Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Если мы перейдем от проблем власти и господства к локально взаимосвязанным проблемам общественных сословий и сеньориальной системы, то возникает первая тема: расслоение в рамках самой общины между благородными голубой крови и деревенскими простолюдинами, которое не бросается в глаза. Прежде всего и проще всего по причине самой ничтожности изучаемой группы. «Три сословия» — духовенство, благородные и община города и деревни{54} — в полной красе представлены на уровне всей земли верхней Арьежи, иначе говоря, Сабартеса, рассматриваемого как таковой[31]. Численный состав жителей Монтайю слишком незначителен, чтобы подобное трехчастное деление могло установиться в пределах единственного прихода. Кюре, который к тому же в нашу эпоху был местного мужицкого происхождения, — единственный здешний представитель духовного звания. Что же касается самого существенного, местного крестьянства, то оно в данном случае было практически избавлено от касты благородных, которая была бы склонна, или не склонна, «третировать» его. В течение нашего периода единственной знатной семьей, которая эпизодически жила в Монтайю, была чета графского шателена Беранже де Рокфора и его жены Беатрисы де Планиссоль. О Беранже, который умер рано, мы практически ничего не знаем. Супруга же его весьма известна: она принадлежит к благородному сословию по рождению и по обоим своим бракам: пример этот, как и многие другие, способен, если надо, напомнить, что именно на уровне брака совершается чаще всего дискриминация по принципу «знатный — незнатный» — отнюдь, впрочем, не обязательному. Но с другой стороны, — а эта «другая сторона» перекрывает обширное поле интересов и действий — Беатриса, хотя бы и временно, вне всякого сомнения, интегрировалась в деревню (она покинет ее ради Айонского Прада, соседнего селения; потом ради понизовья, через несколько лет после смерти своего первого супруга). Это произошло посредством любовных увлечений, знакомств, круга общения и участия в религиозной жизни. В более общем плане, выходящем за рамки особого случая Монтайю, жесткие различия, существующие между благородными и неблагородными в иных регионах Французского королевства, почти не присущи — во всяком случае, в такой степени — нашим бедным пиренейским землям графства Фуа... Чудовищной, квази-расовой ненависти неблагородных и благородных друг к другу, проявление которой будет отмечено в округе Парижа во время Жакерии 1358 года{55}, нет места в верхней Арьежи, по крайней мере в аналогичной степени: здесь гораздо сильнее конфликты, противопоставляющие церковь крестьянству и дворянству, более или менее объединенным против духовенства. Многие дворяне этого маленького района Пиренеев были бедны и тем не менее не столь надменны, как обедневшие и все-таки полные спеси дворяне конца Старого порядка, которые будут служить в Бретани и Пюизе[32]{56}. В графстве Фуа безденежное дворянство пользовалось лишь скромным престижем. Обычно мною пренебрегают по причине моей бедности, — без особых эмоций заявляет дворянин Арно де Бедельяк из деревни Бедельяк. Дворяне наподобие де Люзенаков из деревни Люзенак довольствуются пищей пастухов, состоящей в основном из хлеба, кислого вина, молока, сыра. Их отпрыск, Пьер, чтобы выбиться в люди, отправляется изучать право в Тулузу; кончил он жалким поверенным на побегушках у инквизиции[33]. К такому «внекастовому» нищенству некоторых горных дворян добавляется то, что между дворянами, с одной стороны, и «судейскими крючкотворами», законниками, письмоводителями, с другой, там существовала лишь довольно слабая дистанция. В общем, граница между дворянами и недворянами была подвижной. Текст 1311 года относительно десятины в верхней Арьежи говорит о благородных, подлых и о тех, кто пытается или пытался сойти за благородных: эта третья группа упомянута нарочно, чтобы ничего не упустить в десятинном соглашении 1311 года (III, 338). Следовательно, имелась вполне признанная, имеющая крышу над головой и даже имущество группа псевдоблагородных, рассматриваемая как таковая, в известных случаях почитаемая? На уровне повседневной жизни и отношений между людьми, особенно между женщинами, равно как и между мужчинами и женщинами, отношения благородных и неблагородных были зачастую доброжелательными и, в общем, свободными. Отмеченными, разумеется, неким минимумом различия. По правде говоря, здесь не было проблемы как таковой. Кастовый дух взыгрывал у знати (как взыгрывает и сейчас) только на уровне брачного союза. Стефания де Шатоверден вышла замуж за благородного кавалера, но позднее она отправляется в Каталонию с ткачом-катаром, братом гусятницы: все честь по чести, не так ли, с этим ткачом Стефания ткет нежную еретическую и одновременно не менее нежную душевную связь (I, 223). Госпожа Монтайю Беатриса де Планиссоль, как уже говорилось, выходит замуж за мужчин только с голубой кровью. Но она была на волосок от того, чтобы дать доказательства своей благосклонности управителю, а потом ее любовниками становились бастард и два священника неблагородного происхождения. Конечно, она измышляет себе тысячу возражений, прежде чем отдаться первому из этих клириков, но его простонародное происхождение отнюдь не рассматривалось как препятствие. Правда, с ним ее объединила общность катарской идеи; ересь, кроме всего прочего, легко попирая все кастовые барьеры, способна создавать странные постельные союзы. Но у второго священника не было того оправдания, что он еретик. Однако низкое происхождение не помешало ему обладать Беатрисой и даже состоять с нею во внебрачном сожительстве. Переходя к более повседневному и еще более традиционному типу отношений, можно констатировать, что дамы знатного рода и крестьянки не стеснялись поболтать при встрече; при случае благородная и неблагородная могли обняться и поцеловаться как родные. Не будем примешивать к подобным порывам, совершаемым от простоты душевной, наши современные идеи. Не будем усматривать в этом какой-то лицемерный патернализм или скорее материализм, для видимости, «для галерки» перебрасывающий мостик через непреодолимую пропасть, которой, с нашей точки зрения, суждено разделять касты или даже классы. На деле, и первое впечатление здесь самое верное, этой пропасти почти не существует, по крайней мере на уровне общения, которое в данном случае отличается симпатичным отсутствием кастового духа и, соответственно, стремления обособиться.

