Звезда надежды

Но и чисто литературный успех был большой. Имевший острый нюх в литературных делах, заранее предчувствовавший взлеты и падения, ядовитейший Александр Федорович Воейков, печатая в своем журнале думу «Смерть Ермака», снабдил ее таким примечанием: «Сочинение молодого поэта, еще мало известного, но который скоро станет рядом с старыми и славными», и потом старался заполучить каждую новую думу для себя.

Александр Александрович Бестужев — веселый, шумный, самоуверенный драгунский подпоручик с адъютантскими аксельбантами (он служил адъютантом у генерал-лейтенанта Бетанкура — главноуправляющего путями сообщения в империи) — сразу понравился Рылееву. Впервые Рылеев увидел его в Вольном обществе любителей российской словесности в тот вечер, когда представлял на суд собрания перевод булгаринской сатиры. Бестужев, уже член Общества, читал свой перевод чьей-то статьи о романтизме. Тогда их представили друг другу, и этим знакомство ограничилось, потому что после семеновской истории большинство гвардии, и в том числе драгунский полк, в котором служил Бестужев, было выведено из Петербурга в западные губернии. Но год спустя друзья, и не в последнюю очередь Федор Николаевич Глинка, вытащили Бестужева в столицу, выхлопотав ему адъютантское место, и он снова появился в Обществе.

Однажды по окончании заседаний Рылеев с Бестужевым вышли вместе на улицу, и случайно им оказалось по пути, завязался разговор, интересный для обоих. Вспоминали семеновскую историю.

Бестужев рассказал, что у него в старом Семеновском полку были друзья — Сергей Муравьев-Апостол, поручик Арсеньев, полковой адъютант Бибиков, поэтому в те дни, услышав, что какой-то батальон из расформированного полка отправлен в Кронштадт, Бестужев взял отпуск на двое суток и поехал туда на рейсовом пароходе. Семеновцев держали на старом полузатонувшем бриге «Память Евстафия». Решался вопрос, куда их дальше отправлять, говорили, как будто в Свеаборг. Батальонный командир полковник Вадковский находился с солдатами на «Евстафии». Семеновцам не отпускали провианта, они были без теплого обмундирования. Вадковский сказал Бестужеву: «Видимо, там надеются, что мы затонем. Ведь по регламенту Петра Первого запрещено даже выходить кораблям в это время года из гавани. Нашу же посудину и кораблем назвать нельзя…»

У Рылеева с Бестужевым обнаружилось удивительное совпадение интересов и мыслей, и они со смехом отыскивали всё новые и новые совпадения — литературные пристрастия, житейские привычки, симпатии и антипатии. Рылеев сказал, что он много раз перечитывал «Исторические песни» Немцевича, Бестужев подхватил:

— А я одно время просто не расставался с этой книгой и, ложась спать, клал ее под подушку.

Когда в Обществе шло обсуждение какого-нибудь произведения, то их выступления, без всякого предварительного сговора, били в одну точку.

Вообще на литературу разговор сворачивал постоянно, о чем бы они ни говорили до этого.

Бестужев еще в девятнадцатом году хотел издавать журнал. Подал прошение в цензурный комитет. В разрешении на журнал ему отказали, мотивируя его молодостью. Но, как полагал он сам и считали друзья, истинной причиной отказа послужило то, что он перевел отрывок из книги шведского историка Брея «Опыт критической истории Лифляндии», где говорилось о крепостном праве в России, но печатать который цензура запретила.

Рылеев и Бестужев не могли пожаловаться на издателей: все, что они писали, появлялось в печати, но в то же время их сочинения в журналах терялись среди множества всякого печатного хлама — безделок, графоманских писаний или — того хуже — верноподданнических и холуйских восторгов в виршах и в прозе. Но они понимали, что разрешения на свой журнал им не получить.

— Может, нам предпринять издание альманаха? — сказал Рылеев.

— На него не нужно разрешения, — подхватил Бестужев.

Теперь они ежедневно сходились в домике Рылеева на Васильевском острове и в квартире Бестужева возле Юсупова сада.

