Соседи

Он сел за стол, опустил голову на руки. Нет, он не ждал такого конца. Просто был даже не готов к нему. Зачем? Его вполне устраивала эта двойная жизнь, в конце концов, полно на свете мужчин, которые живут именно так, как жил он.

Правда, порой приходилось лгать то жене, то любовнице, но без лжи, очевидно, не проживешь. А вообще-то он вовсе не собирался расходиться с Надеждой. Разумеется, не хотел пока что рвать и с той, с другой...

Надежда аккуратно уложила все его вещи в чемодан, захлопнула крышку.

— Все, — сказала, — можешь идти. Полагаю, тебе есть куда.

Артем хотел было спросить: откуда ты знаешь, что у меня есть куда идти? Хотел сказать: что же ты гонишь меня на улицу, ночью?..

Но ничего не спросил, не сказал, как-то совестно было произнести хотя бы слово, глядя в ее очень спокойные, открыто и прямо смотревшие на него глаза.

Он взял чемодан, кивнул ей.

— Всего хорошего, — сказала она.

— Можно, я позвоню на днях? — спросил он.

Она ничего не ответила, и он ушел, а она вышла вслед за ним, наложила цепочку на дверь. Ответственная по квартире Эрна Генриховна строго требовала, чтобы тот, кто пришел позднее всех, не забывал о цепочке.

«Правила совместного проживания должны неукоснительно соблюдаться всеми жильцами, — говорила Эрна Генриховна. — Всеми без исключения, и детьми и взрослыми».

И все жильцы старались блюсти эти строгие правила.

Глава 2. Сева

В тот день у Севы случилось ЧП: потерял куклу, розовощекую, с глупыми, на выкате глазами в коричневых ресницах, кудрявую диву, которую привязывал к бамперу машины.

Как развевались на ветру ее волосы! И щеки, казалось, еще сильнее алели от быстрой езды.

А протянутые вперед руки как бы благословляли всех, едущих навстречу...

Правда, Эрна Генриховна как-то брезгливо сказала:

— Что за пошлость, все эти куклы, ленты и шары на машинах. Неужели ты сам не видишь, какая это пошлость, Сева?

На Эрну Генриховну, которая знала его с детства, Сева не обиделся. В конце концов, он считал, она вправе иметь свое мнение.

Но никому другому он не разрешил бы так говорить. Потому что ему нравилось все то, чем он обладал: светло-бежевая «Волга» с золотыми кольцами возле дверцы, розовощекая кудрявая кукла, шары и ленты. Разумеется, «Волга» принадлежала не ему. Ну и что с этого? Главное, как самому считать. А он считал «Волгу» своей. И только своей. Так и говорил сменщику Гоше:

— Ты ездишь на моей машине. Понял?

Гоша, добродушный верзила с постоянной улыбкой на щекастом лице, покладисто соглашался:

— Понял, Сева. Как не понять...

Сева был водителем свадебного такси.

— Веселая должность, — определил другой сосед, Артем Бобрышев.

Сева не мог разобраться в Артеме, нравился он ему или нет? Иногда казалось, душа-человек, лучше и не сыскать, а иногда вдруг что-то в нем настораживало, а что — Сева и сам не мог бы сказать.

Зато жена Артема Надежда была проста и понятна. Будь она помоложе, он бы даже поухаживал за ней, она ему нравилась: не то чтобы красивая, но приятная и умная, это бесспорно. Эх, не будь между ними разницы чуть ли не в двенадцать лет, еще неизвестно, уступил бы ее Сева Артему?

И чем только Артем приглянулся Надежде?

Сева давно предсказывал: их брак ненадолго. И вот, словно в воду глядел, так и вышло, разошлись, как в море корабли...

Надежде первой Сева признался, что потерял куклу. Она не стала над ним смеяться, она вообще ко всему относилась серьезно, вдумчиво. Посоветовала:

— Может быть, купишь новую?

— Зачем? — спросил Сева. — Я ведь не обязан обеспечивать машину куклами или мишками, это делают жених и невеста или управление парка, все эти куклы, воздушные шары и прочая рапсодия...

— Тогда забудь о кукле, — сказала Надежда. — Забудь, как не было ее!

