Страница 118 из 163
Прежде всего: «религия Христа, страдающего Бога» в этот период действительно добирается до деревень графства Фуа. Не исключено, что даже в наши горы; но наверняка — до самых дальних уголков нижних земель.
В Мервьеле (современная Арьеж), почти на высоте Лабаррского ущелья, отделяющего Сабартес от северной части графства Фуа, богатая крестьянка Од Форе теряет способность молиться Христу и даже смотреть на него в тот самый момент, когда священник у алтаря поднимает освященную облатку. Од Форе поверяет это большое горе своей тетке и землячке Эрмангарде Гароди:
— Тетя, как вы молитесь Богу, и какую молитву говорите, когда кюре поднимает Тело Христово над алтарем?
— В это время, — отвечает Эрмангарда, — я говорю такую молитву (по-окситански): Господи, истинный Боже и истинный человече, всемогущий, Вы, кто родился из тела Девы Марии безо всякого греха, и претерпел смерть и страсти на древе истинного креста, Вы, чьи руки и ноги были пронзены гвоздями, Вы, чья голова была увенчана тернием, Вы, кого копье пронзило в бок, откуда вышли кровь и вода, которыми были искуплены все грехи наши, дайте мне слезинку той воды, что вышла из Вас, и да отмоет она мое сердце от всякой скверны и всякого греха... (Далее на латыни:) Господь Бог истины, ты меня искупил (II, 87).
В этой молитве угнетенных своей греховностью окситанцев, которая легко доступна и людям простым, деревенщине, присутствует все: реализм, точные ссылки на орудия, причинявшие муки Христу[722]{328}{329}, на мариальный культ, на искупление ценой крови. Эрмангарда Гароди не скрывает своих предпочтений: Христа она любит «с кровью». Францисканское влияние? Возможно. В самой Монтайю Вюиссана Тестаньер, женщина скромного происхождения, получившая все свое образование от матери, по поводу страстей «Бога» уже исполнена чувствами того же порядка, пусть и упрощенными, — чувствами, идущими от новых форм народного благочестия, понемногу распространяющихся в Сабартесе. Дама Гароди, в свою очередь, еще более репрезентативна для авангарда как традиционного, так и новаторского благочестия: она славит одновременно и Христа new look{330} францисканских страстей, и Бога-Вседержителя, дорогого предшествующей романской традиции. Эрмангарда произносит по-окситански краткую молитву Всемогущему Господу, отличающуюся от той, которую она хочет внушить Од Форе. Таким образом, Бог Эрмангарды Гароди объединяет в своей личности прошлое могущество с актуальным в свете сегодняшнего дня страданием[723].
Однако не стоит строить по этому поводу иллюзий. Благочестивая женщина из Мервьеля с ее запасом страстно произносимых молитв представляет по отношению к крестьянскому населению графства Фуа лишь авангард авангарда. С точки зрения внешнего наблюдателя, повседневная религиозная практика сводится к нескольким характерным действиям: перекрестить стол и пищу перед едой или кровать перед сном; прочесть Pater Noster, порой даже Ave Maria{331} и «другие молитвы»; преклонить колена в церкви; причаститься на Пасху; поститься — для наиболее рьяных верующих не только в Великий пост, но и накануне дней памяти некоторых апостолов и в первую неделю каждого времени года[724].
Типичным представителем средних деревенских жителей, массы людей, плетущихся в хвосте благочестия, мне видится Пьер Сабатье, сельский ткач из Вариле. Его «индивидуальный запас» ограничивается несколькими базовыми догмами римской церкви и некоторыми в значительной степени внешними проявлениями благочестия, — впрочем, исполняемыми сознательно и с большими расходами. Пьер Сабатье верит в спасительную силу исповеди ante mortem.{332}, сопровождающейся раскаянием: это общий знаменатель веры в графстве Фуа в этот период. Конечно, Пьеру случилось как-то ляпнуть спьяну, будто бы все, что поют и говорят во время мессы, это одно сплошной «трюфель»! (Потом он будет объяснять в свое оправдание, что в этот день в церкви танцевали народные танцы.)
Однако мы можем верить Пьеру Сабатье, когда он заявляет, положа руку на сердце, что, несмотря на свои нападки на алчность священников, которых он обвиняет в чтении мессы лишь ради пожертвований, им приносимых, он всегда считал истинными церковные таинства и догматы веры (которые он, несомненно, знал плохо).
Пьер Сабатье хочет окончательно доказать, насколько его жизнь приближается к «идеальному типу»{333} среднего христианина... или к народному представлению о нем. Я добрый христианин, — заявляет он, — и верный католик; я плачу десятину и первинки; я подаю Христа рад нищим и как добрый христианин совершаю паломничества. В том году я ходил с женой к Деве Марии Монсерратской, а в этом году, опять же с женой — к св. Иакову из Компостеллы[725].
Таким образом, ткач из Вариле, гораздо менее благочестивый в этом вопросе, чем Жанна д’Арк, основывает свое одновременно культурное и личное понимание «доброго христианина» преимущественно на внешних действиях, связанных с классическими «добрыми делами» (пожертвования, десятина, паломничества и т. д.). Пламенная молитва и переживание христовых страстей, о которых говорит Гароди, являются для него недоступным, если не неизвестным, идеалом[726].
