Держиморда

— Кто? Сенька? Нет, он в ближайший месяц вряд ли сможет куда-то прийти.

— Вы его тоже убили?

— Нет, только покалечил.

— И совершенно зря, что не убили его. — с жаром воскликнула кровожадная барышня: — Это он меня похитил. И обесчестить хотел. И еще что-то хотел со мной сделать, я старалась его не слушать. И работников он всех отсюда выманил, сказал, что папа объявил выходной, они т ушли, только сторож остался. А потом Сенька запустил этих душегубов и вон тот, в валенках, сторожа нашего, Михалыча, топором зарубил. Вот.

— Да, Анна, конечно. Простите меня, если сможете, что я Сеньку не убил. Меня извиняет только то, что я не знал, что здесь на самом деле творится. — я покаянно опустил голову: — Я вашему батюшке обещал постараться вас спасти, более ничего. Но я прямо сейчас пойду….

— Извините меня пожалуйста, что я на вас накричала. — Аня шагнула ко мне, порывисто схватила меня за плечо, отчего ее пальто распахнулось и мне открылись порванный черный фартук, разорванное на груди, коричневое школьное платье и что-то там еще очень женское и белое.

Поймав мой заинтересованный взгляд, девушка густо покраснела и стала торопливо застегивать пальто, бормоча, не поднимая глаз на меня: — Я вас не поблагодарила, а ведь вы мне жизнь спасли, и не только жизнь. Я же слышала, о чем эти двое разговаривали. Я очень хотела с собой что-нибудь сделать, но у меня никак не получилось. Спасибо вам еще раз. Папа вас обязательно вознаградит!

— Папа может быть и наградил, но вот матушка ваша, Мария свет Андреевна, вряд ли ему позволит…

— Почему? — искренне удивилась Аня: — Она же не жадная, на благотворительность все время…

— Да не понравился я ей очень. Сначала она решила, что я аферист, услышал от вашего отца о случившемся в семье горе и решил денег, по легкому, срубить…

— Денег что, простите, Петр Степанович?

— Денег выманить у вашего отца и потом исчезнуть вместе с ними. И, Аня, давайте с вами на ты и без отчеств, если можно. Мне так удобнее.

— Хорошо, Петр Степа…Петр, договорились. А теперь то что? Вы оказались не аферистом, меня нашли…

— Потом ваша маменька меня застала, когда я вашу комнату обыскивал…

— Зачем? Это же неприлично!

— Вот она так и сказала, правда в выражениях, более энергичных. Извините, Анна Ефремовна, но я должен был точно убедится, что вы не сбежали из дома куда-нибудь добровольно.

— И что, убедились?

— Почти. Нашел ваш дневник и прочитал, что никакими подобными планами вы с дневником не делились.

— Но ведь это бесчестно!

— Как вам будет угодно считать. — Я холодно поклонился разозлившейся барышне: — Я, в отличии от вас всех, крайне благородных господ, не считаю, что любые действия, совершенные во имя спасения чей либо жизни, особенно ребенка, могут быть бесчестными. На этом давайте дискуссию прекратим. Я очень устал и рекомендую вам поспать. Караул до утра я буду нести, а, как расцветет, отвезу и передам вас отцу. А на этом хочу пожелать вам спокойной ночи. Здесь у печки довольно тепло. Ложитесь на эти ящики. Если вас что-то еще надо, вы скажите, я помогу. Да, кстати, я сейчас собираюсь сделать еще один бесчестный поступок — снять все ценное с тел этих бандитов. Трофеи, так сказать — по-моему это святое. Так что, если желаете высказаться о благородстве, чести и прочих идеалах, валяйте.

Девушка, молча, резко развернулась и, сердито стуча каблучками по бетонному полу, отошла от меня.

Но, я же промолчать не могу, мне же надо высказаться.

— Еще секундочку вашего внимания, Анна Ефремовна. Если вам надо по нужде, так сказать, естественные надобности удовлетворить, то прошу на улицу, на складе это делать неудобно. Я вас у ворот с винтовкой прикрою, чтобы никто вам, пока дела свои будете делать. Там справа очень удобная угольная куча, за ней вас никто не увидит. Если справа, то можно за телегой присесть, тоже видно не будет.

Звенящая презрением тишина была мне ответом.

— Ну не хотите, как хотите, а я схожу, подумаю под открытым небом.

