Страница 27 из 84
— Нет, — ответил я, возможно, самую малость поспешней, чем следовало, но никто на это внимания уже не обратил.
— Вы отстраняетесь от службы до окончания следствия! Город без особого дозволения не покидайте, — объявил Морис Ле Брен и раздраженно махнул рукой: — А теперь скройтесь с глаз моих!
— Слушаюсь, — кивнул я и выскочил за дверь. На ходу вытер покрывшееся испариной лицо и поспешил на выход.
На улице я обернулся, окинул взглядом мрачную громаду штаб-квартиры полиции и зябко поежился, припоминая подробности допроса. И хоть пояс по-прежнему оттягивала кобура с табельным пистолетом, решил заглянуть в арсенал как-нибудь в другой раз.
«К черту!» — только махнул я рукой и отправился в «Винт Архимеда».
Рамон Миро сидел за стойкой, пил белое вино и листал газету. В мою сторону он не взглянул, сделал вид, будто не заметил. А вот набившиеся в питейное заведение констебли враз умолкли, ясно давая понять, что известие о гибели инспектора уже успело облететь весь Ньютон-Маркт.
Не обращая внимания на изнывавших от любопытства коллег, я уселся рядом с напарником и попросил хозяина бара:
— Алмер, принеси лимонада, будь добр.
Толстый фламандец посмотрел на меня с нескрываемым сомнением, пришлось достать бумажник и припечатать к потемневшим доскам стойки последнюю пятифранковую монету. Алмер стряхнул ее в карман фартука и только после этого отправился на ледник.
— Рамон, будь добр, оторвись на минуту от газеты, — попросил я тогда напарника, наперед зная, что крепыш лишь делает вид, будто увлечен чтением, а на деле просто пытается столь немудреным способом оттянуть неприятный разговор.
Иначе и быть не могло — статья «Атлантического телеграфа», в которую вперился глазами констебль, была посвящена похоронам известного дирижера, а мало что раздражало моего сослуживца сильнее светской хроники.
Рамон с обреченным вздохом отложил газету и развернулся ко мне.
— Да, Лео?
Я взял у вернувшегося с ледника фламандца кувшин лимонада, наполнил свой бокал и только после этого, осторожно подбирая слова, произнес:
— Рамон, если ты, вопреки приказу инспектора, решил доложить начальству о подкопе, почему сначала не предупредил меня? Я попал в дурацкое положение, знаешь ли.
Вместо ответа констебль передвинул мне газету. Я поначалу не понял, какое отношение к нам имеет самоубийство дирижера, потом обратил внимание на соседний заголовок и беззвучно выругался.
«Происшествие в иудейском квартале!» — гласила шапка расположенной снизу статьи.
Ну что за невезение?!
История вышла — банальней не придумаешь. Закрытая несколько дней кряду цирюльня насторожила соседей, они решили проверить хозяина, наткнулись на полный трупов подвал и вызывали полицию.
— Думал, ты читаешь газеты, — укорил меня Рамон.
— Только не сегодня, — поморщился я. — Проклятье! Меня чуть наизнанку не вывернули!
— Пытался юлить?
— Пытался, а то как же!
— И чем все закончилось?
— Отстранили до окончания расследования.
Рамон покачал головой.
— Выходит, мне еще повезло, — усмехнулся он. — Я-то Ле Брену сразу все рассказал.
— Ле Брену? — удивился я. — Он тебя допрашивал?
— А тебя разве нет?
— Был там еще один, — мотнул я головой, не желая вдаваться в подробности.
В этот момент часы начали отбивать двенадцать, Рамон Миро с досадой глянул на них, соскользнул с высокого стула и в пару глотков допил вино.
— Пора на смену, — сообщил он, застегивая медные пуговицы мундира.
— И куда тебя отрядили?
— Улицы патрулировать, куда еще? — хмыкнул констебль, надел фуражку и поправил ее, ухватив за козырек.
— Будь другом, пройдись по ломбардам, — попросил я тогда. — Поспрашивай об одной безделице, возможно, ее оставляли в заклад.
— И что мне с того?
— Десять франков лишними точно не будут, так?
— Двадцать.
