему на другой конец Москвы. И Семен не пытался ни видеть ее, ни что-либо знать о ней...

Наверное, и в самом деле все проходит на земле.

Три раза в неделю Семен учился по вечерам, днем работал. Давний друг их семьи — старый московский журналист устроил его в «Вечернюю Москву» внештатным репортером. Семен отличался непревзойденным трудолюбием и старательностью, случалось, с утра до вечера бегал по заданиям редакции, писал заметки об открытии новой библиотеки, о трудовом рекорде знатного производственника, о недостатках в таксомоторном парке, об экскурсии школьников во время каникул по памятным местам Подмосковья...

Когда он впервые увидел свою фамилию напечатанной на страницах газеты, радости его не было конца. Он притащил из редакции десять экземпляров газеты, а его мама купила в киоске еще двадцать, и оба с восхищением вглядывались в напечатанную крупным шрифтом хорошо знакомую фамилию и в который раз по очереди читали вслух заметку Семена, которая называлась «Снова на трудовом посту» и была посвящена старому заводскому мастеру, вернувшемуся в цех, чтобы на общественных началах учить молодых рабочих...

— Красиво звучит, — сказала мама. — «Эс. Лигутин».

— Я буду иначе подписываться, — сказал Семен, — «Сем. Ли», а полностью буду подписываться в других случаях...

— В каких? — спросила мама, но Семен ушел от ответа, это была тайна, принадлежавшая лишь ему одному и никому другому.

На редакционных совещаниях и летучках Семена хвалили. Но, сколько он ни пытался, ему так и не удалось тиснуть в газете ни одного стихотворения, даже самого маленького.

Ответсекретарь, мрачный старик, по слухам, некогда работавший с Власом Дорошевичем, знавший самого дядю Гиляя, отрезал раз и навсегда:

— И без твоих виршей, мой мальчик, обойдемся и проживем...

А Семен между тем поймал себя на том, что постепенно начал охладевать к поэзии. Ему просто-напросто расхотелось писать стихи, и все больше стала тянуть к себе проза. Он написал рассказ о смелом, боевом разведчике, который в новогоднюю ночь приволок целых троих «языков» в свой полк.

Рассказ он приурочил к Новому году, сказалась газетная выучка — готовить загодя материалы к примечательным датам. Рассказ назывался «Новогодний подарок» и самому Семену очень нравился. Особенно нравилось начало:

«Светила луна, и бледный ее свет обливал равнины, щедро покрытые снегом. Мороз крепчал, гремели раскаты дальнобойных орудий, с визгом разрывались гранаты и мины, ухали пулеметы и минометы. Но, несмотря на это, смелый разведчик Алеша Борщев в поисках «языка» полз по-пластунски по ничейной земле».

Однажды, смущаясь, однако стараясь держаться по возможности хладнокровно, он притащил рассказ в редакцию толстого журнала, помещавшуюся в самом центре.

Секретарь редакции, немолодая брюнетка с желтыми зубами и грубым прокуренным голосом, подержала в руке папку с рассказом, как бы высчитывая, сколько она весит, и, не глядя на Семена, сказала, чтобы он пришел за ответом через десять дней, а еще бы лучше через двадцать.

Он явился через двадцать три дня, решив дать редакции фору.

Все это время его не оставляли различные мысли, связанные с рассказом. Само название казалось ему симптоматичным и обнадеживающим. «Новогодний подарок»...

Ему представлялось, как он приходит в редакцию и его немедленно ведут к главному редактору. Главный редактор, известный поэт, чьи стихи Семен заучивал наизусть еще в шестом классе, подходит к нему, обнимает за плечи и говорит.

Что же он говорит?

И тут в ушах Семена звучали всякого рода лестные слова.

«Наконец-то, — восклицал главный редактор, — наконец-то открылся новый яркий талант...»