Преступник

— Так, говоришь, он станет ковбоем, заимеет много денег?.. — продолжал допрашивать мастер. — Скажите, пожалуйста, вай-вай! Он будет Храбрым… Как его там?

— …Томсоном! — подсказал некрасивый и давно не стриженный паренек.

Мальчики наперебой выкрикивали под общий смех:

— Он войдет один в трактир на улице Х, дом № 13…

— Подойдет к сидящим на высоких табуретках и неторопливо потягивающим пиво…

— Разбойникам с алыми платками на шее!..

— Погонит их впереди себя!..

— И проведет под окнами дома Прекрасной Нелли!

У Мустафы дрожали от негодования руки. А ребята хохотали, словно заводные. Мастер тоже громко смеялся:

— Значит, под окнами Прекрасной Нелли? Ха-ха-ха!

— Люди, выстроившись по обеим сторонам улицы, рукоплещут. Женщины посылают ему воздушные поцелуи, но он и не смотрит в их сторону! — вставил рыжеволосый.

Стриженный под машинку мальчик бросил свою работу и вскочил с места:

— Ну, а как же иначе! Ведь это сам Храбрый Томсон! Подумаешь, какие-то там девчонки!

Мустафа швырнул на верстак рубанок.

— Довольно! Чего издеваетесь? — Лицо его покрылось красными пятнами. Казалось, он вот-вот заплачет.

Смех как ветром сдуло. Лица стали серьезными. Никто не знал, что Мустафа так любит Джевдета.

— Что с тобой, сынок? — спросил рыжеволосый подмастерье.

— Я тебе не сынок! — сердито ответил Мустафа.

— Ну, не злись! Скажи, почему ты за него заступаешься?

— И буду заступаться! Он мой друг!

Мастер молчал, поглядывая на своих учеников.

— Мустафа, сынок! — вдруг ласково проговорил он. — Ты прав, что заступаешься за своего товарища, но пусть они смеются. И знаешь что — попробуй уговорить Джевдета, чтобы он пришел к нам и стал работать, как ты. А мы постараемся выбить у него из головы эту дурь. Иначе он плохо кончит!

— Что же, по-вашему, с ним будет? — не выдержал Мустафа.

— Как что? В один прекрасный день он попытается осуществить то, что задумал!

Мустафа ничего не ответил. Попытается Джевдет осуществить свою затею или нет — это не его дело, но он не позволит, чтобы над Джевдетом смеялись!

18

А тем временем Изверг, ничего не зная о своих «кровавых преступлениях», сидел в горной пещере, закутавшись в синий кожушок, и, устремив неподвижный взгляд на бледное лицо лежавшей рядом женщины, думал о том, что делать дальше.

Больная спутница мешала ему. Ведь в ту ночь он, кажется, пришел к ней в дом на Эдирнекапы с определенным намерением. Выслушав мать, он тогда твердо решил: схватит ее за горло и…

Адем тяжело вздохнул.

Он весь оброс. Запуганный преследованием, испытывая животный страх, он не мог усидеть на месте и часу. Шея у него стала тонкой, глаза глубоко запали. Он безумно устал от погони, длившейся уже несколько недель, от бессонницы, недоедания и холода. Его терзали голод и страх. Он боялся преследователей: каждую минуту они могли схватить его, разлучить с любимой женщиной и бросить в тюрьму, боялся за больную Шехназ — вдруг не выдержит и умрет?..

Раньше он никогда не предполагал, что так любит ее. Даже твердо решил задушить и был убежден, что сделает это очень легко и быстро, а потом будет жить один. Но так не получилось. Не вышло… А сейчас он не мог допустить и самой мысли о ее смерти.

Слабо застонав, Шехназ очнулась. С трудом приоткрыла веки и, слегка улыбнувшись бескровными губами, прошептала:

— Адем!

Протянув руку, она взяла руку Адема и прижала ее к своей груди.

— Я умру, Адем, оставь меня здесь, беги, спасайся!

— Не болтай глупостей! — рассердился Адем.

— Из-за меня схватят и тебя, бросят в тюрьму. И все это из-за меня, из-за моей болтливости. Беги, спасайся, Адем! Мне уже не жить… Жаль тебя! Обо мне никто не будет плакать. А у тебя есть мать!

«Ужасный Изверг», разбойничавший на дорогах, грабивший и убивавший людей, о котором вот уже несколько недель наперебой кричали все газеты, кровавые похождения которого приводили в трепет не только читающую публику, но и находившихся в тюрьмах преступников, с трудом сдерживал слезы:

— Я ведь сказал, не говори так много!

