Страница 8 из 77
Мы по общему уговору скрепили торжественную клятву своими подписями. Березняк и Дац тоже расписались.
Перед отъездом Дац спросил Березняка:
— Кто нас прикрывает?
— Около роты курсантов Московского военного училища.
— Маловато!
— Да, но других нет.
Березняк заметил, что мы прислушиваемся к разговору, сказал для всех:
— Ну что, парни? Туговато будет! А выдюжить надо. Верю в вас! На пикировщиков внимания не обращать. Рогачевский прикроет. Выбивайте танки. Они у немцев главная сила.
Танки выползли из-за гребня высоты. Кошу глазом на окопы курсантов. Не суетятся хлопцы. Укладывают перед собой гранаты в связках.
Танки идут в два ряда. Одна пара, вторая, третья, четвертая, пятая… Да будет ли им конец?!
Начинает расчет Артюха. Выстрел за выстрелом. Левый головной горит. Еще один крутится волчком. Высокий курсант встал во весь рост, размахнулся и бросил связку гранат. Запылал третий танк. Но вот орудие Саши Артюха и позиции курсантов заволокло густым черным дымом. Слышатся разрывы бомб. Налетели бомбардировщики. Немцы атакуют по всем правилам.
Снова на шоссе танковая колонна в два ряда. Набирает скорость.
Идите. Теперь наш черед. Ящики со снарядами открыты. Вася Чекалин подал бронебойный. Я не промахнусь. Знаю, что не промахнусь. Идите!..
Восемьсот метров. Пятьсот метров…
— Подпусти их, Петя, — негромко подсказывает Ивойлов.
Плавно покачивается ствол тяжелого танка. Под башню тебя, под башню…
— Огонь!
— Горит? Горит!
— Огонь!
— Спекся, гад!
Второй танк заворочал стволом, нас ощупывает. А у нас ты как голенький, и мы проворнее на долю секунды. Угодил в гусеницу. И этот отвоевался пока.
Кто поймет душу наводчика, когда тот видит, что его снаряд сделал свое дело! Исчезают сомнения и страх, уступая место азарту и веселой, какой-то бесшабашной злости.
Обойдя подбитые машины, колонна движется вперед.
— Есть цель!
— Огонь!
Загорелся третий танк. Сзади и спереди орудия разорвались сразу два снаряда.
— Быстрей! Быстрей! — кричит Ивойлов.
— Есть цель!
— Огонь!
Попятились гады, волной разворачиваются. Что и требовалось!
Появились бомбардировщики. Бомба упала рядом. Я почувствовал, как что-то острое полоснуло меня по ноге и чуть выше поясницы. От боли потерял сознание.
Очнулся, видать, не скоро, разлепил веки. Передо мной, как в тумане, вырисовывается Павел Багин.
— Крепись, крепись, Петруха… Я тебя в лесок доставлю, и будет порядок.
Резкая боль в спине. Почему-то подумал: «Позвонок перебит». И опять потерял сознание.
Перед самым Смоленским трактом, который проходит недалеко от автострады, вновь очнулся. Вижу: по неровной дороге идут танки. Я невольно застонал. Павел зажал мне ладонью рот.
— Молчи, Петруха. Твое дело молчать.
— Павлуша! Сам уходи. Без меня…
— Что ты, Петушок мой… Что ты?..
— А орудие? Ребята?
— Все там, — Павел махнул в сторону автострады.
— А танки проехали…
— Не все, милок, не все… И не сразу… Их еще Рогачевский придержит.
Павел где-то раздобыл подводу и лесами вывез меня в полевой госпиталь… Спасибо, дружище. Пока жив, не забуду. И бои на Гжатских высотах, на всей линии Можайской обороны не забуду, как помнят их все, кто остался в живых.
Спустя много лет западногерманский историк П. Карелль в своей книге, изданной в ФРГ, напишет о нас: «У них не было никакой паники, они стояли и дрались. Они наносили удары и принимали их. Это была ужасная битва. Кровавые потери дивизии СС «Райх» были столь кошмарно велики, что трудно представить… Командир дивизии тяжело ранен. Мертвые… Тяжелораненые… Сожженные… Разбитые… Солдаты противника умирали, падали и вновь вставали для смертного боя. Ужас!»
ГОСПИТАЛЬ
Я находился в госпитале, расположенном в районном городке под Ярославлем. Осколочная рана на ноге быстро зарубцевалась. А контузия позвонка продолжала донимать тупой болью.
