Звезда надежды

Рылеев молча и сосредоточенно смотрел в сторону.

— Ну как? — спросил Бестужев. — После дела разумовских крестьян твое имя и твоя честность между простым народом вошли в пословицу.

— Но что может поделать какой-то заседатель, хотя бы и с собственным «особым мнением»? — задумчиво проговорил Рылеев.

— Не говори так. Если хотя бы на четверть суды будут состоять из Рылеевых, то в России уничтожится половина зла, — горячо возразил Бестужев. — А знаешь, я слышал, что по твоему примеру поступил в суд Иван Иванович Пущин — лицейский друг нашего Дельрига и Пушкина.

15

21 декабря 1822 года подпоручик лейб-гвардии Конной артиллерии Иван Иванович Пущин был произведен в поручики. Десять дней спустя он присутствовал во дворце на царском выходе по случаю Нового года.

Пущин стоял вместе с другими вновь произведенными офицерами в общей группе. Вдруг, отделившись от царской свиты, бряцая шпорами, подошел и остановился против него командующий гвардейским артиллерийским корпусом великий князь Михаил Павлович. Прищурившись, он осмотрел Пущина с ног до головы презрительным взглядом и громко сказал:

— Видимо, рано вам дан чин, поручик, когда вы не умеете даже повязать темляк на сабле по форме.

Пущин схватился за темляк, он висел большой петлей: видимо, узел развязался, случайно задев обо что-нибудь.

Пущин вспыхнул.

Любуясь его смущением, великий князь засмеялся и добавил:

— Вы молоды, авось вас еще научат соблюдать форму до производства в следующий чин.

Пущин был на год старше великого князя.

В этот же день, вернувшись с выхода, Пущин написал рапорт с просьбой об отставке по домашним обстоятельствам. Другой возможности ответить на оскорбление он не имел. Если бы он мог вызвать великого князя на дуэль!

Менее чем через месяц отставка была получена.

Когда дед-адмирал спросил, куда же он думает теперь определиться на службу, Пущин ответил, что намерен служить в полиции квартальным надзирателем.

Это объявление Ивана Ивановича вызвало целую бурю в доме адмирала Пущина на Мойке.

— Разбирать пьяные ссоры мужиков, возиться с нищими и дворниками… Бог мой, какой ужас!

— В любом присутственном месте всякий честный человек может быть полезен другим, — ответил Пущин.

— Но ведь есть же иные, более благородные должности в статской службе, — возражал дед.

— Не место красит человека. И полицейская должность по важности своей для народа может пользоваться уважением, если ее занимает не вор.

Дед сердился, сестры плакали. Слез Пущин не выдержал и решил хлопотать о месте в судебном ведомстве.

В Петербургской уголовной палате Пущин сразу же сошелся с Рылеевым.

— Вы были героем детства моего младшего брата Михаила, — сказал он Рылееву. — Он часто рассказывал, как вы вступились за его одноклассника Чижова…

— Я понимаю и одобряю ваш поступок, Иван Иванович, — вскоре после знакомства говорил Рылеев. — Когда я оставил службу, я только чувствовал тягость и бессмысленность военной службы. Ныне же, после размышлений и после семеновской истории, когда в гвардии, кажется, удалось погасить последнюю искру рассуждения, я твердо полагаю, что служить в армии — недостойно честного человека и гражданина. Тысячи солдат беспрестанно заняты и ничего не делают, угнетены бесполезными трудами и лишены надежды видеть когда-нибудь сему конец. Зачем этот миллион войска, которое само страждет и изнуряет государство людьми и деньгами, когда государство в мире и столь сильно, что опасаться нечего?

Пущин слушал молча, согласно кивая головой. Рылеев продолжал:

— Ужасно положение солдат. Но офицеры, может быть, еще несчастнее. Ведь всякий из них получил образование, готовился употребить оное в свою и общую пользу, а теперь лишены всякого упражнения, удалены от людей рассуждающих, разделены между собою, обречены составлять часть огромной машины и отданы в жертву скуке и разврату. Вот положение цветущего юношества в России! Спросите: для чего же они служат в военной службе? Отвечать не мудрено. Недостаток просвещения, молодость начинающих службу, презрение ко всякому другому сословию и большие выгоды, предоставляющие право тем, которые выбьются, быть деспотом всего, что нас ниже.