После глубокомысленных раздумий под низким и тяжелым питерским небом, я вернулся в помещение склада и приступил к потрошению «жмуров». С двоих братьев мне досталось два десятка медных и серебряных монет, триста двадцать рублей ассигнациями, не знаю, много это или мало по нынешним временам. В карманах покойников нашлись еще кисет с табаком, две обоймы от браунинга и финка в деревянных ножнах. На браунинге, на «щечках» рукояти, была приклепана табличка «Ротмистру Голощекину от коллег». Подозреваю, что и хромовые сапоги со шпорами и пистолет достались бандитам от ныне покойного ротмистра. Под негодующее фырканье из темноты, сапоги я забрал себе. Двигаться в них было удобнее и легче, чем в моих тяжелых юфтевых сапожищах. Шпоры я снял, расстегнув крепление на тонком ремешке, лошадь я вряд ли в ближайшее время оседлаю, так к чему мне ходить — звенеть такой красотой на потеху столице. Я подбросил в буржуйку еще дров, соорудив из калача и колбасы гигантский бутерброд, которым, с удовольствием, закусил сто грамм, не пахнущего сивухой, прозрачного столового вина. Утолив голод и жажду, я составил вместе два ящика, разместив их в темном углу справа от ворот и уселся на него, встречать рассвет нового дня. Через полчаса ко мне бесшумно приблизилась темная фигура.

— Простите меня, Петр, я не имела права вам говорить эти ужасные слова. Вы совершили подвиг, спасая не знакомого вам человека, а я, вместо того…

— Хорошо, Аня, я принял ваши извинения, и мы забудем этот разговор. Идите к печке и постарайтесь заснуть.

— Можно я с вами посижу? И почему вы сами у печи не сели, там же гораздо теплее.

— Меня там от тепла развезет, и я точно усну, а спать нельзя, запоры на воротах совсем не надежные.

— Тогда можно я здесь сяду?

— Садитесь, места хватит.

Через десять минут девушка тихонько засопела, уткнувшись мне в плечо, а чуть позже я перенес ее к печи и уложил на пару ящиков, которые я подтащил поближе к источнику тепла.

Под утро я, наверное, задремал. Всю ночь держался, периодически выглядывая за ворота, проверяя, не угнали ли у нас наш четвероногий транспорт. При виде меня, несчастное животное жалобно тянуло ко мне свою грустную морду, так что за ночь один из калачей исчез, скормленный хитрой скотине. Уже на рассвете, понимая, что сейчас отрублюсь, привалился к этим самым воротам, решив, что если их будут ломать, то я по любому услышу это безобразие, а очнулся уже от гулких ударов в эти самые ворота. Первой мыслью было — наверняка лошадку увели, ироды!

Я, не задумываясь, откинул в сторону щеколду и нос к носу столкнулся с какими-то бородатыми рожами. Как бы я их охарактеризовал их одним –двумя словами? Ответ очевиден — сильнейший похмельный синдром.

- Ты хто? А где Михалыч?

- Ждите! — я успел захлопнуть калитку перед носом рвущихся на склад мужиков и под грохот ударов в ворота, пошел будить спящую красавицу..

Аня! Аня! — я аккуратно потряс за плечо, сладко спящую на ящиках, барышню.

А? Вы кто? — Аня со сна меня не узнала и подхватив полы длинного пальто, отскочила от меня на пару шагов.

- Мы ночью вроде бы договорились на «ты» общаться, на брудершафт пили и целовались.

- Не было этого! — Аня, как коза, топнула стройной ножкой в высоком шнурованном ботинке по бетонному полу: — То есть на «ты» было, но не целовались.

- Извини, это у меня шутки дурацкие такие. Просто хотел, чтобы ты побыстрей проснулась.

- Кто это в ворота стучится? — Анна наконец обратила внимание на безобразие, творящиеся снаружи.

- Так вот в этом и проблема. Подозреваю, что это работники вашего батюшки на работу рвутся…

- Ой, это они меня здесь с вами наедине застанут, то завтра эту сплетню по всей столице раззвонят…

Наличие трех трупов в месте нашего рандеву, девушка, очевидно, посчитала незначительной деталью, никак ее не компрометирующую.

- Аня! Просто за минуту приведите себя в порядок и надо дверь открывать, пока они ее не вынесли. — предложил я единственно возможный вариант, остальные были хуже. Слава богу, косметикой барышня пользоваться не умела, сбрызнула на лицо и в глаза влагой из бачка с питьевой водой и решительно сказала, что готова, встав напротив, трясущихся от ударов, ворот склада.