Страница 99 из 143
Некоторое время назад историки отметили появление в публичной сфере вопроса о геноциде. Речь идет о его вступлении в права. Говорить стоит в первую очередь о «деприватизации», а не о возрождении этого вопроса. Воспоминания об истреблении долгое время были спрятаны в дальних уголках памяти тех, кто остался в живых. В первые послевоенные годы некоторые до такой степени не желали вспоминать о своем еврействе, что избегали любых публичных его проявлений, например традиционных свадеб в синагоге. Из 2500 случаев смены фамилии, имевшей место в течение полутора столетий, 2150 приходятся на 1946-1958 годы (в одном лишь 1950 году—280). Однако большинство выживших не смогло ни о чем забыть, им необходимо было свидетельствовать о случившемся, и это привело их в еврейскую общину, хотя до войны они от нее отдалялись. Для интернированных и депортированных воспоминания были столь мучительны и вездесущи, что они не могли о них говорить. В этом заключался трагический парадокс: свидетельствовать было необходимо, но в то же время невозможно. С течением времени обвиняющий факт существования лагерей смерти, возможного вследствие отсутствия коллективной памяти, вызвал новую «работу» памяти. Потревоженные в своей болезненной интимности, свидетельства геноцида понемногу вышли в публичную сферу.
Надо сказать, что прибытие евреев из Северной Африки обновило оторванный от корней иудаизм. Сефардская эмиграция, ставшая следствием движения за независимость, повлекла за собой удвоение еврейского населения Франции (в 1956 году насчитывалось 300 ооо евреев, в 1967-м — 66о ооо). Несмотря на то что марокканские евреи учились во французских школах, им приходилось адаптироваться в новом для себя обществе. Покидая общину с ее атрибутами (синагогой, миквой, кошерным мясом), марокканские евреи в то же время освобождались
от контроля, исходящего из семейных и соседских отношений. Иудаизм больше не вписывался естественным образом в пространство, терялась еврейская идентичность. Чтобы продолжать существовать во Франции, эта еврейская идентичность должна была быть востребована. Анализ условий интеграции во французское общество показывает, что переселение не затронуло содержания еврейства. Конечно, внешняя'форма изменилась. Следствием эмиграции был слом большой семейной структуры, принятой на родине их предков, в странах Магриба, потому что во Франции каждый третий взрослый жил теперь отдельно от родителей, а то и в другой местности. Тем не менее семейные связи остаются крепкими. Недавние исследования аккультурации—приспособления к чужой культуре—показали, что положение эмигранта придает ббльшую ценность семейной жизни, одновременно как фундамент идентичности и как смысл адаптации. По словам Дорис Бенсимон, один из четырех молодых людей регулярно проводит шаббат и праздники в семье. Если обычай вступать в брак с кем-то из своего города и практика «устроенных» браков, противоречащие французским нормам, исчезли одновременно с родственными отношениями, североафриканские евреи в массе своей сохранили верность традициям. Эндогамия все еще остается нормой. Стремление поддерживать еврейский образ жизни привело к тому, что сефарды стали создавать общины. Клод Тапия отметил последовательные этапы становления новой общины: воссоздание форм традиционного общения (встречи женщин в магазинах, мужчин в синагогах), совместное проведение праздников. 47% семей, проживающих в Сарселе, где находится одна из крупнейших общин Парижского региона, решили поселиться там именно по религиозным мотивам и семейным обстоятельствам. Те же соображения заставили четыре сотни семей из Харет-эль-Яхуба, пригорода Каира, осесть в Вилье-ле-Бель. Только этот тип общины позволяет сефардам совместить традиционный еврейский образ жизни с образом жизни
марокканских евреев. Шаббат и праздники проходят в семейном кругу, в общине. Коммерсанты, в заведениях которых женщины снова могут собираться, обеспечивают общину необходимыми продуктами питания; также это место общения почти исключительно еврейской клиентуры. В пекарне женщина может выбрать себе хлеб, выпеченный по магрибским рецептам, взвесив его и внимательно рассмотрев каждую буханку.
Марокканские евреи дают возможность французским единоверцам возродить традиции. Конечно, «возвращение» к иудаизму израэлитов наблюдалось до 1960-х годов, но оно оформилось именно в сефардской школе иудаизма. Более религиозные и в большей мере приверженные традициям, сефарды чаще посещают синагогу, более строго соблюдают шаббат, чаще едят кошерную пищу, постятся в Йом-Киппур. Более 8о% из них делают сыновьям обрезание и 70% вступают в брак по религиозным обрядам. Их религиозность заражает и привлекает ашкеназов.
