Страница 10 из 148
— Да, мать и невеста.
— Вы желаете их видеть?
— Да.
— У вас есть деньги?
Оливье молча подал ему золотой.
— Не мне, — воскликнул с презрением часовой, — а привратнику!
При этом он указал на маленького юркого человечка, стоявшего у дверей тюрьмы.
Оливье подошёл к нему и сказал, что желает видеть гражданок Дюран, и сунул ему в руку золотой.
— Вы пришли к гражданкам Дюран? Хорошо. Они должны быть во дворе акаций.
Он дал юноше карточку, которую просил возвратить при выходе из тюрьмы, а затем повёл его через тёмный коридор к решётке, которая выходила на обширный двор. Открыв решётку, он сказал со смехом:
— Вы, конечно, сами их найдёте.
И, затворив решётку, он удалился.
VI
Оливье видел перед собой обширный двор, окружённый с двух сторон высокими каменными стенами, а с остальных громадными кирпичными домами, на окнах которых были железные перекладины. На их крышах виднелись острые загородки, делавшие бегство, по-видимому, невозможным. Оба здания соединялись каменным коридором, выходившим в конце на террасу, на которой стоял часовой с ружьём. Посредине коридора была железная дверь, за которой виднелся другой двор, усаженный деревьями.
Озираясь по сторонам, юноша пошёл к этому второму двору, где несколько арестантов гуляли вокруг куста акации в цвету. Лучи заходившего солнца играли на нём и на окружавшем его газоне.
С тревожно бившимся сердцем стал Оливье пристально осматривать проходившие мимо него группы. Тут были мужчины, женщины и дети. Но все ему были незнакомы, и не видно было ни матери, ни Терезы. Он не смел спросить о них у кого-нибудь, боясь их скомпрометировать и забывая, что все эти лица были их товарищами по заключению. Неожиданно к нему подошла молодая женщина в скромном, но изящном костюме.
— Вы кого-то ждёте? — спросила она мелодичным голосом.
— Мою мать и невесту, гражданок Дюран.
— Они ещё сидят за столом. Посмотрите, молодая девушка ничего не хочет есть, и ваша мать её тщетно уговаривает.
В своём смущении Оливье не заметил, что по ту сторону акации стоял деревянный стол с глиняной посудой, которую убирали несколько тюремных служителей, несмотря на то, что группа арестантов ещё сидела за столом. Наконец он нашёл дорогих ему существ, но боялся броситься к ним, чтобы не причинить им боль неожиданной радостью. Говорившая с ним молодая женщина как будто отгадала его мысли.
— Если хотите, я их предупрежу, — и прибавила, чтобы его совершенно успокоить, — я — графиня Нарбон.
Оливье поблагодарил её и последовал за своим добрым проводником.
Она тихонько подошла к Клариссе и что-то шепнула ей на ухо. Та обернулась и, увидев сына, смертельно побледнела.
— Ты арестован? — воскликнула она, бросаясь к нему на шею.
— Нет, нет, — отвечал он, крепко прижимая её к своей груди. — Я свободен; мне разрешили повидаться с вами. — Потом он обернулся к Терезе и нежно поцеловал её.
— Правда, что ты свободен? — спросила молодая девушка.
Совершенно успокоив обеих женщин в своей безопасности, Оливье разместился вместе с ними на отдалённой скамейке и стал забрасывать их вопросами, но Кларисса перебила его и потребовала, чтобы он сначала рассказал, как он узнал об их аресте, как он очутился в Париже и где остановился в этом шумном, опасном городе. Удовлетворив любопытство матери, он в свою очередь спросил:
— Ну, теперь вы расскажите всё, что было с вами. Я хочу знать всё, всё.
Кларисса объяснила, как их арестовали и повезли прежде в Монморанси, а потом в Париж, где и заперли в этой тюрьме, которая оказалась наименее ужасной во всём Париже. На следующее утро их окружили товарищи по заключению, которые оказались представителями и представительницами высшего света. Кларисса при этом указала Оливье уже знакомую ему графиню Нарбон с маленьким прелестным ребёнком, графа и графиню Лаверн, маркизу Шуазель, семью Малесси, графа Брольи, шевалье де Бара, маршала Муши с женою, которых Кларисса знала в юности в Версале, девицу Бетизи и маркизу д’Аво.
