1914 год. Начало

30 июля граф Л. фон Бертхольд пригласил к себе русского посла в Вене. Он заявил, что ввиду начавшейся русской мобилизации Австро-Венгрия вынуждена приступить к мобилизации своих войск на русской границе. Министр заверил дипломата, что данный акт не носит враждебного характера по отношению к России, с которой его страна хотела бы сохранить добрые отношения, и просил передать эти слова в Петербург. Разговор незамедлительно зашел о сербском вопросе. Н. Н. Шебеко попытался объяснить, что австрийские действия против Сербии выдают желание нанести смертельный удар этому государству, и это не может не вызвать всеобщее негодование в России. Л. фон Бертхольд попытался отделаться обычными упреками в адрес Белграда и общими фразами о том, что его страна не посягает на суверенитет своего балканского соседа. В тот же день австрийский посол в России получил разъяснение Л. фон Бертхольда: он отказывался впредь обсуждать вопросы, связанные с ответной сербской нотой и австросербской войной, отметив при этом, что Дунайская монархия не желает затрагивать интересы России и не планирует аннексии какой-то части сербской территории или умаления суверенитета Сербии184. Несмотря на эту подслащенную пилюлю, было ясно, что австрийцы отнюдь не собираются останавливать военные действия. Вскоре последовало и разъяснение причин их неуступчивости.

18 (31) июля Ф. фон Пурталес вновь явился в здание русского МИДа и передал товарищу министра А. А. Нератову записку, излагавшую позицию Берлина: «Следуя данным Германией в Вене советам, Австрия выступила с декларацией, которой, по мнению германского правительства, достаточно, чтобы успокоить Россию. Подобная декларация, которой находящаяся в состоянии войны великая держава заранее связывает себе руки к моменту заключения мира, должна быть рассматриваема как очень крупная уступка и как доказательство ее миролюбия. Россия должна дать себе отчет в том, что, стремясь заставить Австрию идти далее этой декларации, она просит у нее нечто, не совместимое с ее достоинством и престижем великой державы. Упрекая Австрию в том, что последняя нарушает суверенные права Сербии, она посягает на те же права Австрии. Русское правительство не должно бы упускать из виду, что Германия заинтересована (выделено в оригинале. – А. О.) в поддержании престижа Австро-Венгрии как великой державы и что нельзя требовать от Германии, чтобы она воздействовала на Австрию в направлении, идущем вразрез с ее собственными интересами. При этих условиях, если Россия будет настаивать на своих требованиях и откажется признать локализацию австро-сербского конфликта совершенно необходимой в интересах европейского мира, она должна в то же время отдать себе отчет в том, что положение является крайне опасным»185.

Итак, Германия сбросила маску, признавшись, что с самого начала не ставила перед собой задачу остановить австро-сербскую войну, а, скорее, наоборот. Не удивительно, что и попытка посредничества со стороны Великобритании также не увенчалась успехом. 31 июля Вена ответила на это предложение весьма оригинальным образом: она согласилась его принять при условии продолжения военных действий и приостановления русской мобилизации186. Что касается попыток Николая II воздействовать на Австро-Венгрию через Берлин, то они были обречены на провал. 31 июля Т. фон Бетман-Гольвег отправил М. фон Лихновскому телеграмму: «29 июля Царь предложил Его Величеству по телеграфу выступить посредником между Россией и Австрией. Его Величество немедленно объявил о своем согласии, информировав об этом по телеграфу Царя и немедленно предприняв шаги в Вене. Не дождавшись результата, Россия мобилизовалась против Австрии. Вследствие этого Его Величество обратил по телеграфу внимание Царя на то, что считает теперь посреднические акции почти иллюзорными, и предложил остановить военную подготовку против Австрии. Этого не было сделано… Мы не можем быть отвлеченными наблюдателями и спокойно смотреть на русскую мобилизацию у наших границ. Мы заявили России, что если в течение 12 часов военная подготовка против Австро-Венгрии и нас не будет остановлена, мы вынуждены будем начать мобилизацию. Это будет означать войну. Мы уже сделали запрос Франции, останется ли она нейтральной в случае германо-русской войны»187.

