Страница 69 из 143
Где люди умирают?
Сегодня «умирание» происходит в больничной атмосфере, при этом умирающий и ухаживающий за ним персонал вступают в сложный заговор. Немногочисленные французские исследования того, что Пьер Суде называет «переходным экзаменом», подтверждают выводы американцев. Врачи, медсестры и сиделки ведут себя так, как если бы больному суждено было выздороветь, а продолжение медицинских процедур имеет своей целью замаскировать неминуемость смерти. Все французские врачи, опрошенные в 1968 году, в отличие от своих американских собратьев, категорически отказывались сообщать в больнице о скорой смерти. Речь шла о том, чтобы защитить персонал и всю больничную среду и обеспечить безмятежность больного.
Два американца—врач Р.С. Дафф и социолог А. Б. Холлингс-хед, изучившие сорок смертей в больнице, подчеркивают молчаливое согласие, царящее между больными и теми, кто за ними ухаживает. Как сказал некий врач, «воспитанный человек все понимает без слов». Это «общая симуляция»42. Д. Крейн утверждает, что медсестры абсолютно неосознанно медленнее отзываются на вызовы умирающих, чем прочих больных (The Dying Patient. N.Y., 1970). Молчащий пациент невыносим для тех, кто за ним ухаживает, и они отвечают на это собственным молчанием. Американское исследование показало, что если в больницу поступают два человека в одном и том же физическом состоянии, один из них может считаться безнадежным, а другой излечимым—это зависит от возраста (для старика прогноз безусловной смерти может быть сделан еще до прихода врача) и от социального положения. Алкоголик, наркоман, проститутка, бездомный (клошар) получают диагноз «смерть при поступлении в больницу», «вероятность для кого-то считаться умирающим или умершим в какой-то мере зависит от его места в социальной структуре»,—утверждает Клодин Херцлих. Если человек стар, беден, одинок, короче говоря, если он представляет собой целый набор проблем, у него нет шансов стать «медицинским кейсом», каким бы стал человек именитый, лечению каковых врачи любят посвящать научные публикации. Если ситуация с медицинской и социальной точки зрения банальна, смерть больного впишется в серийное производство, которое предстоит рационализировать. Изощренный и неумолимый механизм социального неравенства присутствует в жизни человека до самой последней его минуты. Смерть «человека без свойств», «включенная в организационные цепи и исключенная в качестве индивидуального, личного опыта, отмеренного особым ритмом,—ее время, место и значение зависят от рациональности бюрократической организации. Она теперь—лишь подпорка в работе, проводимой в связи с ней» (К. Херцлих). Представляется, что благодаря этому бюрократическому растворению смерти происходит ее вытеснение из сознания. В то же время не стоит обвинять во всем врачей. «Не врачи индифферентны, а общество в целом не любит смерть; но в этот скорбный час врач оказывается представителем общества, и все претензии, жалобы и нарекания поступают именно в его адрес»4*.
Эвтаназия
Вселенная умирающего привязана к трем мирам: медицинскому, считающемуся компетентным; миру семьи и друзей; наконец, социальному со всеми его требованиями и запретами. Именно здесь возникает проблема эвтаназии и ее тайны. Этимологическая ирония: слово «эвтаназия» происходит от греческого thanatos—смерть, и префикса eu—хорошо. Таким образом, эвтаназия в переводе—«хорошая смерть». Возможна ли она? И кто вправе организовать ее? В1968 году профессор Жан Амбюрже заявляет: «Задача врача заключается не в поддержании жизни любой ценой и не в том, чтобы помешать естественной смерти; она состоит в том, чтобы предупредить и избежать патологической преждевременной смерти». Но кто определяет, что смерть «преждевременная»? В ноябре 1976 года преподобный отец Рике на Страсбургских встречах констатировал: «Необходимо организовать наше общество таким образом, чтобы, с одной стороны, устранить у умирающего желание совершить самоубийство, окружив его лаской, заботой и пониманием и облегчив его страдания, а с другой стороны, прекратить терапевтические фокусы, направленные на продолжение безнадежной и бессмысленной агонии». Но кто знает, где начинаются эти «фокусы»44? В 1967 году Л. Куртнер, адвокат из Чикаго, предлагает составлять «прижизненное завещание», в котором потенциальный больной может потребовать «активной» эвтаназии в случае, если сам он будет не в состоянии выразить свою волю. Член Палаты представителей штата Мичиган Дэвид Холлистер предложил законопроект, по которому больной может предоставить право контроля медицинского ухода «официально назначенному лицу, имеющему все полномочия принимать решение о лечении, если сам больной не в состоянии этого делать вследствие болезни или несчастного случая». В Соединенных Штатах до сих пор Институт Луиса Харриса задает представитёлям протестантов, католиков и иудеев следующий вопрос: «Считаете ли вы, что смертельно больному должно быть предоставлено право попросить врача дать ему спокойно умереть, а не поддерживать его жизнь, когда надежды на излечение нет?» Положительный ответ дали 76% протестантов, 70% католиков и 75% иудеев. Во Франции 6 апреля 1978 года сенатор Анри Кайаве предложил закон о «праве на смерть». 13 октября того же года совместно с сенатором Жаном Мезаром, доктором медицины, он внес новое предложение, дополняющее второй параграф статьи 63 Уголовного кодекса. Неоказание помощи человеку, находящемуся в опасности, больше не является преступлением для врача, «который по просьбе больного, находящегося в сознании, или по собственной инициативе, если больной без сознания, не предпринимает или прекращает лечение или реанимацию, если они приведут лишь к искусственному поддержанию жизни при неизлечимой болезни или несовместимых с жизнью травмах, полученных при несчастном случае». Эти два предложения незамедлительно вызвали оживленную полемику. Журнал Le Panorama des médecins узнал мнение 701 медика, 666 из которых высказались против предложения Кайаве, но другое исследование, проведенное среди 300 врачей-практиков, показало, что те, кто не достиг 35-летнего возраста, положительно относятся «к пассивной эвтаназии больного или раненого, находящегося в длительной коме при абсолютной невозможности излечения». Внимание следует обратить на прилагательное, выделенное курсивом.
