Страница 56 из 139
6 (19) марта Алексеев просил военного министра принять все меры к ограждению армии от самочинных организаций и делегаций77. Более или менее верного представления о том, что происходило в тылу, на фронте к началу месяца еще не было. Ходили слухи о том, что несколько министров заставили императора, вопреки его воле, отречься от престола для того, чтобы избавить страну от вредного влияния Двора. Среди политических и государственных деятелей чаще всего упоминались имена князя Г Львова и А. Ф. Керенского78. Уже 9 марта 1917 г. Гучков отрицательно ответил на требование Алексеева об укреплении дисциплины путем узаконивания суровых мер по отношению к солдатам. Временное правительство было слишком зависимо от Совета рабочих и солдатских депутатов. 11 марта Алексеев был вынужден рекомендовать командующим фронтами и армиями занять компромиссную позицию и попытаться поставить под контроль события путем ввода в состав Советов офицеров79.
26 марта 1917 г. в Ставку прибыл генерал А. А. Поливанов – товарищ военного министра. Как вспоминает Кондзеровский, «…он буквально сиял, так был доволен событиями»80. На следующий день Поливанов встретился с Генбери-Вилльямсом и в разговоре с ним отметил как отрицательное качество Алексеева слишком строгие требования его к дисциплине. 28 марта
0 том же с английским генералом говорил приехавший с Поливановым полковник Г Ш. Базаров. Это очень обеспокоило Генбери-Вилльямса, считавшего, что в области дисциплины можно в сложившейся ситуации идти лишь на внешние уступки, оставляя незыблемыми принципы81.
На пост начальника Верховного штаба был назначен генерал А. И. Деникин, совершенно этого не ожидавший. Прибыв в столицу, он увидел у военного министра длинные списки генералитета до начальников дивизий включительно, на которых стояли пометки о годности и негодности командиров, сделанные неизвестными людьми, пользовавшимися доверием Гучкова. 25 марта Деникин прибыл в Ставку и первые несколько дней вынужден был ждать. Алексеев вначале встретил его достаточно настороженно82. Он имел для этого все основания. 9 (22) марта Гучков «весьма конфиденциально» известил его письмом о том, что в ближайшее время фронт не может рассчитывать на пополнения и объяснил причину этого: «Временное правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, как допускает Совет рабочих и солдатских депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Временное правительство существует лишь пока это допускается Советом рабочих и солдатских депутатов»83.
В этих условиях военный министр с готовностью шел на широкие уступки в отношении тех, кто имел репутацию противников революции. 31 марта был арестован Н. И. Иванов. В тот же день в Ставку прибыл и сам Гучков.
1 апреля на встречу с новым военным министром пригласили всех глав союзных военных миссий в Ставке. Гучков, поблагодарив приглашенных за «бесценную помощь», вдруг заговорил о революции: «Революция заявила о себе внезапно. Не было заговора, подготавливавшего ее, никакого заговора не было. Не было лидеров»84.
Несколько удивляет, что Гучков начинает встречу именно с отрицания заговора, а не германских происков, слухи о которых беспокоили представителей союзников в Ставке. Несколько по-другому первый военный министр Временного правительства излагал ситуацию чуть ранее в кругу лиц, пользовавшихся его доверием. Свою первую поездку в штабы он совершил 11 (24) марта к Радко-Дмитриеву, которого считали его другом. 10 (23) марта, перед своим отъездом на фронт, он издал воззвание «Бойтесь шпионов!», в котором прибегнул к привычному для него средству – поиску внутреннего врага: «Петроград и его окрестности наводнены германскими шпионами. Борьба с ними необходима. Но обличить предателей трудно. Они скрываются всюду»85.
Призывы бороться с вездесущими шпионами были активно поддержаны свободной прессой свободной страны86. Приэтом органы контрразведки были фактически лишены каких-либо полномочий, их попытки организовать проверки подозрительных лиц пресекались революционными демагогами87. В этой обстановке Гучков по привычке обратился не только к старым приемам, но и к старым врагам: вновь был арестован Сухомлинов, вновь началась кампания травли генерала и восхваления «разоблачившего» его и Мясоедова, героя, вчерашнего думца и нынешнего министра88.
Несмотря на столь сложное положение, вызванное активизацией разведки противника в тылу русской армии, поездка Гучкова на фронт была удачной. Радко наградил двух членов Государственной думы медалями за храбрость. Все были довольны. Половцов писал: «Гучков тоже в ударе: рассказывает потрясающие анекдоты про сумасшествие Протопопова»89. Свое собственное кредо он изложил вполне серьезно во время этой поездки, находясь 13 (26) марта в Пскове. Присутствовавший на совещании командования генерал-лейтенант Болдырев отметил в своем дневнике: «Гучков как единственное средство успокоения рекомендует различные уступки. “Мы не власть, а видимость власти, а физическая сила у Совета рабочих и крестьянских депутатов”»90. Поездка к потенциальным противникам Алексеева, как мне представляется, была необходимой для Гучкова, она укрепляла его позиции для давления на высший генералитет в Ставке.
По возвращении в Петроград Гучков изложил Половцову более откровенную версию произошедших событий. «По дороге Гучков объясняет мне, что все наше несчастье заключается в том, что революция сделана чернью, а не интеллигенцией, и поэтому теперь, естественно, интеллигенция не может взять власть в руки, ибо не она управляла силами, совершившими переворот; так сказать, опоздала. Революция, к сожалению, произошла на две недели слишком рано. Существовал заговор. Предполагалось уговорить Царя поочередно приводить гвардейские кавалерийские полки в столицу на отдых и для поддержания порядка, а затем выманить Царя из Ставки и при помощи Кавалергардов совершить дворцовый переворот в пользу цесаревича и регентства. Все это должно было произойти в середину марта»91.
Следует отметить информированность Гучкова о планах переброски гвардейской кавалерии в Петроград, как, впрочем, то, что начало его речи перед военными представителями было, очевидно, неслучайно. Говоря о своих задачах, Гучков отметил, что в их число входит и сохранение Алексеева во главе армии, так как, по его мнению, только Алексееву по плечу столь сложная задача. Однако к недостаткам генерала Гучков отнес слишком строгие требования к дисциплине, сославшись на мнения «некоторых людей». Представители союзников не отреагировали на последний пассаж, согласившись лишь с тем, что Алексеев – единственно возможный главнокомандующий92. Гучков демонстрировал полную уверенность в силах, призвавших его к государственной деятельности.
Вернувшись в столицу 14 (27) марта, он заявил о том, что «…вынес самое отрадное впечатление из всего виденного в армии. Всюду царит полный порядок и дисциплина. Войска всюду восторженно приветствовали нового министра и выражали полную готовность служить Временному правительству. Армия готова встретить врага и бодро смотрит в будущее. Беспокойство вызывает только вопрос о снабжении»93. Судя по всему, даже положение офицеров пока что не особо беспокоило министра. Очевидно, он надеялся повлиять на бывших крестьян разъяснениями о том, как изменилась «офицерская корпорация» за войну. В статье под этим названием, опубликованной в «Русском инвалиде», объяснялось, что новый офицерский корпус отнюдь не реакционер, так как в большинстве своем составлен из представителей слоев, которые и сделали революцию. Сторонников революции призывали не беспокоиться: в армии имелось приблизительно по 5 старых офицеров на 100 офицеров военного времени94.