Звезда надежды

— У меня тоже карман пуст.

— Значит, увы! — засмеялся Тимирязев. — Придется нам ознакомиться с теми достопримечательностями, которые не требуют тугого кошелька.

Рылеев с Тимирязевым поселились в одной гостинице. Они разработали план ознакомления с Парижем, в который включили посещение театра, музеев, осмотр памятников и замечательных зданий.

— Можно еще посетить мадам Ленорман, — сказал Тимирязев.

— А чем она замечательна? — спросил Рылеев.

— Разве вы про нее не слышали?

— Нет.

— О, это замечательная личность. Она — прорицательница. Наполеон изгнал ее из Франции в восьмом году за то, что она предсказала его падение и реставрацию Бурбонов. Теперь она возвратилась в Париж, и многие ходят к ней, чтобы узнать свою судьбу. Говорят, император Александр тоже встречался с ней.

— Что ж, может, с посещения мадам Ленорман и начнем?

На следующий день, узнав в гостинице адрес знаменитой гадалки, Рылеев и Тимирязев направились к ней.

Ленорман было за сорок лет, худая, в темной шали, накинутой на плечи, она была похожа на какую-то зловещую птицу.

При виде русских офицеров она не выразила никакого удивления, уже привыкнув к таким посещениям.

Глядя на руку Тимирязева, она говорила о скором возвращении домой, счастливой женитьбе, встрече с родителями, небольшом, но достаточном состоянии, которое ожидает его.

Потом протянул руку Рылеев.

Гадалка взглянула на нее и с ужасом оттолкнула, быстро сказав:

— Нет, нет! Вам гадать я не буду.

— Почему?

— Нет, нет!

— Не бойтесь предсказать мне несчастье. Если я буду знать о нем, то постараюсь к нему приготовиться. Очень прошу вас, мадам, откройте мне мое будущее.

Ленорман колебалась. Но Рылеев решительно протянул к ней руку.

Гадалка долго вглядывалась в испещрявшие ладонь линии, потом тихо проговорила:

— Вы умрете насильственной смертью.

— Я погибну на войне?

— Нет.

— Убьют на дуэли?

— Нет, нет, гораздо ужаснее. Не спрашивайте меня более, я вам больше ничего не скажу.

Рылеев принужденно засмеялся:

— Я — воин; мне ли бояться смерти, какова бы она ни была.

Однако выйдя из полутемной квартиры мадам Ленорман на улицу, залитую солнцем и заполненную народом, Рылеев словно очнулся. Тьма квартиры, сама Ленорман, ее невнятное бормотанье показались ему каким-то кошмарным, неправдоподобным сном. Тревога постепенно уходила из его сердца и совсем рассеялась, вытесненная впечатлениями следующих дней.

Еще только собираясь в Париж, Рылеев решил вести записки и, очутившись в нем, точно исполнял свое намерение. По утрам, до того как они с Тимирязевым отправлялись на осмотр достопримечательностей, и вечером, вернувшись в гостиницу, он раскрывал тетрадь и делал записи. Своим записям Рылеев придал форму писем к другу.

Г. Париж. 18 сентября 1815 года.

Сегодня день моего рождения; прошлого года провел я оный в Дрездене — и мог ли воображать тогда через год праздновать его в Париже! Вот, друг мой, каковы нынешние обстоятельства! Сегодня здесь, а завтра — бог весть! Помнишь ли, как мы читали Исторические описания славных деяний Рима и Древней Греции? «Это басни!» — восклицал ты часто. Сообрази теперешние случаи с тогдашними, и ты увидишь, что происшествия наших времен более достойны удивления, более невероятны, нежели все до оных в мире случившиеся — и ежели мы не верим чрезвычайным событиям лет протекших, то не знаю, как поверят потомки наши происшествиям, которые происходили при глазах наших. И как поверить, что один ничтожный смертный был причиною столь ужаснейших политических переворотов! Как поверить, что в продолжение не более как десяти лет возрождалось и упадало до десяти государств, восстановлялось и низвергалось несколько монархов! И всё по прихотям одного человека! Как наконец поверить, что сей самый человек, неоднократно повелевавший Судьбе, сам подпал под острие косы сей владычицы Мира!..»