— Да там красная цена пятерка, а тебе все равно без дела по улице слоняться!
— Хорошо, — согласился констебль, — поспрашиваю. Что за безделица?
— Ничего особенного, перстень студенческого братства Мюнхенского университета.
— Прямо сейчас и займусь, — пообещал Рамон.
— Газету оставишь? — спросил я, отпив лимонада.
— Забирай, — разрешил констебль и вышел на улицу.
С окончанием пересменки свободных мест в баре изрядно прибавилось, поэтому я взял номер «Атлантического телеграфа» и перенес кувшин на столик у окна.
Солнце на улице припекало не на шутку, тени жались к домам, словно перепуганные дворняги к ногам хозяина, а врывавшийся в открытое окно ветер хоть и шевелил занавески, но скорее дразнил мнимым обещанием прохлады, нежели мог прогнать накатившую на город жару. Выходить на улицу не хотелось.
Я вновь наполнил стакан лимонадом и задумался, не заказать ли обед, но вовремя вспомнил о пустом кошельке и решил потерпеть до ужина, который взялась готовить Елизавета-Мария.
Отпил лимонада и начал разобрать прихваченную с собой из дома корреспонденцию, но та особым разнообразием не отличалась. Сплошь счета, требования оплаты, извещения о превышении кредита и уведомления о наличии просроченных платежей.
Франки, франки, одни франки у всех на уме!
Золотой телец давно уже поработил наш мир, и низвергнуть этого кумира было не под силу ни социалистам, ни анархистам. Деньги нужны всем, и я исключением вовсе не являлся.
Настроение испортилось окончательно, я без разбору отправил бумаги в мусорное ведро, в пару глотков осушил стакан лимонада и отправился домой.
4
Скука — это страшно. Скука день за днем, вечер за вечером выматывает человека, подтачивает его душу, лишает вкуса к жизни.
В детстве я часами сидел на подоконнике и в подзорную трубу разглядывал с высоты холма городские крыши. Не самое увлекательное занятие для ребенка четырех-пяти лет, но для меня тогда была важна любая возможность хоть чем-то себя занять: понаблюдать за работой повара, погонять по саду наглых галок, поиграть со своим вымышленным другом в шахматы или даже разобрать механизм сломанного будильника.
Отец вечно пропадал в городе, мама тяжело болела, слуги хлопотали по дому, а до книг из библиотеки я тогда еще не дорос, мог только выискивать редкие картинки да перелистывать любимый мамин томик «Приключений Алисы в Стране чудес» с иллюстрациями Джона Тенниела.
До пяти лет я был предоставлен самому себе и при этом заперт на территории усадьбы. Немудрено, что я знал каждый закуток в доме, каждый куст в саду. Я придумывал сотни способов развлечься, но надолго они занять меня не могли. И тогда приходила скука. Иной раз она допекала так, что хотелось выть волком.
Позже я считал те годы самыми счастливыми в своей жизни.
Почему вспомнил об этом сейчас?
Всему виной был старший инспектор Моран. После общения с ним захотелось запереться в библиотеке и носа на улицу не казать. Пару недель не попадаться никому на глаза, не привлекать ничьего внимания; дождаться, пока улягутся круги на воде.
Не вышло.
Когда вернулся домой, Елизавета-Мария сидела на нижней ступеньке крыльца и один за другим обламывала хрупкие черные лепестки сорванной в цветнике астры.
— Тебе письмо, — сообщила она, не отрываясь от своего занятия.
Я достал из вскрытого конверта послание на дорогой плотной бумаге и удивленно хмыкнул. Дядя приглашал в гости.
Что это вдруг на него нашло?
Елизавета-Мария с прищуром посмотрела на меня и спросила:
— Поехать с тобой?
— Нет, — отказал я. — И не порть цветы.
— Черные мертвые цветы. Они и вправду нравятся тебе?
— Не нравится беспорядок.
Девушка поднялась со ступеньки и поправила мой шейный платок.
— Представь меня дяде, и он сразу станет покладистей. Перед моим очарованием ему не устоять…
— Нет.
Разговор совершенно точно предстоял не из легких, и меньше всего хотелось вконец разругаться с родней из-за какой-нибудь неподобающей выходки суккуба.