Еще одним свидетельством отсутствия дистанции является тот факт, что в весьма детальном регистре Жака Фурнье антагонизмы между знатью и простонародьем не играют основной роли. Конечно, они существуют и могут даже быть серьезны. По крайней мере, два благородных, шателен Жюнака (который боялся доноса на себя как катара) и дамуазо{57}. Раймон де Планиссоль были повинны в убийстве крестьян-соседей соответственно в Жюнаке и в Коссу[34]. Кроме того, взимание «податей» [tailles] (в пользу Церкви?) вызвало в 1322 году во все том же приходе Коссу попытку Гийома де Планиссоль: он ссылался на свое благородное достоинство, чтобы обосновать некую, так сказать, фискальную привилегию, которая его персонально избавила бы от уплаты упомянутых «податей». Вот откуда ропот среди простолюдинов (III, 351)...

В самой Монтайю я не отметил ни единого конфликта подобного типа; антагонизм (неоспоримый) между крестьянской семьей Клерг (один из членов которой являлся сеньориальным байлем) и частью жителей развивался никак не на манер протеста против знатных. В общем, борьба неблагородных против благородных в рассматриваемую эпоху в верхней Арьежи была феноменом лишь эпизодическим, если не «эпидермическим»{58}. Его надо отнести к категории подобных или более важных конфликтов, которые поднимают некую часть населения против той или иной категории реальных или мифических врагов, коими могут быть прокаженные, евреи, катары... а то и ростовщики, священники, прелаты, монахи, французы, инквизиторы, женщины, богачи...{59} Таким образом, нет оснований преувеличивать злобу наших поселян против знати. Это не главный фактор социальной напряженности. Такое миролюбие крестьянства по отношению к дворянству может объясняться многими мотивами: мне кажется, они связаны со своеобразным характером окситанской цивилизации в ее экономических, социальных, культурных аспектах...; я думаю, например, об относительной ничтожности сеньориальных угодий, обычно являвшихся держанием благородных; я думаю и о реальных положительных качествах, которыми и кичится, и тяготится знать нашего Юга, скорее привлекательная, чем отталкивающая. Но такого рода весьма общие объяснения, о которых я, тем не менее, скажу несколько слов, слишком далеко выходят за рамки монографии о крестьянстве. В нашем исследовании они не более чем дополнительная пружина. Добрые (относительно) отношения между благородными и «низкими» представляют, с моей точки зрения, данность. Впрочем, данность не самую главную, поскольку знать и благородные вмешиваются пусть порой и ярко, но, в конечном счете, случайно в нормальную или аномальную жизнь, которую ведут обитатели Монтайю. (Все было бы иначе в других деревнях, где пребывание такого-то сеньора и такого-то дворянина есть фактор постоянный, а не одномоментный или эпизодический.)

