Страница 7 из 77
Из лощины выныривают бронированные коробки. Ближе, ближе… Теперь в самый раз…
— Огонь!
Залп дивизиона в упор — штука страшная. Три передних танка загорелись, один с перебитой гусеницей свалился в кювет. Трудно сказать, кто попал, кто подбил. Не это важно, когда дивизион ведет огонь.
С десяток танков отвалили в лес и скрылись. Мы отошли к деревне, оборудовали позиции рядом с окраинными домами.
— Не пойдут они здесь, — уныло говорит Коля Смагин.
— Куда им деться, — не соглашается Павел Багин. — Вокруг болота, а мы посередине.
— Товарищ лейтенант! Почему мы отошли к деревне? — спрашиваю у Березняка.
— Не понял? Мы не на дуэли, мы на войне. Авиация и танки засекли наши позиции. А постройки скрывают орудия.
«Мессеры» прошлись над нашими старыми позициями, покружились, ничего не обнаружив, горкой взмыли и скрылись. Видать, решили, что мы драпанули.
На тракте показались четыре тяжелых танка, за ними бронетранспортеры с пехотой. Выкатилась битая компания, отвалившая в лес.
— Подпустим на расстояние 300–400 метров. — Березняк имел право на этот риск. Он верил в себя, доверял расчетам. Мы уже кое-что умели.
Слышен лязг гусениц, шум моторов. Командир дивизиона капитан Марченко тоже выжидает. Он свое сказал: батарея Ваковского пехоту прижмет осколочными, две батареи встретят танки прямой наводкой.
— Не горячись, Петя! — непривычно называет меня Ивойлов.
Павлик, Миша и Коля держат на весу блестящие бронебойные.
— Цель есть! — докладываю.
— Огонь!
Промах! Второй снаряд, ударив в борт, разворотил танк.
— Не горячись, Петя, не горячись, — опять подсказывает Ивойлов.
В пылу боя у меня слетела с головы каска. Осколком вскользь зацепило голову. Кровь заливает лицо. Коля Смагин падает, зажимая живот.
— Петька, жив? — кричит Павел, трясет, оттаскивает в сторону.
Вася Чекалин занял мое место. Расчет жив, пока жив хоть один из всего расчета. Орудие должно стрелять. Смерть прошмыгнула мимо, сантиметра на два бы ниже, и все…
Около Павла «косая» тоже рядом крутилась, в противогазе сквозные дыры. Колю Смагина после боя мы похоронили на кладбище деревни Копаровщина.
Нас снова обошли. Отходим к Гжатску. Клещи окружения сжались позади нас. Но над головой висят «лапотники», на пятки наступает мотопехота, артиллерийская походная мастерская попала под обстрел автоматчиков.
ГЖАТСКИЕ ВЫСОТЫ
Почти сорок лет я не был здесь. Снимаю шляпу. Вечерний теплый ветерок слегка ворошит волосы. Горький спазм перехватывает горло…
Я думаю, вспоминаю и снова думаю… Вопросы, вопросы… Сегодня я знаю на них ответы. Но не на все. Сколько полегло на этих высотах наших русских парней? Где похоронены ребята из орудийного расчета Иванова, Саши Артюха? Где могилы моих побратимов? Ведь немецкие танки тогда прошли через нас, прорываясь к Москве.
Тогда, рядовой солдат, я не мог оценить обстановку в районе Вязьмы. Ведь не рота, не полк — в стальном кольце окружения западнее этого города оказались соединения четырех армий. Но я там был. И рассказываю о том, что сам видел, о том, что узнал потом, просто обязан был узнать.
«Солдатский телеграф» из общего потока событий выхватывает те вести, которые касаются лично тебя, твоего дивизиона, твоего полка. 4 октября узнали, что противник прорвал оборону, занял ряд населенных пунктов и к вечеру следующего дня вышел к районному городку Холм-Жирковский. После ожесточенного боя Холм-Жирковский был оставлен нашими войсками.
Передовые танковые части немцев хозяйничают в тылах.
В ночь на пятое из штаба фронта пришла телеграмма за подписью генерала Камеры: «Полку следовать в Гжатск, где поступить в распоряжение генерала Щербакова».
К ночи 6 октября батареи полка сосредоточились в 10–15 километрах восточнее Вязьмы, недалеко от автострады. Со стороны Вязьмы слышится отдаленный гул артиллерии. К сердцу подступает неприятный холодок. Что случилось впереди? Почему так?