— Приблизительно те же самые соображения руководствовали и мною, Кондратий Федорович, когда я решил выйти в отставку. Конечно, неуместное замечание Михаила Павловича было только поводом, а само решение созрело гораздо раньше, и я даже рад, что исполнение его ускорилось не по моей воле. Но позвольте в одном пункте вам возразить: для честного человека и гражданина, как вы выразились, в армии тоже при некоторых условиях служить не только не постыдно, но составляет долг. Нигде в России мы, дворяне, не можем быть так близки к простому народу, как в армии. Общая опасность и общее дело воспитывают взаимное понимание и взаимное доверие. Примеры этому: дивизия Михаила Федоровича Орлова, старый Семеновский полк. Это самые известные примеры, а есть еще и другие. Если бы я имел часть, я бы не подал в отставку.

Рылеев, вскинув голову, смотрел на Пущина ясным доброжелательным взглядом.

— Вы правы, Иван Иванович, я несколько увлекся в своем обобщении. И извиняет меня лишь то, что условия, про которые вы говорите, в наше время встречаются весьма, весьма редко.

Высочайшее повеление, которым Пущин был зачислен на статскую службу, гласило, что он определен в Петербургскую уголовную палату сверхштатным членом для узнания хода дел.

Лицейские лекции Александра Петровича Куницына по нравственной философии и по юридическим наукам, в том числе по российскому гражданскому и уголовному праву, запавшие в ум и память лицеистов более, чем другие науки, и живой интерес к делу способствовали тому, что Пущин всего несколько месяцев спустя уже достаточно хорошо знал и порядок судопроизводства, и наиболее часто встречающиеся казусы, и права и возможности различных служащих Уголовной палаты и надзора.

С Рылеевым у них чаще всего разговор переходил на общие проблемы, поскольку они оба ясно осознавали, что все недостатки судебного ведомства порождены отрицательными сторонами самого государственного устройства России. Либерализм был, что называется, в моде, критику действий министров и порицание правительственных постановлений можно было услышать повсюду, но Пущин с Рылеевым в своих логических построениях доходили до последней границы, которую застольные либералы не смели переступить, — до признания источником бед государства самого принципа монархического правления.

Как-то, во второй половине октября, Рылеев и Пущин должны были присутствовать на очередном судебном заседании, но заседание не состоялось из-за болезни нескольких членов палаты. Стояла промозглая, с дождем и снегом, погода, и многие болели простудой.

— Может быть, зайдем ко мне? — предложил Пущин Рылееву. — Выпьем рому. По такой погоде это просто необходимо.

— Что ж, пойдемте, — согласился Рылеев.

На квартире у Пущина разговор зашел о крепостном праве, бесчеловечности его и невыгодности крепостного труда.

— Свобода крестьян есть одно из первейших условий прогресса нашего общества, — сказал Пущин, — и обязанность каждого здравомыслящего человека, понявшего это, склонять умы в пользу освобождения крестьян от крепостной зависимости.

— Жди, пока умы наших крепостников склонятся, — усмехнулся Рылеев. — Тут надо не только говорить, но и действовать.

Пущин ничего не ответил. Он пристально смотрел на Рылеева, и, когда после затянувшейся паузы заговорил снова, его слова прозвучали как-то особенно значительно.

— В России существует тайное общество, цель которого восстановить попранные ныне права людей, и я — член его, — сказал Пущин. — Я открываю вам это, потому что вижу: вы пламенно любите Россию и готовы на любое самоотвержение для блага ее. Ваш образ мыслей и все ваши поступки показывают, что вы наш единомышленник. Сейчас я не смогу открыть вам всего, но со временем я постараюсь дать достаточное понятие об устройстве общества. Я предлагаю вам вступить в его члены.