Так что же верно по отношению к Монтайю и Сабартесу? Модель Гароди? Модель Сабатье? Несомненно, ни та ни другая. Но больше от второй, чем от первой... Гораздо больше добрых дел (творимых, впрочем, довольно вяло), чем молитв (которые бормочут еще более вяло). У наших монтайонских или сабартесских крестьян, временно или постоянно остававшихся верными римской церкви, поклонение Сыну Божьему и его страстям могло подниматься до уровня декларации принципов, достаточно плохо переваренных (см. упомянутый пример Раймонды Тестаньер). Однако, это поклонение не проявлялось в молитвенных излияниях, подобных тому, за которое ратовала старуха Гароди. Из адресованных Богу молитв (я оставляю в стороне проблему поклонения Деве Марии, иными словами, проблему Ave Maria, к которой вернусь позже) наши крестьяне из деревни желтых крестов знают преимущественно Pater Noster. Иногда это единственная молитва, входящая в багаж их знаний и в повседневную практику[727]. Но как раз в этой молитве нет ничего от «религии Христа» [«christique»], поскольку она адресована Отцу Предвечному...
Связанное с Троицей Credo{334}, где Сыну отводится важное место, проповедуется в Сабартесе местным клиром (в Сабартесе я излагал Credo на народном языке во время воскресной мессы, догму за догмой, — говорит Амьель из Рие, викарий Жюнака [III, 9]). Однако нашим пастухам и землепашцам это краткое изложение веры едва ли знакомо: нужно быть Арно из Савиньяна, образованным, если не инаковерующим каменщиком в Тарасконе-на-Арьежи, чтобы одновременно знать Credo, Pater, Ave Maria и семь псалмов (I, 164).
Во всяком случае, многочисленные упоминания однозначно доказывают, что люди из Монтайю знают, по крайней мере понаслышке, о существовании Pater Noster, а то и (латинский) текст этой молитвы. Дальше их познания не простираются. Кюре-исповедники назначают в качестве покаяния крестьянам повторение Pater Noster. Более образованным горожанам — Pater, Ave Maria и Miserere{335} (II, 111; III, 36).
722
Упоминание об этих орудиях станет одним из общих мест в конце Средневековья. См., напр., «Зерцало смерти» Жоржа Шателена (Miroir de mort, de Georges Chastelain, LXH, vers 1 — 2); см. также, вскоре после нашего периода, баллады о Божбе (Jurons) Эсташа Дешана (1346 — 1406) (на то и другое упоминание обратил мое внимание г-н Мартино).
{328}
Жорж Шателен (1404—1475) — бургундский придворный поэт и хронист. Его поэма «Зерцало смерти», посвященная памяти умершей возлюбленной, начинается с повествования о ее предсмертных словах, переходит к рассуждениям на тему бренности всего сущего и завершается поучениями о благой смерти христианина с упоминанием крестных мук Христа, к которым должны быть обращены помыслы умирающего.
{329}
Эсташ Дешан (1346—1406) — французский поэт, горожанин, автор многочисленных баллад и иных поэтических произведений, бичующих пороки и сетующих на несовершенство мира, на беды и горести.
{330}
Новый взгляд, новая мода (англ.).
723
II, 87 Поклонение Христу Распятому заметно также и у относительно развитого полугорожанина Арно Сикра (II, 37).
{331}
Pater Noster (лат. «Отче наш») — первые слова принятой в католичестве на латыни главной христианской молитвы, которую Христос произнес во время Нагорной проповеди (Мф. 6:9—13); читается священником во время обедни, но также широко распространена в быту, в домашней религиозной жизни. Ave Maria — начальные слова латинской молитвы, в русском православном обиходе соответствующей «Радуйся, Мария благодатная!». Эта молитва стала на Западе очень популярной с XII в., с активным распространением и усилением культа Богоматери.
724
III, 57 (от противного...).
{332}
Перед смертью (лат.).
{333}
«Идеальный тип» — введенное немецким социологом, историком, экономистом, правоведом Максом Вебером (1864—1920) понятие, означающее особый методологический прием гуманитарного познания. Исследователь на основе эмпирического материала конструирует некий более или менее условный идеальный тип изучаемого феномена, а затем снова проверяет его на соответствие эмпирическому материалу, после чего модифицирует его или отбрасывает. Таким образом, идеальный тип не есть абсолютная абстракция, поскольку он основан на исторической реальности и поверяется ею, но, вместе с тем, не обладает собственной вещественностью. Такими идеальными типами у Вебера были, например, «средневековый город», «протестантская этика» и т. п.
725
I, 145. Эти места паломничества соответствуют узкой зоне на Иберийском полуострове, которая не была — либо недолго была — занята сарацинами. Старая граница католического мира — и новое проявление решающей роли, которую играет каталонская и галисийская Испания для формирования культурного и экономического горизонта наших монтайонцев.
726
Ср.: Duby С., Duby А. Les procès de Jea
727
Как нам кажется, можно считать установленным, что крестьяне используют индивидуальную молитву, пусть порой краткую. К ней призывает колокольный звон. Колокола хороши, — говорит, например, пастух Гийом Мор из Монтайю, — поскольку они побуждают людей молиться (II, 178). Существующие в Монтайю с 1300 — 1320 гг. колокола, по-видимому, появляются там раньше, чем в других средиземноморских областях, где в некоторых деревнях первые колокола появляются лишь во второй трети XV в. (Fliehe, 14—2, р. 732). В самом Монтайю и в Сабартесе колокола звонят при освящении даров (II, 60) и при похоронах (см. гл. XIV и др.: Гийеметта Бело), а также, несомненно, по другим поводам. Для нераскаявшихся еретиков звон колоколов — что звук пастушеского рожка. «О, гудят», — говорит Белибаст, когда слышит колокольный звон (III, 235).
{334}
Credo — лат. «Верую», начальные слова католической молитвы, соответствующей православной «Верую во единого Бога Вседержителя...».
{335}
Miserere — начало 50-го псалма на латы «Miserere mei Deus» — «Помилуй меня, Боже».