А случилось страшное. Танковая группа Геллера соединилась с танковой группой Гота в районе Вязьмы, окружив войска, оборонявшие Москву. Передовой отряд 40-го моторизованного корпуса занял Гжатск. От Гжатска до Москвы оставалось всего 170 километров.
Маршал Г. К. Жуков пишет в своих воспоминаниях, что в ночь на 8 октября он докладывал И. В. Сталину: «Главная опасность сейчас заключается в слабом прикрытии Можайской линии».
Из окружения прорывались разрозненные команды бойцов и командиров. Но они не имели тяжелого оружия и противодействовать бронетанковым силам противника не могли.
Историк Муриев в книге «Бородино, 1941–1942» пишет: «Лишь 9 октября командующий Западным фронтом И. С. Конев получил из резерва Ставки две отдельные танковые бригады — 18-ю и 19-ю. В двух этих бригадах было всего около ста танков, из которых свыше половины — старых образцов».
А артиллерия?
Муриев упоминает о ней так: «Вместе с танкистами ожесточенные бои завязали артиллеристы 509-го противотанкового артполка, с тяжелыми боями отходившие от реки Вопь».
А пехота?
Пехоты перед нами не было. Были основные силы 10-й танковой дивизии и дивизии СС «Райх». И эти силы надо было остановить, задержать на Гжатских высотах, чтобы во что бы то ни стало выиграть время для сосредоточения резервов Ставки. Дорог был каждый час.
От Вязьмы до района Ивников 70 километров. Немецкие танкисты прошли их за полтора дня.
От Ивников до западной окраины Бородинского поля 24 километра. Чтобы преодолеть их, танкистам понадобилось четыре дня. Шесть километров в сутки.
Гжатские высоты.
Они расположены между двумя старинными русскими городами — Гжатск и Можайск. В двадцати километрах восточнее их Бородинское поле.
…Оторвавшись от наседавшего противника, второй дивизион подготовил огневые позиции. Наша батарея расположилась вдоль автострады, растянувшись на три-четыре километра. Впереди нас расчеты Семена Иванова и Саши Артюха. Сзади расчет Рогачевского, заменившего раненого Дедусенко.
Речка Алешня больше похожа на широкий ручей. Лента автострады лезет вверх и исчезает за высоткой. По правой стороне автострады — лес, по левой, за кромкой леса, — большая поляна.
Каждый расчет действует из засады. Задача: заставить танковые колонны раз за разом разворачиваться для боя, нести потери.
Ночь наступила. Не спится. В ровике я и Андрей Ивойлов.
— Петрован!
— Что?
— Ты письмишко написал?
— Нет!
— Черкни поутру и передай мне!
— Ладно!
— А мое возьми себе, в случае чего, передашь…
Разговор обрывается. Нужное давно сказано.
Верховой ветер ворошит ветки и листья берез. Из ровика видны крупные звезды. Почти такие же, как в добрую ясную погоду в нашей родной сибирской сторонке.
— Ты на Кондоме в верховых бывал? — спрашивает Ивойлов.
— Нет.
— Рыбы там уйма… Люблю деревню.
Сержант помолчал, потом устало добавил:
— Ну ладно, давай отдыхать. Завтра много дел…
В первый раз с начала войны я почувствовал необъяснимую тоску. Мысль о том, что, возможно, завтра буду убит, не давала уснуть. Я упорно гнал ее от себя, но она не отступала. Жгла сердце. Вспомнил отца: он японскую и империалистическую прошел, а остался жив…
Утром Андрей Ивойлов внимательно и придирчиво осматривает орудие. Погладил ствол, как будто просил не подвести нас. Вася Чекалин с Мишей Лапшаковым старательно перебирают снаряды в ящиках. Павел Багин по обыкновению пытается балагурить, но, честно говоря, сейчас он явно не в форме. Не веселит.
Подъехал на машине Березняк, спросил:
— Где политрук?
— Пулеметную точку оборудует, — ответил Ивойлов. — На случай, если автоматчики просочатся.
— Как у вас дела?
— В порядке. Не беспокойтесь.
Березняк достал армейскую газету.
— Прочитай с ребятами.
Я до сих пор храню это пожелтевшее от времени обращение командования Западного направления: «Боевые товарищи, бойцы, командиры, комиссары, политработники! Смертельная опасность нависла над столицей нашей Родины — Москвой. Несмотря на огромные потери, фашистские полчища рвутся к сердцу матери-Родины. Поклянемся перед нашими матерями, давшими нам жизнь, поклянемся перед партией, Советским правительством — стоять насмерть, не отступать ни на шаг…»