Шехназ подчинилась, затихла. Из-под длинных ресниц на Адема печально смотрели тронутые нездоровой желтизной глаза. Разве после того, как они ушли из дома в Эдирнекапы, думала она, Адем не убил хозяина дома, в котором они скрывались? Почему же он заодно не убил тогда и ее и не убежал? Она ведь еще и наболтала о нем всюду, за одно это заслуживает смерти. Не мог решиться? Не может убить? Но ведь не пожалел же он того человека… Как у него поднялась рука?

Адем размышлял о том же. Если можно избавиться от обузы, убив эту женщину, если теперь нет другого выхода, почему же он не делает этого? Как мог он без всяких колебаний убить человека, который прятал их за деньги у себя в доме, когда заметил, что тот хитрит?

«Но ведь он мог выдать меня! — пронеслось у него в голове. — А эта… Сейчас она ни в чем не виновата. А то что она болтала лишнее… так ведь это она сделала из страха, что я не вернусь к ней, не со зла!»

Он обернулся и снова посмотрел на нее: глаза ее теперь были закрыты.

«Нет, нет! Это невозможно, я не сделаю этого… Я не могу это сделать!»

Адем поднялся. Взял прислоненный к стене треснутый кувшин. Вода из него вытекла. А как хотелось пить!

— Я схожу за водой! — сказал он, подойдя к Шехназ.

Шехназ открыла глаза, беспомощно взглянула на него.

— Не задерживайся, хорошо?

Адем не ответил. Он осторожно подошел к выходу из пещеры, тщательно замаскированному ветками. Раздвинул их, внимательно осмотрелся. Ласковые теплые лучи солнца золотили скалы. Значит, погода разгулялась. Солнце прорвало темную свинцовую пелену облаков, вот уже много дней скрывавших небо, разогнало, развеяло их.

Придерживая одной рукой разбитый кувшин, Адем лег на землю и ползком выбрался из пещеры. Острые выступы лиловых скал сверкали, переливаясь на солнце. Фиолетовые тени в ущельях исчезли, уступив место голубым.

Адем немного полежал, прислушиваясь. Стрекотали кузнечики, пели птицы, неподалеку слышался шум падающего со скал родника.

Он встал. Сладко потянулся. Долго чесал густую черную бороду. Потом направился к роднику.

Голубая искрящаяся вода, пробиваясь между скалами, собралась в небольшой впадине немного ниже того места, где он стоял. Чистая, прозрачная, стекала она по отвесной скале с красными прожилками и, скапливаясь в другом углублении, еще ниже, падала вниз с тысячеметровой высоты по отвесной скале, поросшей невысокой густой травой, разлетаясь во все стороны тысячами белых брызг.

Адем стоял, любуясь открывшейся его взору картиной, пока его не уколола мысль о Шехназ. «Не задерживайся, хорошо?..» Подставив кувшин под струю воды, он наполнил его. Жадно напился. Выплеснул остатки и снова наполнил сосуд. Как раз в тот момент, когда он собрался было уже повернуть назад, где-то совсем рядом заблеяла коза. Адем застыл на месте, напряженно вслушиваясь. Неужели поблизости пастухи?

Он не хотел с ними встречаться. Даже если эти пастухи не причинят ему вреда, он боялся встреч с людьми.

Снова послышалось блеяние козы.

Он чуть не побежал, но вдруг остановился. Почему он, собственно говоря, должен бежать? Коза где-то близко. Что, если попытаться поймать ее, отвести в пещеру и напоить Шехназ парным молоком?

Мысль эта засела у него в голове. Он спрятался за выступ и стал ждать. Вскоре из-за скалы показалась старая черная коза с огромным выменем. Опа сначала прислушалась к шуму воды, а потом с неожиданной для ее почтенного возраста прытью бросилась к роднику. Припав черной острой бородой к прозрачной влаге, стала жадно пить.

Адем внимательно огляделся еще раз по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, потянулся и быстро схватил животное за заднюю ногу. Коза испуганно подскочила. Попыталась вырвать ногу, боднуть. Но Адем держал ее крепко, а через несколько минут уже втащил в пещеру. Теперь может блеять сколько влезет, а захочет, пусть даже пободается с каменной стеной. Но коза, к его удивлению, вела себя спокойно, обнюхала пещеру и, видимо, смирилась с судьбой.