Говорили только об альманахе. Открыть его решили статьей о современной русской литературе, написать которую взялся Бестужев. Условились печатать только настоящих литераторов — и никаких любителей, балующихся от нечего делать стишками. За помещенные материалы платить гонорар, чего обычно издатели не делали, и авторы, приобретая литературную славу и известность, тем не менее вынуждены были добывать средства к жизни чем угодно, только не литературным трудом, что, как рассудили Рылеев с Бестужевым, не способствовало повышению достоинств литературных произведений.

Рылеев и Бестужев, используя каждый свои возможности и знакомства, переговорили с петербургскими литераторами — Жуковский, Дельвиг, Глинка и многие другие дали свое согласие участвовать в альманахе.

Бестужев написал в Москву Денису Давыдову, тот ответил: «Гусары готовы подавать руку драгунам на всякий род предприятия, и потому стыдно мне было бы отказаться от вашего приглашения».

Написал Бестужев и Пушкину в Кишинев. Рылеев приписал две строчки с приветом и напоминанием о встрече у Измайлова.

Пушкин прислал стихи и советовал проводить их через цензуру, скрыв его имя, поскольку цензура хотя и глупа, но ее так настращали его именем, что она может запретить и совершенно безобидные вещи.

В ответном письме Пушкина были строки, адресованные Рылееву: «С живейшим удовольствием увидел я в письме Вашем несколько строк К. Ф. Рылеева, они порука мне в его дружестве и воспоминании. Обнимите его за меня, любезный Александр Александрович».

Долго придумывали название для альманаха, перебрали все атрибуты поэзии, но ничто не нравилось.

Однажды в начале лета в двенадцатом часу ночи Рылеев с Бестужевым возвращались из Общества. Стояла тихая теплая ночь. Небо сияло звездами.

Говорили всё о том же, об альманахе: о том, что надо просить у Дельвига побольше песен, что Хвостова надо бы поместить, но как можно меньше и короче.

— Самое короткое его сочинение — его визитная карточка: «Граф Хвостов» — и всё, — засмеялся Бестужев. — Правда, и краткость эта заимствованная: с надписи на могиле Суворова: «Здесь лежит Суворов».

Рылеев не отозвался.

— Ты что? — окликнул его Бестужев.

Рылеев поднял руку, показал на небо:

— Вот название нашему альманаху: «Полярная звезда».

Бестужев остановился.

— А ведь это замечательно — «Полярная звезда». И бездна смысла — конечно, для того, кто понимает!

«Полярная звезда». Карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности на 1823 год, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым», как было обозначено на титуле, поступила в книжные лавки перед Новым годом и менее чем за неделю была распродана. Такого успеха не имела еще ни одна русская книга.

12

По случаю десятилетия издания «Сына отечества» Греч давал обед. Он постарался обставить юбилей так, чтобы о нем говорили. Приглашенных было более сотни: литераторы, чиновники разных министерств — некоторые в больших чинах, военные. Пенилось шампанское, звучали тосты.

Застольный разговор довольно скоро, как и вообще все разговоры в те дни, повернули на греческий вопрос и на упорные слухи о том, что государь вызвал генерала Ермолова с Кавказа, чтобы поставить его командующим русской армией, направляемой в помощь восставшим грекам.

Имя Ермолова произносили с восторгом. Воспетый еще Жуковским в «Певце во стане русских воинов», Ермолов всегда был одним из самых популярных и любимых героев войны с Наполеоном.

Стихи Жуковского, конечно, тут же вспомнили, на что Василий Андреевич сказал:

— Я воздал славу тогдашним ратным подвигам Алексея Петровича, нынешние — воспевать нынешним поэтам.

У Рылеева было написано стихотворное послание Ермолову, которое он уже читал некоторым знакомым и в том числе Гречу. Настроение, царившее за столом, требовало стихов. Греч это чувствовал и, переведя взгляд с Рылеева на Жуковского, громко проговорил:

— Сегодня я уже имел счастье читать стихи нынешнего поэта о новой славе Алексея Петровича Ермолова. Может, попросим автора прочесть их?