Страница 100 из 143
Частная жизнь не эквивалентна семейной. В рамках семейной группы индивид продолжает иметь свой собственный мир. Тем не менее в связи с отсутствием соответствующих исторических и социологических исследований мы будем рассматривать здесь в качестве частной жизни жизнь семейную35.
Если семейная жизнь следует некоторым моделям поведения, которые социологи и историки стараются описать и формализовать, для самих членов этой семьи и общества в целом жизнь сама по себе непосредственно и очевидно отражается в семье. Не вписан ли в самые укоренившиеся привычки, приобретенные в процессе социализации, нормальный, а следовательно, естественный и правильный способ есть, продолжать род, умирать, наводить порядок в доме, обращаться друг к другу, уважать отца и мать, воспитывать сыновей и дочерей, регулировать отношения между мужчинами и женщинами? Эмиграция грубо прерывает, ставит под сомнение неписаные правила, весь естественный ход, континуум повседневной жизни в семье, отношения с соседями и с обществом в целом.
Иммигранты, откуда бы они ни приехали, не могут ни отказаться от привычек и обычаев, лежащих в основе их идентичности, ни продолжать вести в новой стране жизнь, которую они вели у себя на родине. Их частная жизнь подвергается трансформации и аккультурации. Формы этой аккультурации зависят от многих факторов: времени и страны, откуда прибывает очередная волна мигрантов, истории отношений между принимающей страной и страной происхождения, разнообразия культурных норм, стадии развития принимающего общества и, в частности, его желания и возможности ассимилировать иммигрантов. Именно эти факторы — не говоря уж об отсутствии источников—не позволяют создать комплексный образ частной жизни иммигрантов во Франции*.
* С XIX века Франция продолжает оставаться страной иммиграции. В эпоху бурного экономического развития наблюдается низкая рождаемость, богатеет крестьянство; в этих условиях возникает нехватка рабочей силы. В довоенном 1930 году иммиграция достигла своего пика, во Франции оказалось не менее з миллионов иностранцев: это составило 7% общего населения и 15% представителей рабочего класса, без учета натурализованных граждан и нелегальной иммиграции, которая, по мнению Жоржа Моко, составляла треть от легальной. К так называемым «экономическим» мигрантам присоединяются «политические»—в разные периоды бегущие от авторитарных режимов в центральноевропейских странах, из революционной России, спасающиеся из стран с нацистским или фашистским режимом, а после II Мировой войны—из стран коммунистического блока. — Примем, авт.
Нечеткое представление об иммигрантах Не следует забывать, что термин «иммигранты», подчеркивающий одинаковый статус всех приехавших в новую для себя страну, весьма неточен. Во Франции одним и тем же словом называют поляков, итальянцев, украинцев и выходцев из стран Магриба. У всех этих «иммигрантов» разная религия, разные привычки жизни в семье и в обществе, они имеют различный политический опыт. Их переезд во Францию был оформлен по-разному: в конце XIX века в итальянских городках и деревнях вербовались рабочие для металлургических предприятий Лотарингии, в первой половине 1920-х годов было организовано переселение поляков в шахтерские поселки для работы в угольных шахтах, в течение всего периода сюда бежали от нищеты, часто нелегально, эмигранты из Леванта, из Южной Италии и Северной Африки, в 1960-е годы воссоединялись семьи алжирцев — в общем, различий было много. Форма миграции тесно связана со смыслом, который в нее вкладывается, и от отношения мигрантов к французскому обществу. Многие беженцы из Центральной Европы, попавшие во Францию в 1930-е годы, мечтали слиться с французским населением. В то же время иммигранты из стран Магриба, начиная с 1950-х годов переезжающие во Францию семьями, какой бы ни была их национальность*, не желают отказываться от связей с родиной и хотели бы иметь право вернуться или же остаться — даже если на пути к натурализации возникает множество препятствий и она рассматривается как обращение в другую веру или предательство**. Аккультурация разных народов и стиль их частной жизни показывает отношение иммигрантов к французскому обществу.
* Нам в нашем исследовании гражданство не важно. Мы будем рассматривать в целом группу мусульман, живущих во Франции, не принимая во внимание их национальность,—Примеч. авт.
*’ Арабские слова roumi и ntourmi означают соответственно «христианин» и «ренегат», «отступник».— Примеч. авт.
