Страница 27 из 58
Измельчала эпоха – вместо «Челюскина» или врагов народа публике подсовывают какие-то тухловатые хай-тековские «шпионские камни» и ученых, передающих врагу всем известные и опубликованные в открытой печати секреты. Ни одного позитивного образа и примера для подражания – все какие-то «разруливания» и «разводки» толстых мужчин с дорогими часами на пухлых запястьях. Дрейфовать они не станут – сдрейфят…
И тогда в оборот пускается миф о «стабильности». Когда все стабильно, никакие герои не нужны. Равно как не нужна мобилизация народа – он нужен власти в демобилизованном, расслабленном состоянии.
Да и зачатки государственной идеологии – какая-то «поэма без героя». Нам показывают – издалека – внешнего врага, покушающегося на нашу «суверенную демократию», а мы его в упор не видим, даже посещая ежегодно в августе и на Новый год государства пребывания вероятного противника.
Где тот герой, который даст отпор дядюшке Сэму? Где полярники? Где покорители космоса? Остались одни туристы – и на Северном полюсе, и в околоземном пространстве. Вот и приходится двигаться в светлое нефтегазовое будущее на пару с ностальгией по СССР и под звуки сталинского гимна. Других мифологических «разогревов» у нас для вас нет.
Вот разве что новый «Челюскин» потопить…
… В 1996 году мама проголосовала, страшно мучаясь, за Ельцина, со словами, обращенными ко мне: «Я это делаю только для тебя и ради тебя». А когда брат работал в правительстве Гайдара – даже отец «болел» за Егора Тимуровича, как болеют за свою команду – ту, в которой играл сын. Родительские чувства перевешивали неудовольствие новым режимом. Кстати, с Ельциным отец был знаком – по командировкам в Свердловск. Он ему и тогда не нравился.
Тот же эпизод, перетекающий в шестнадцатый, – Крым, пансионат «Красное знамя». У меня в памяти засела, как застрявший слайд, ровно эта картинка: тюркский, крымско-татарский фасад главного корпуса, в котором удобства, кажется, были в коридоре. На папином носу – бумажка или листик, чтобы нос не обгорел. Тогда полагалось так делать на южных курортах…
Эпизод семнадцать. Старые друзья в подмосковном походе! Мужское братство без жен и детей! Дядя Юра, штангист с красивыми мускулами и хирург с безупречной репутацией, оставляет на трое суток свою красавицу жену (тетю Нину, один в один актриса Целиковская, только лучше. Как она говорила, каким голосом: «Что-то мне захотелось почитать Эренбурга» – и красиво затягивалась «Явой». Настоящая реклама табакокурения!). Дядя Володя, худощавый интеллектуал-историк, которому еще предстоит командировка в США в качестве какого-то там по счету секретаря посольства с деликатной, очень деликатной миссией… И папа.
Я помню эти их походы, машину «Волга» дяди Володи с полным исторического оптимизма оленем на капоте и вкусно пахнущим салоном. Очень хотелось уехать вместе с мужчинами, но – нельзя и не обсуждается. Братство священно, ограничения неотменяемы. Рыбная ловля, истерически бьющаяся на крючке малахольная рыбка, вода, набираемая из речки в котелок, – во экология была! Кеды, выглядывающие из палатки. (Я всегда с таких кед отрывал торчащие куски резины, мешавшие моему представлению о прекрасном – то есть о безупречных поверхностях, – а матерчатую ткань «протирал» ногтем.)
Вдруг – вкрапление из другого года. Зима. Подмосковье. Лыжный поход. Жена дяди Володи. Их маленькая дочка. Потом она станет специалистом по Латинской Америке, будет работать в престижном академическом институте, мой папа роскошным баритоном с размахом безразмерных рук и красивой улыбкой споет на ее свадьбе «Пою тебе, бог Гименей, ты благословляешь невесту с женихом…», и у всех побегут мурашки по коже и счастливые слезы из глаз. Ее муж, успешный ученый-историк и хороший футболист-любитель, умрет в сорок с небольшим от рака. Она умрет от рака в сорок с чем-то спустя пару лет.