Сева боязливо глянул на Надежду, не смеется ли, не пытается ли подшутить над ним, но ее лицо не казалось насмешливым, темно-карие глаза глядели на Севу с непритворным участием. Сева успокоился:

— Так я к ней привык, просто представить себе не можете! Всюду она со мной ездила, во все поездки, кое-кто мне за нее даже башли предлагал: дескать, продай, шеф, на счастье, а я ни в какую, привык к этой самой кукляшке, словно к живой...

— Это была твоя маскотта, — сказала Надежда.

— Маскотта? — повторил Сева, — Что это такое?

— Талисман, — пояснила Надежда. — Я знала одного летчика, у него была маскотта — деревянная собачка с одним ухом.

— Ладно, поживем покамест и без талисмана, — сказал Сева. — Зато у меня есть Рена, а это, может быть, почище всякого талисмана.

Сева жил с матерью Ириной Петровной и с сестрой Реной, самым любимым человеком на свете. Но и самым несчастливым тоже. В детстве Рена болела полиомиелитом, долго и тяжело, однако выжила. Но обе ноги парализовало, и Рена передвигалась на особом кресле с двумя большими колесами, когда-то отец Рены и Севы сам сконструировал это кресло.

Ирина Петровна постоянно уговаривала Севу:

— Женись. Сколько можно холостяком гулять? Скоро тридцать, а там уже и сорок не за горами...

— А там и полсотни, — в тон ей говорил Сева, — и шестьдесят, и все сто...

Однако жены в дом не приводил. Говорят, была у него тщательно скрываемая от всех связь с замужней женщиной, вроде бы даже старше его годами...

Впрочем, может быть, все было не так. Одно ясно: Сева не горит желанием обзавестись семьей. И когда женится — решительно неизвестно, хотя сам с утра до вечера возит женихов и невест во Дворец и из Дворца бракосочетания...

Эрна Генриховна считала, что Сева с давних пор влюблен в Лелю.

— В сущности, ничего удивительного, — уверяла Эрна Генриховна. — Росли вместе, в одной квартире, знают друг друга с самого детского сада...

Сева был старше Лели на пять лет. Насчет детского сада Эрна Генриховна явно ошибалась: Леля пошла в детский сад, когда Сева уже учился во втором классе. А вообще-то они и в самом деле помнили друг друга с давних пор.

Когда Леле исполнилось восемнадцать, первым ее поздравил Сева. Подошел утром в коммунальной кухне, когда Леля наливала воду в свой чайник, отчаянно краснея, сказал:

— Поздравляю с полным совершеннолетием... — И сунул в руку подарок — пышно перевязанную розовой лентой чашку.

Леля сперва растерялась, потом, само собой, обрадовалась, чмокнула Севу в щеку.

— Какой ты хороший, Севка, спасибо!

Вечером они вдвоем отправились в кафе «Националь». Сева надел новый костюм — финский клубный пиджак, который в заграничном журнале называли «блайзер» — синее сукно, простроченное на воротнике и бортах, серебряные пуговицы в два ряда, брюки клеш. И непомерно яркой расцветки галстук, в малиновых, синих и оранжевых полосках.

— Куда мне до тебя, — сказала Леля.

— Ну-ну, — возразил он. — А ты чем плоха?

Леля была в этот вечер прехорошенькой — русые волосы перехвачены бархатным обручем, замшевая юбка-мини открывает длинные, стройные ноги (первый класс ножки, говорили мальчики во дворе), черный глухой свитер и никакой косметики.

Долго стояли на улице в очереди, пускали по одному, по двое, наконец дождались.

Сели за столик (Сева назаказывал всего на свете: шампанское, салат «Столичный», шницель по-министерски, кофе, шоколад)...

Не успел чокнуться с Лелей, подошел какой-то хмырь приглашать Лелю на твист.

— Разрешите вашу даму?

— Как дама хочет, — великодушно разрешил Сева.

Дама захотела.

Сева курил, разглядывал публику, стараясь не смотреть на Лелю, лихо отплясывавшую твист. Потом Леля вернулась к столику, разрумянилась, глаза сияют.

— Тебе хорошо? — спросил Сева.

— Очень, — призналась она. — Давай потанцуем.

Сева не умел танцевать. Не умел и не любил, считал, что танцы — ненужная трата сил и времени. Напрасно считал! Вот бы теперь танцевал с Лелей все подряд — и шейк, и танго, и летку-енку...