Что будет с иудаизмом завтра?
Распространение изучения древнееврейской истории, рост посещаемости еврейских школ, появление литературного рынка, посвященного иудаизму, — все это признаки его обновления. Утверждение сефардского иудаизма, развитие «горизонтальных» структур (дополняющих традиционную «вертикальную» структуру, по выражению Анны Кригель, — связывающую общину с истеблишментом), основанных на общинных центрах и молодежных движениях, — все это распространяет новую форму идентичности. Если, парадоксальным образом, религиозная практика при этом сокращается, то роль Израиля остается центральной. Чрезвычайно пристальное внимание к событиям на Ближнем Востоке объясняет сложные, конфликтные, иногда полностью отсутствующие отношения молодых евреев с мусульманами, живущими по соседству и сталкивающимися со схожими проблемами интеграции в общество.
Понять историю новейших поколений евреев можно, приняв во внимание геноцид. Больше, чем о возвращении (techouvah) к традиции, следует говорить об обновлении. Это обновление рождается в семейной истории—истории жертв нацизма—и вызывает конфликты со старшим поколением. Из стремления к ясности и трезвой оценке происходящего вытекает порой чрезмерная реакция в СМИ на антисемитские выпады или на атаки на Израиль. Ближневосточный конфликт ежедневно подтверждает волю подчеркивать отличия.
Будет ли частным или же, наоборот, политически окрашенным иудаизм молодых евреев по духу и темпераменту, которых философ Ален Финкелькраут назвал «мнимыми»? От места, которое займет это новое движение, ставшее отныне частью французского культурного ландшафта, будут зависеть его частные и публичные проявления.
Перрин Симон-Наум
ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ИММИГРАНТОМ ВО ФРАНЦИИ
Каждое общество определяет сферу частной жизни своих членов. Частной жизни самой по себе не существует. В современной Франции частная сфера противопоставляется двойной публичной — профессиональной и политической, и это противопоставление тесно связано с сутью либеральной демократии, которая при определенных условиях (в частности, при уважении к общественному порядку) с уважением относится к частной жизни. Оно также связано с сутью индустриального общества, в котором растущая самостоятельность сферы экономики приводит к тому, что люди живут дома, а работают на производстве или в офисе; таким образом, экономическая деятельность и частная жизнь разделяются. В реальности же в отдельных сельскохозяйственных, ремесленных предприятиях, в небольших торговых точках, в семейном бизнесе тотального разделения нет, однако это не противоречит установкам индустриального общества.
Надо сказать, что само разделение публичного и частного может представлять собой один из источников конфликтов между культурой (в антропологическом смысле слова) страны пребывания и культурой страны происхождения, что хорошо известно многим иммигрантам. Особенно это касается выходцев из стран Северной Африки.
Понятие частной жизни предполагает право индивидов иметь свою собственную личную жизнь, не касающуюся семьи и сообщества, к которому они принадлежат. В исламской среде человек в крайнем случае может иметь какую-то самостоятельность, но сам принцип автономии частной жизни признается с трудом. Различия между частной и публичной сферами, которые существуют в нашем обществе, ставит под вопрос одну из основ культуры стран происхождения. Как только сообщество признает, что один из основополагающих принципов ислама, относящийся как к индивиду, так и к группе, предписывает защищать хорошее и бороться с плохим, жизнь каждого становится известна всем окружающим и в нее могут вмешиваться на законных основаниях. Поведение каждого отдельного человека должно соответствовать мнению коллектива. Нарушения правил регулируются судом чести, место каждого индивида и каждой семьи закреплено в сообществе, которое контролирует поведение всех. Тем не менее не все нарушения правил отслеживаются одинаково бдительно, осуждается лишь публичное их игнорирование. Тот, кто пьет вино или тайком нарушает пост во время Рамадана, не будет преследоваться коллективом, пока эти нарушения не станут достоянием гласности. Следовательно, исламская культура допускает некие уловки, благодаря которым человек, помимо семейной и общинной, может вести и частную жизнь. Несмотря на это, право на частную жизнь в исламском обществе отличается от того же самого права в стране пребывания. Таким образом, важно изучить эволюцию, произошедшую в жизни нескольких поколений мусульман, переехавших во Францию.