— Посмотри, — прибавила она с печальной улыбкой, — я не была в таком избранном обществе с тех пор, как покинула Понтиви.
— Это понятно, — отвечал Оливье, — республиканские тюрьмы предназначены исключительно для аристократов.
— Нет, ты ошибаешься, — возразила мать, — кроме аристократов есть мужчины и женщины среднего класса, которые отличаются самыми возвышенными чувствами.
— Поэтому они и в тюрьме. Республика признает лишь равенство в низости.
— Тише, тише, тебя могут услышать.
— Не просите меня быть тише, я тогда только успокоюсь, когда узнаю, почему вас арестовали.
— Я также этого не понимаю, — промолвила Кларисса. — Сначала я думала, что кто-нибудь на нас донёс. Но кто же мог это сделать?
— Кто! — воскликнул Оливье. — Разве вам не сказали?
— Нет.
— Робеспьер.
Она вскочила со скамейки, словно ужаленная, и воскликнула с ужасом:
— Это неправда!
— Как неправда? Леонару рассказал об этом возница, который доставил вас в Париж. Робеспьер находился с весёлой компанией в нескольких шагах от нашего дома и послал арестовать вас.
Мысль, что в таком случае арестован был Воган, ещё более омрачила лицо Клариссы.
— Да, Робеспьер, этот бессовестный злодей, приказал вас арестовать.
Она бросилась к нему и, закрывая ему рот рукой, промолвила:
— Тише, тише, не говори этого! Ты ошибся, Леонар не понял. Мне бы об этом сказали.
— Нет, нет, это он, — продолжал Оливье и изложил все подробности, переданные ему садовником.
В сущности Кларисса была вполне убеждена, что действительно она арестована по приказанию Робеспьера, но хотела убедить Оливье в противном, так как ей пришла мысль, что сын проклинает отца.
— Ведь он не знает, кто мы такие! — начала оча снова. — Тайные агенты ввели его в заблуждение. Он поступил так по недоразумению.
— Нет, нет, — отвечал Оливье, пожимая плечами, — он действует намеренно, он жаждет крови, этот прокля...
— Нет, нет, не говори этого! — возразила Кларисса, снова зажимая ему рот, и видя, что он смотрит на неё с удивлением, прибавила: — Тебя могут услышать, ты себя скомпрометируешь!
— Здесь? Да ведь здесь каждый его ненавидит.
— Да, но тут ежеминутно снуют тюремщики, и потом, кто же поручится, что нет шпионов между арестантами? Ты должен быть очень осторожен.
— Да, это правда! Теперь народ стал невозможен.
И он объяснил матери, какое отвратительное впечатление произвела на него парижская толпа, которая апатично смотрела на то, как переносили проклятую гильотину с площади Революции на площадь Бастилии.
Пока он говорил, Кларисса с беспокойством думала, что Робеспьер мог приказать арестовать Оливье, не подозревая, что он её сын. Но тут она вспомнила, что она уже в то самое утро написала несколько слов Робеспьеру о том, что она арестована и беспокоится о своём девятнадцатилетнем сыне. Она была убеждена, что это письмо, отданное одному из тюремщиков, дойдёт до него и он не только освободит её с Терезой, но и примет меры, чтобы обезопасить юношу, в котором он, конечно, узнает своего сына. Поэтому она совершенно успокоилась и уже стала думать только о том, как бы помешать Оливье сделать какую-нибудь безумную выходку до получения Робеспьером её письма. Ей казалось, что лучшим для этого способом было доказать ему, как приятно они проводили время в тюрьме, а потому решила познакомить его с некоторыми из их товарищей по заключению.
Между тем и сам Оливье стал с любопытством разглядывать группы гулявших вокруг акаций узников. Женщины отличались изящным достоинством, несмотря на их скромные туалеты и простые чепцы. Мужчины весело улыбались, любезно ухаживали за женщинами, а между собою играли в карты или шахматы. Между всеми этими группами спокойно прохаживался привратник тюрьмы, Гали, с двумя большими бульдогами.
— Простите, monsieur, — произнёс пятнадцатилетний мальчик, который играл в мячик и нечаянно толкнул Оливье.