… И снова поход. Палатки, котелок, свобода, рыба, водка. Дядю Володю я до сих пор встречаю в Филевском парке, когда гуляю с детьми. Он, очень пожилой, но еще крепкий, интеллигентный, с ясным рассудком, деликатный человек, который когда-то мог открывать очень многие двери словами «Я – референт Андропова», весьма трезво оценивает сегодняшнюю политическую ситуацию в стране…
Эпизод восемнадцать. Зима 1963/64 года. Мой брат и дочь дяди Володи – помладше брата. Странно думать, что эти симпатичные дети, путающиеся в палках и лыжах, а также в соплях, уже умерли от всепобеждающего рака.
Эпизод девятнадцать. Крыши. Наверное, во дворах улицы Горького. Как и любые крыши, они дают возможность совершенно по-новому взглянуть на любой город. Иногда он становится даже слабоузнаваемым. Крыши деликатно прикрывают все – и стыд, и любовь, и убогий быт, и пошлую роскошь. Спустя много лет мы с моим лучшим другом будем забираться через лаз на последнем этаже в одном из Обыденских переулков и станем подолгу смотреть на город. Еще пару лет спустя с крыши сталинского дома на Смоленской набережной, куда вела дыра в потолке одной из квартир на последнем этаже, я буду наблюдать расстрел Белого дома в ослепительный день октября 1993-го. Соцреалистические безглазые истуканы с не меньшим интересом, чем я сам и стоявший рядом со мной тассовский фотокор, будут разглядывать этот величественный театр военных действий. На чердаке дома в темноте я расхреначу себе лоб об какую-то железяку, и потом в редакции все решат, что меня побили у Белого дома то ли сторонники, то ли противники демократии… Теперь иные времена: верхние этажи Лубянки, «Детского мира» и Старой площади хорошо разглядывать с террасы дорогого ресторана, который находится на самой верхотуре торгового центра в конце Никольской улицы. Кстати, моей коллеге запретили там фотографировать. Крыши как секретный объект.
… Вдруг – фрагмент демонстрации. Потом фрагмент электрички. Пленка – снова рваная, как человеческая память. То ли пленка подражает памяти, то ли память имитирует пленку.
Папа очень хорошо смотрелся на демонстрациях трудящихся. Почти так же хорошо, как в компаниях, на свадьбах, в походе, в поле, на катере, прыгающем вдоль черноморского побережья. Не так все выглядело на чинных коллективных номенклатурных фотографиях – там он просто самый высокий человек с внимательным взглядом. Есть даже гигантская, необычайно четкая фотография с XXIV съезда партии, где строго по центру, на стульчике в первом ряду, – лично Леонид Ильич, еще не испорченный инсультами, не оскандализованный своей дочерью – тогдашней Ксенией Собчак, не ставший посмешищем для всей страны; рядом Косыгин, а папа во втором ряду с левого края. Здесь ему только-только исполнилось сорок три. Есть и характерная фотография брата, где ему столько же лет: он тоже на госслужбе, только в правительстве, и атмосфера куда менее благостная – стоит за спиной премьера Черномырдина и жестикулирует. Оно и понятно – это дни теракта в Буденновске.
В 43 года отец получил свой первый орден – «Знак почета». Его начали давать с 1935 года в основном ударникам – все-таки первая пятилетка закончилась. По ордену идут рабочий и колхозница, правда, молодой человек в майке-алкоголичке больше напоминает деревенского рубаху-парня есенинского типа, нежели идейно выдержанного ударника, а дама так и вовсе – жуткого лахудристого вида. На орденской книжке подпись многолетнего секретаря президиума Верховного Совета СССР Михаила Порфирьевича Георгадзе, бывшего второго секретаря ЦК компартии Грузии. Это служебное место «главного по орденам» словно бы закрепили за грузинами, потому что Георгадзе сменил Тенгиз Николаевич Ментешашвили, бывший первый секретарь Тбилисского горкома. О такой должности можно было только мечтать – и это притом что Верховный Совет, особенно в брежневские времена, и так отличался тишиной и покоем. А Георгадзе просидел на ответственном посту четверть века, вплоть до своей кончины в 1982-м. Когда уже в беспокойные горбачевские времена отец получил последнюю должность в карьере и перешел из ЦК в Верховный Совет, наша дача образца 1948 года, расположенная на отшибе, соседствовала с живописно раскинувшимся жилищем под кодовым названием «дача Георгадзе». Вопреки правилам и, очевидно, с учетом заслуг чиновника-долгожителя, дачу на несколько лет оставили за потомками легендарного секретаря, чья подпись стоит на орденских книжках тысяч людей.