В десять часов за Рылеевым зашел Тимирязев, и они пошли осматривать панораму, представляющую город Кале, по всеобщим отзывам, сделанную так искусно, что она создавала полную иллюзию, будто видишь перед собой с большой высоты настоящий город.

Когда вышли из панорамы, Рылеев сказал Тимирязеву:

— По случаю дня моего рождения приглашаю позавтракать со мной в Пале-Рояле с шампанским.

После ресторана Тимирязев направился в Лувр, а Рылеев вышел на набережную, прогулявшись, забрел в сад Тюльери и сел на скамейке, отгороженной от аллеи подстриженными кустами.

Он был настроен в этот день на размышления.

Блестящие спектакли, богатство музеев Лувра, магазины Пале-Рояля, мосты через Сену, игорный дом с рулеткой (они с Тимирязевым заглянули и туда), сады и бульвары — все это не заслонило первого впечатления: впечатление от мятежного, беспокойного духа парижан осталось самым сильным.

«Почему они так уверены, свободны в поведении, горды? Почему, несмотря на то, что в их столице стоят биваком войска победителей, они всё же сохраняют вольный дух? — размышлял Рылеев. — Видимо, это — прямое следствие революции. Пробужденные ею в душе человека чувства и понятия могут исчезнуть только с его смертью, а пока он жив, никакие перемены судьбы и несчастья не заставят его думать и чувствовать иначе. Он сам может оказаться в цепях, но дух его заковать в цепи невозможно».

За другим кустом тоже стояла скамья, на нее присели два прогуливавшихся господина в щегольских фраках. Один из них был помоложе — лет двадцати двух, другой довольно пожилой. Рылеев, скрытый от них густой листвой, стал невольным слушателем их разговора. Они заговорили по-русски.

Говорил в основном молодой. Видимо, он еще прежде начал развивать мысль, возражая собеседнику.

— …Видя марширующего перед войском государя с таким восторгом, будто он прапорщик, впервые надевший мундир с эполетами, я чувствовал только стыд за него. Думаю, что государи и Веллингтон, которым он так лихо салютовал, в душе смеялись над ним.

— А вы знаете, что он ответил королю прусскому, когда тот похвалил русскую армию?

— Что же?

— Он сказал: «Всему, что вы здесь видите, я обязан немцам и другим иностранцам». Странное пренебрежение к собственному народу!

— Не такое уж странное: он считает подданных не народом, а своими рабами. Обычное отношение господина к рабам. Оно и будет таково, пока у нас существуют крепостные. Однако я полагаю, что это положение должно измениться. Теперь возвратятся в Россию много таких русских, которые видели, что может существовать гражданский порядок и могут процветать царства без рабства, что могут быть умные распоряжения и постановления. Нынешняя война имеет одну особенность, которую стараются затушевать, но не замечать ее нельзя. Я имею в виду тот факт, что в двенадцатом году крестьяне по собственному почину вели партизанскую войну и мужественно бились. Когда неприятель был изгнан, те из них, которые были крепостными, вполне естественно думали, что после всего, что они сделали ради общего освобождения, имеют право и на собственную свободу. Крепостные некоторых местностей не хотели признавать право своих господ на них, и, надо сказать, местные власти и помещики благоразумно не решаются пока прибегать к насилию ради утверждения этого своего права. Поэтому теперь освобождение крестьян от крепостной зависимости мне кажется естественным и весьма легким шагом, который должно совершить наше правительство, если желает предупредить серьезные беспорядки.

Собеседники поднялись и пошли дальше. Рылеев смотрел им вслед. Молодой шел, прихрамывая и легко опираясь на трость, и продолжал горячо что-то говорить.

Вернувшись из Парижа в расположение батареи, первое, что увидел и услышал Рылеев, были марширующие в облаках пыли группы солдат и надсадные фельдфебельские голоса, несущиеся с плаца:

— На пле-чо! Слушай на караул! Тесак в руку! Назад на крючках! Вперед!