Страница 23 из 109
Первым результатом этих законодательных изменений оказалось отмежевание от остального общества некой группы, представавшей в глазах Церкви как сборище всегда воинственно настроенных людей, из-за которых в мире царил беспорядок. Людей, от которых необходимо было защищаться, чью разрушительную силу следовало ограничить при помощи духовного воздействия, внушая им страх гнева Божия. Этой категорией людей, к которым относились как к врагам, которые, в соответствии с принципами примитивного дуализма, насаждаемого христианскими верованиями, олицетворяли армию зла, было рыцарство. В своей епархии епископ Иордан Лиможский отлучал рыцарей, проклиная их оружие и лошадей — орудия, при помощи которых они сеяли смуту, и знаки их положения в обществе. В каком-то смысле положения Божия мира способствовали более четкому определению группы воинов, класса, который разложение королевского могущества, перераспределение власти и сеньориальные доходы отделили от других мирян, наделяя особыми обязанностями и признавая за ними особые привилегии. Эти обязанности были той функцией, которую выполняли короли как военные вожди. Привилегии же не отличались от тех, которыми обладал любой правитель.
Что касалось остальных, закабаленной массы, безликой толпы, согнувшейся под тяготами забот о пропитании, Церковь заявляла, что эти люди находятся под ее особым покровительством. То есть в особой от нее зависимости. Собрания, на которых провозглашался Божий мир, были на самом деле спектаклем, разыгрывавшимся на глазах отупевшего народа, борьбой за власть и приносимые ею выгоды. Епископы и аббаты, как, например, Адальберон Ланский и Герард Камбрейский, принимавшие в штыки насаждение Божия мира, или те, что, наоборот, поддерживали его, представали как заместители потерявших могущество королей. Так был положен конец осуществленному каролингскими государями смешению вечного и преходящего, на которое ссылались монархи 1000 года, распределяя церковные должности, собственноручно перенося раки с мощами и основывая новые базилики. Прорыв феодальных сил разделил в реальной жизни власть над мирскими и церковными делами. В господствующем классе произошел раскол между теми, кто был занят войной, и теми, кто посвятил себя молитве. Первые больше не были облечены духовной властью и не обладали магической силой. Духовенство взяло на себя харизматическую миссию, принадлежавшую королям.
Этот процесс имеет большое значение — вызвав, в частности, изменения общественного устройства, он повлиял на условия создания произведений искусства. В XI веке сеньоры присвоили большую часть королевских прав, позволявших эксплуатировать народ. Таким образом они отобрали у монархов привилегии, которые давала духовная власть над народом, и в некоторой степени лишили их средств для поддержания своего величия. Тем самым сеньоры ограничили участие королей в процессе создания произведений искусства. Надо сказать, что появление новых господ не явно, но все-таки способствовало расцвету художественного творчества — власть феодальных сеньоров была ближе и ощущалась сильнее, она взвалила на крестьянство более тяжелый груз налогов, что ускорило рост сельского производства. Возросли излишки доходов. Сеньоры присваивали их, проматывая часть на военные нужды, на то, чтобы подчеркивать собственное богатство и устраивать многолюдные празднества, где цвет рыцарства демонстрировал свое могущество, уничтожая ценные предметы. Но даже в тех областях, где распад общества шел с особой силой, там, где королевская власть была оттеснена решительней всего — иными словами, на юге Европы, — источники, питавшие высокое искусство, не оскудевали. Более того, они забили сильней, так как большая часть сеньориальных доходов избегала обычной участи и не растрачивалась на мирские дела. Эти средства имели особое предназначение — они питали художественное творчество. Как бы то ни было, феодалы боялись Бога и стремились заслужить Его благосклонность. Так же, как и короли, они делали пожертвования духовенству и монахам. Щедрость аристократии пришла на смену королевским милостям, и поток благочестивых даров отныне давал гораздо больше возможностей строить, ваять, писать. Однако в отличие от государей рыцари непосредственно не управляли творческим актом. Они были неграмотны. На них не лежала обязанность ходатайствовать за свой народ перед Богом и личная ответственность, налагаемая таинством помазания на царство. В результате эстетическая миссия королевской власти перешла к Церкви, как и другая обязанность монарха — защита бедных. Но — и это было еще одним следствием общественных и политических изменений — церковное искусство формировалось в мире, на который всей тяжестью давила грубость людей, занятых войной. На нем сильно сказалось влияние культуры, основанной на насилии, нерациональности, неграмотности, культуры, восприимчивой к жестам, ритуалам, символам, — культуры рыцарства.