Также следует отметить, что различные группы иммиграц. тов оказываются во Франции на разных стадиях адаптации к жизни в городах и работе в промышленности: некоторые у себя на родине жили в городах (как, например, итальянцы после II Мировой войны); другие же имели традиционное сельское происхождение (например, первая волна иммигра. ции из стран Магриба до начала 1950-х годов). В одной и той же национальной группе оказываются люди, которые сами предприняли переезд, чьи дети родились до переезда (одни устроились на работу по приезде во Францию, другие ходили во французские школы), и, наконец, дети, родившиеся во Франции или приехавшие в раннем детстве и учившиеся в начальной французской школе. Их отношение к Франции и поддержанию специфической частной жизни не одинаковы.
Частную жизнь иммигрантов нельзя рассматривать независимо от воссоздания «колонии», как писали в 1930-е годы, или землячества; на каком-то ограниченном пространстве концентрировались выходцы из одной страны, что обеспечивало социальный контроль за поведением членов этого землячества, способствовало сохранению норм, принятых на родине, и «создавало видимость национальной жизни, подобие атмосферы и среды, которых они были полностью лишены»34. Мы увидим, что неодинаковая организация польских и итальянских землячеств частично объясняет то, что их частная жизнь протекала по-разному.
Частную жизнь по определению трудно постичь, потому что от нее почти не остается документов, которые историки могли бы как-то интерпретировать. До недавнего времени частная жизнь не считалась достойной внимания историков, внятных свидетельств прошлого мало. Поль Лейо называл ее невидимой повседневностью, действующие лица которой незаметны. Социологи и антропологи имеют лишь информацию, полученную недавно. Изучить частную жизнь иммигрантов труднее, чем жизнь остальных групп населения.
Во всяком случае, во Франции до недавнего времени ее специфика признавалась властями, патронами предприятий, населением в целом весьма неохотно. Сами иммигранты ее часто скрывают, в особенности же их дети, воспитанные французской школой и стыдящиеся того, что не являются «нормальными» французами. Есть опасность, что она будет скрываться и дальше, больше, чем частная жизнь других групп населения. Недавние исследования изучили эволюцию иммигрантов за десять последних лет, но понять, что представляла собой частная жизнь тех, кто приезжал во Францию в период между двумя мировыми войнами, — рискованная затея.
Тем не менее само существование частной жизни позволяет выделить два типа иммигрантов: для иммигрантов первой волны, итальянцев и выходцев из Северной Африки, которые приезжали без семей исключительно для того, чтобы работать, и жили в бараках, гостиницах или трущобах, не существовало никакой частной жизни. Другие же приезжали семьями и вели свой привычный образ жизни. В общем, все говорит о том, что само положение иммигранта придает частной жизни новый смысл. Окружающий их мир не только незнаком, но и враждебен, и частная жизнь становится убежищем и защитой и обеспечивает иммигрантам стабильность. Отрицание частной жизни — источник всех «социальных проблем», которые вызывает присутствие иммигрантов.
Гостеприимство и ксенофобия
Несмотря на расхожую мысль о том, что во Франции сохраняется уходящая в глубь времени традиция гостеприимства, все свидетельствует о том, что население в массе своей было и остается настроенным ксенофобски. Мы могли бы процитировать истерические высказывания крайне правых в 1930-е годы; высокий уровень безработицы в те годы единодушно связывался с количеством иммигрантов. Однако для того чтобы продемонстрировать, что французы в целом принимали только «ассимилировавшихся» иммигрантов, то есть переставших быть иностранцами и ставших французами, сто. ит напомнить тексты, опубликованные в 1932 году обозревателем, благосклонно настроенным к иммиграции и сознающим ее вклад в рост национального благосостояния: «Следует все же отметить, что прежде вклад иностранцев в экономику вносился достаточно медленно, чтобы можно было говорить о Франции как о плавильном котле. Массовый приток новых элементов, их высокая плотность во французском населении и националистический дух мигрантов усложняют проблему в послевоенное время. Мы видим, что присутствие во Франции трех миллионов иностранцев повлияло на общественную жизнь и моральный климат в стране. Здравомыслящая рабочая аристократия, удовлетворенная материально и поэтому настроенная консервативно, сталкивается с толпой иностранных рабочих, не имеющих никаких привязок к стране пребывания; эта невежественная сила тормозит социальную эволюцию, но в период волнений может ее ускорить. Толпы мигрантов, неадаптированных, вырванных из привычной среды, на треть повышают уровень преступности во Франции и тем самым, бесспорно, оказывают деморализующее и вносящее беспорядок влияние на жизнь в стране. Не менее опасен и низкий моральный уровень отдельных выходцев с Ближнего Востока, армян, греков, евреев и других „метеков“, барыг и спекулянтов»37. «Хорошие» иммигранты—иммигранты не в первом поколении, ассимилированные французской нацией. Таким образом, ксенофобия, по крайней мере для недавно прибывших, является причиной сохранять свою специфическую частную жизнь, мощное средство защиты.