Как Павлу удалось вытащить меня?
За Смоленским трактом, где мы чуть не напоролись на немецкие танки, я пришел в себя. Правую ногу Павел перевязал бинтом. Смастерил из двух досок подобие салазок, привязал меня к ним вниз животом и поволок…
Добрались до опушки леса. Впереди, в километре, маячит деревня.
— Лежи! Я мигом обернусь. Сориентируюсь на местности.
Он прихватил карабин, две гранаты.
Томительно тянется время. Со стороны деревушки доносится злой собачий лай. Глухо шумит вечерний лес. Время тянется мучительно долго. Слышу громыхание телеги. А вот и он, мой Павлуша.
— На! Поешь! — Краюха хлеба и молоко кажутся удивительно вкусными.
— Подадимся к Рузе. Дорогу я разузнал.
Пытаюсь приподняться. Страшная боль валит навзничь.
Очнулся. Небо в звездах. Холодно.
— Паша…
— Очухался?
— Спину пополам рвет.
— Крепись, крепись, Петруха! Шкандыляем ведь потихоньку.
— Паша…
— Что?
— Маше напиши, чтобы замуж не торопилась. Пусть пацаненок подрастет…
— Дурачок, что ты буробишь?
— Конченый я, Паша.
И снова тяжелое забытье… И опять звездное небо…
— Паша…
— А!..
— Ты погоняй, погоняй! Не обращай на меня внимания.
…Госпиталь занимает здание бывшей школы. В окно видны голые ветки. Снежок пролетает…
Рядом со мной лежит парень, с головы до ног замотанный бинтами. Лицо тоже накрыто повязкой. Сквозь прорези видны бесцветные глаза. Парень мечется в бреду, стонет.
— Что с ним? — спрашиваю у няни Филипповны.
— Танкист. Вместе с машиной горел. — Она еле сдерживает слезы.
Иногда парень рвется встать с койки, но он крепко привязан полотенцами. Ночами он кричит одно и то же:
— Бей, Мишка! Мишка!.. Стой, стой! Бей гада!
Через неделю ему стало легче. Помогли многократные переливания крови и добрый материнский уход почти сутками дежурившей в палате Филипповны.
Разговорились…
— Как звать?
— Василий.
— Откуда родом?
— С Алтая.
— А точнее?
— Из деревни Кашино Алейского района.
— Ты из Кашино?!
— Да, а что?
— Так я же из Плота вы!
Вот так номер! Земляк в соседях.
У лежачих одно дело — поговорить. Ну и мы отводим душу. Рассказал я, как попал в беду. Он о своей беде рассказал.
Они тоже из засады действовали. Тридцатьчетверку по макушку врыли в земельку рядом с автострадой. Вот тебе и весь маневр.
— Три ихних коробки мы разом гробанули. А дальше, как в дурном сне: противник слева, противник справа. Дали задний ход, вылезли из ямы и развернули на все сто восемьдесят. С версту просекой проскочили и бочком к автостраде! Они тут как тут. Прут, сволочи, как на параде. За тяжелыми танками тягачи волокут пушки. Одного мы скоренько подпалили. И нам досталось, как молотом кто стукнул по машине. Думал, опрокинемся. Устояли. А мотор скис. Давлю на стартер. Завелись. А нас второй раз да по другому месту. Заклинило орудие. Командир командует; «Тараним гадов!» Рванули на всю железку. «Твою душу мать, знай сибиряков…» Треск! Звон! Давим на автостраде все, что давится, — пушки, грузовики. Проскочили колонну от головы до хвоста. Тут и нашел нас третий и последний. Как бы с ходу ударились в каменную стену. В ушах шум. Термитным саданули. Потом огонь, дым, взрыв… Очухался и щенком взвыл. Руки в сплошных волдырях, на лице будто кто костер развел. Экипаж наповал. Жутко смотреть. Как головешки… Заплакал я, вылез через люк и пополз…
Подобрали ребята из 19-й танковой бригады.
Земляк на войне вроде брата в доме. Что забыл — напомнит, что узнал — тебе перескажет.
У жителей алейско-рубцовской степи говорок и тот со своим оттенком, нет в нем чалдонского чоканья. Есть какая-то своя мягкость, что ли. Деревенский говорок степной, и народ здесь с особинкой в лице, красивый народ. А может, мне так кажется? Может, это потому, что моя это родная сторонушка?
Суровы Алейские степи.