*В течение XI века постепенно распространилось слово, которое во Франции раньше, чем где бы то ни было, начали применять ко всей аристократии. В латинском варианте оно обозначало просто воина. Уточняя значение этого термина, простонародный язык называл рыцарем любого, кто, сидя на боевом коне, возвышался над массой бедняков и преследовал монахов. Оружие и умение воевать — вот что объединяло оба слова. Некоторые рыцари были потомками древних родов, напрямую связанных узами родства или вассальной верности с королями раннего Средневековья. Другие были крупными сельскими собственниками, достаточно богатыми, чтобы не трудиться своими руками, и способными достать снаряжение, подобающее воину. К ним примкнули толпы менее состоятельных оруженосцев, которые жили в замке своего господина, ели с его стола, спали рядом с ним в громадных, обшитых деревом залах, существовали его подачками, — неизвестно откуда взявшиеся авантюристы, собравшиеся под знамена молодого сеньора, чтобы следовать за ним в любых боях и походах за славой и добычей. Рыцарство, этот разнородный организм, становится все сплоченней. Причин тому много — общие привилегии, тот факт, что рыцарство действительно становилось общественной и политической силой, а также поступки, добродетели и устремления, свойственные профессионалам военного дела.
Все рыцари были холостыми. Высокая культура XI века игнорировала женщину. В искусстве для нее почти не оставалось места. Не существовало фигур женщин-святых, или же это были золотые истуканы с осиными глазами, стоявшие под сумрачными сводами, и никто не решался выдержать их отрешенный взгляд. В декоре церквей можно найти редкие женские изображения, отмеченные некоторым изяществом, — увенчанные коронами аллегории месяцев или времен года. Это обломки кораблекрушений, как и пережившие гибель классической эстетики строки латинских стихов, которым подчинен ритм изображений. Они нереальны и несовременны, как и цветы былого красноречия. Застывшая в иератической позе, далекая Богоматерь иногда предстает в окружении действующих лиц евангельских сюжетов. Здесь Она всего лишь второстепенный персонаж, изображенный на заднем плане. Также и супруга сеньора держится в тени во время рыцарских застолий. Женщину, как правило, считают неким вьющимся растением, плевелом, который примешивается к хорошему зерну и портит его. Каждая женщина сладострастна, и разве не она источник порчи, который обличают моралисты Церкви, искусительница Ева, виновная в падении человека и во всех грехах мира?
Состоя исключительно из мужчин, рыцарство представляет собой сообщество наследников. Его поддерживают узы родства. Власть нынешних сеньоров опирается на славу мертвых, на состояние и имя, которые предки завещали потомкам как наследство, которое каждое поколение передает следующему. Герцоги, графы, владельцы замков смогли занять место королей и завладеть их правами потому, что их род, как они считали, связан с родом государей тесно переплетенными узами родства. «Что дано рождением, не отнимется ничьей волей, — писал епископ Адальберон. — Потомки благородных сеньоров происходят от королевской крови». Вот почему память о предках играет такую большую роль в этой социальной группе. Самый последний искатель приключений объявлял себя наследником доблестного предка, каждый рыцарь чувствовал, что целая когорта умерших, некогда прославивших имя, которое он носит, толкает его на подвиги, а после потребует отчета. Толпа мертвецов теряется во мраке и забвении, но каждый сеньор знает имена основателей своего рода. Кантилены менестрелей увековечили память о славных родоначальниках. Из песен они попали в легенду и продолжают жить в бессмертных преданиях. Их тела покоятся рядом в некрополях, построенных некогда теми, кто первым отделился от королевского дома и упрочил свою независимость. Отвечавшее мироощущению военной аристократии христианство 1000 года предстает прежде всего как религия мертвых. Мощное чувство солидарности, связывающее живых членов рода, заставляет сообща приходить на выручку тем из них, кто подвергся нападению, а если он погибнет — мстить родственникам убийцы. Церковные власти были вынуждены признать, что здравствующие сородичи могут способствовать спасению умершего и покупать для него индульгенции. Подаяния, которые раздают рыцари в то время это было одной из главных тем художественного творчества, — почти всегда вызваны единственной заботой: помочь находящимся по ту сторону могилы покойным членам рода.