{54}

Представления о трехсословной структуре общества возникли в Средние века не позднее X в. и приобрели более или менее законченный вид во Франции к нач. XI в. (ученые доныне спорят о том, насколько эти средневековые представления восходят к весьма древним — не позднее сер. II тыс. до н. э. — воззрениям индоевропейцев о трех функциях общества: административно-сакральной, военной и хозяйственной, каждая из которых воплощается в социальных либо возрастных группах). Согласно этим представлениям, земное общество есть несовершенное отражение небесной иерархии чинов ангельских и состоит из трех групп: молящиеся (то есть духовенство), обеспечивающие небесное благословение земным делам, воюющие (то есть рыцарство и — шире — вообще светская знать и светские власти), обеспечивающие защиту общества извне и мир и справедливость внутри его, трудящиеся, то есть те, кто обеспечивает хозяйственное благополучие общества. Эти сословия не равны, но смысл и оправдание свыше получают только как части целого, и каждое из сословий обязано перед Богом выполнять свои функции; стержнем общества, скрепой, соединяющей сословия, является монарх. Подобные воззрения были весьма широко распространены, с 1302 г. во Франции действовали и, временами, оказывали немалое влияние на политику страны Генеральные Штаты — высший законосовещательный орган государства, состоявший из трех палат, в каждую из которых входили депутаты от одного из сословий. Помимо Генеральных действовали и провинциальные штаты, созывавшиеся по сословному принципу в рамках одной какой-либо территории.

31

См. примечательный десятинный текст 1311 г., где весомо представлены все три «составляющие». Текст этот, извлеченный из «Картулярия Фуа», см.: Diwernoy ]. Le Registre... Vol. Ш, p. 337-341. О Сабартесе см. ниже, гл. XVIII.

{55}

Жакерия — крестьянское восстание 1358 г.; название получило от насмешливого прозвища крестьянина — «Жак-простак». После тяжелого поражения Франции в ходе Столетней войны, после пленения короля Иоанна II Доброго (1319—1364, король с 1350 г.) в битве при Пуатье в 1356 г., в стране разразился тяжелый экономический и социальный кризис. В частности, усилилось налоговое бремя, ибо дополнительные налоги должны были пойти на уплату выкупа за плененного короля (2,5 миллиона ливров золотом, что являлось совершенно фантастической суммой — доходы казны Франции в хорошие годы составляли 500—800 тысяч ливров), и, что особенно важно для крестьян, весной 1358 г. была введена дополнительная барщина для восстановления разрушенных в ходе войны замков. «В стране началось возбуждение, то тут, то там крестьяне собирались группами и, по словам хронистов, говорили, „что все дворяне опустошили королевство Францию, что они позволили пленить и увезти в Англию короля”, „что дворяне, которые должны их охранять, решили совершенно отнять у них имущество” и потому „будет великим благом уничтожить всех дворян” Восстание началось в конце мая 1358 г. в местности вокруг г. Бове и охватило значительную часть Северной Франции» (Гуревич А. Я., Харитонович Д. Э. История Средних веков. М., 1994. С. 211). В средневековом сознании человек являлся не столько суверенной личностью, сколько частью некой группы, в данном случае, сословия, ответственным за всех сочленов своего сословия; функция и личность, эту функцию исполняющая, не разделялись, посему, если сословие не исполняло свою функцию, члены этого сословия не имели права на существование, на жизнь. И поэтому «„жаки” стремились истребить всех дворян и, захватывая замки, убивали всех благородных без различия пола и возраста. Одновременно с этим они заявляли о своей преданности престолу и помещали на знаменах королевский герб» (Там же). В июне 1358 г. войско «жаков» было разбито. «Началась расправа над крестьянами... Только за две недели после поражения было убито 20 тыс. крестьян (Там же. С. 212).

32

Rétif de La Breto