На самом деле еще 26 июля военный министр Пруссии генерал Эрих фон Фалькенгайн начал возвращать войска из лагерей, была введена охрана железных дорог, началась закупка зерна в районах сосредоточения армий, а 30 июля объявлены «положение, угрожающее войной», и призыв шести возрастов резервистов. Фактически началась мобилизация германской армии188. Формально она была объявлена значительно позже, пока же Николай II предпринимал последние усилия для того, чтобы предотвратить войну. «По техническим условиям невозможно приостановить наши военные приготовления, – сообщал он германскому кайзеру 18 (31) июля в 14 часов 55 минут, – которые явились неизбежным последствием мобилизации Австрии. Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово. Я верю в Божье милосердие и надеюсь на успешность твоего посредничества в Вене в пользу наших государств и европейского мира»189.

Ответ пришел в 17 часов 15 минут: «Вследствие твоего обращения к моей дружбе и твоей просьбе о помощи я выступил в роли посредника между твоим и австро-венгерским правительством. В то время когда еще шли переговоры, твои войска были мобилизованы против Австро-Венгрии, моей союзницы, благодаря чему, как я уже тебе указал, мое посредничество стало почти призрачным. Тем не менее я продолжал действовать, а теперь получил достоверные известия о серьезных приготовлениях к войне на моей восточной границе. Ответственность за безопасность моей империи вынуждает меня принять предварительные меры защиты. В моих усилиях сохранить всеобщий мир я дошел до возможных пределов, и ответственность за бедствие, угрожающее всему цивилизованному миру, падет не на меня. В настоящий момент все еще в твоей власти предотвратить его. Никто не угрожает могуществу и чести России, и она свободно может выждать результатов моего посредничества. Моя дружба к тебе и твоему государству, завещанная мне дедом на смертном одре, всегда была для меня священна, и я не раз честно поддерживал Россию в моменты серьезных затруднений, в особенности во время последней войны. Европейский мир все еще может быть сохранен тобой, если только Россия согласится остановить приготовления, угрожающие Германии и Австро-Венгрии»190.

Почти сразу же после отправки этой телеграммы Вильгельм II выступил с балкона своего дворца перед берлинцами, заявив своим подданным, что его вынуждают начать войну191. Кайзер явно не договаривал: начать войну его вынуждали собственные расчеты, согласно которым первый и сокрушающий удар должен был быть нанесен по Франции. Залогом успеха молниеносной кампании на западе и переброски основных сил рейхсвера на восток было опоздание сосредоточения русских войск. Чем позже начинала Россия мобилизацию, тем выше была гарантия успешного завершения «плана Шлиффена». В 11 часов вечера в Германии уже и формально началась всеобщая мобилизация. Почти одновременно, в полночь 18 (31) июля, Германия предъявила России ультиматум о прекращении мобилизации как всеобщей, так и частичной, направленной против Австро-Венгрии, и отдаче приказа о роспуске войск в течение 12 часов. Уже на следующий день 7-й германский армейский корпус, насчитывавший около 100 тыс. человек (он был отмобилизован ранее) занял нейтральный Люксембург. «План Шлиффена» фактически начал выполняться192.

Практически в то же самое время, когда немецкие солдаты входили на территорию этого герцогства, Ф. фон Пурталес позвонил начальнику канцелярии русского МИДа барону М. Ф. Шиллингу с просьбой о приеме у министра. С. Д. Сазонов уже не сомневался: «Он, вероятно, привезет мне объявление войны»193. Глава русского внешнеполитического ведомства не ошибся. 19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила России войну. Спешка в германском посольстве была такой, что Ф. фон Пурталес оставил ноту с двумя вариантами в одном тексте – очевидно, в немалой степени этому способствовало и то, что он очень волновался. Из кабинета русского министра он вышел в слезах194. Перед вручением документа он трижды спросил у С. Д. Сазонова, не готово ли русское правительство отменить мобилизацию195. Впрочем, на оплошность весьма аккуратных обычно немцев и в русском МИДе не обратили особого внимания. Как отмечает русская официальная версия случившегося: «…в самую минуту передачи ноты суть германского заявления была столь ясна, что не в словах было дело»196.