Каково же мнение судьи? Закон требует, чтобы он дал следующий ответ: активная эвтаназия—это убийство, которое
подлежит рассмотрению в суде присяжных; пассивная эвтана. зия—это преступление, заключающееся в неоказании помощи человеку, оказавшемуся в опасности. Однако, как мы видели при рассмотрении вопроса о борьбе с бесплодием, судья или присяжные нередко отходят от Уголовного кодекса. Приведем несколько примеров. Мирей Гуро, убившая своего неизлечимо больного сына, была оправдана судом присяжных Шамбери в ноябре 1966 года. В марте 1972 года в Метце был оправдан муж, убивший жену, чтобы положить конец ее страданиям. Фернандо Карильо семь месяцев спустя после смерти отца убивает свою смертельно больную мать; в октябре 1977 года он был оправдан в Экс-ан-Провансе. В мае 1978 года суд присяжных Версаля приговорил к трем годам условно Жиля Мийотта за убийство своей дочери с инвалидностью. Луиджи Файта, убивший смертельно больного брата, оправдан в январе 1982 года судом присяжных в Кольмаре. В Англии Дерек Хамфри, журналист газеты The Sunday Times, убил с ее согласия свою жену, страдавшую от неизлечимого рака, и был оправдан. За последние двадцать пять лет в Великобритании не было вынесено ни одного приговора с реальным сроком заключения по поводу эвтаназии. В Стокгольме, что удивительно, принимая во внимание имеющиеся представления о Швеции, 15 сентября 1978 года доктор Тосс был приговорен к восьми месяцам тюрьмы за убийство пациента, подписавшего в присутствии свидетеля в 1974 году завещание, в котором просил не проводить никаких реанимационных мероприятий в его отношении.
А что же должен делать врач? «Когда речь идет о новорожденных, — пишет доктор Пьер Симон, — вопрос более сложный. Неписаное правило гласит, что если ребенок не начал дышать через пять минут после рождения, следует отказаться от продолжения реанимации. За это время в нервной системе происходят необратимые изменения». Однако тот же автор описывает и исключения: некоторые новорожденные, которые были реанимированы после критических пяти минут, выросли здоровыми людьми. А что отвечать на просьбу матери не спасать ее нездорового ребенка? Весьма вероятно, что пассивная и активная эвтаназия практикуется гораздо чаще, чем принято считать. Эта тема относится к сфере тайны, и тайна эта тем бережнее хранится, что сформулировать ясный ответ на возникающие вопросы практически невозможно. Два случая, имевшие место в реальности, должны вызвать беспЪкойство любителей давать советы. Случай первый. Успешный, динамичный, спортивный бизнесмен болен неизлечимым раком. Под массированным действием кортикоидов у него выпали все волосы, лицо раздулось. Внешность его изменилась до неузнаваемости. До последнего дня к нему ежедневно приходила молодая, красивая жена. Как только она появлялась, лицо обреченного озарялось радостью. Его врач утверждал, что ему хотелось как можно дольше поддерживать жизнь этого человека, потому что, видя его, он испытывал счастье, которое невозможно оценить. Второй случай, бо-летняя женщина с диагнозами «шизофрения» и «вялотекущий рак» сломала шейку бедра. После операции она много дней была в коме. Каждый день младшая сестра приходила к ней. По взгляду можно было понять, что больная узнает сестру, но речи были бессвязными. Кто осмелится возразить на то, что жизнь в этой умирающей теплилась лишь для того, чтобы назавтра она могла увидеть любимое лицо сестры? Пусть же эвтаназия остается в неправовой сфере. Право принимать решение должно оставаться за участниками этой пляски смерти: врачом, больным, родными, друзьями*.