Страница 36 из 89
Перечитывать написанное я не решилась. А после выставления оценки рекомендовала бы сжечь.
День Икс настал. Примерно треть группы не занятие не явилась, свалившись с новым, стремительно распространяющимся вирусом "Эдуардофобия". Остальные же, стиснув зубы, готовились нести знамя знаний к победе. Вероятно, ценой собственной жизни.
– Ну как твоя пьеса? – уныло спросила я неунывающую Гарденину перед парой.
– С Шекспиром конкурировать сложно, но, кажется, я справилась. А ты?
– Не спрашивай.
Декан заявился на урок раньше, чем прозвучал звонок – так не терпелось начать нас мучить, что не мог дождаться официального начала экзекуции? Уверена, он мысленно потирал руки от предвкушения нашего коллективного позора. Его черные брови взлетели до небес, когда он увидел количество студентов в аудитории.
– Доброе утро, самые стойкие студенты четвертой "А". Передайте остальным, что пропуск занятия не является уважительной причиной не сдать домашнего задания. Все, кто не пришел, будут отчитываться в конце семестра лично ректору университета. Я прослежу, чтобы без этого их не допустили до экзаменов.
"Самые стойкие" робко порадовались тому, что нашли в себе волю не прогулять ненавистного предмета.
– Девушки, сдайте мне свои пьесы, я просмотрю их и в конце занятия выставлю оценки. Парни, вперед. Кто желает первым зачитать нам свой сонет?
Все-таки, к женскому роду декан был настроен куда лояльнее. Не представляю, каким образом зачитывала бы свою муть вслух, да еще и перед столь неблагодарной аудиторией, как студенты Ливера.
– Что, никто не хочет идти первым? Тогда вызову я. Борисов. Да, ты. Нет, иди сюда, к доске. Ты же знаешь, как у нас все происходит.
Сбыв с рук домашку, я немного расслабилась и смогла с бОльшим удовольствием послушать произведения одногруппников. Удовольствие было столько велико, что желание зажать уши и выбежать из кабинета было почти нестерпимым. Мильнев правду сказал: наши мальчики – не поэты. Девочки – тоже, но этого и не требовалось, чтобы понять, что зачитываемые по очереди стихи были кошмарны, с какой стороны не погляди.
Декану было легче – он одновременно оценивал пьесы и мог немного отвлечься от этого нескончаемого аудио-шума. Но вот к доске вышел Ромка Верстовский.
– Восемьдесят девятый сонет, – коротко сказал он и, не дожидаясь разрешения декана, начал зачитывать стихотворение.
В чем мой косяк, что ты со мной рассталась?
Я сам себе по шее надаю!
Зови хромым!.. Да кем бы я не звался,
Приму, как данность, истину твою!
Кляни меня, я честно подыграю.
Пусть думают – любви меж нами нет!
Я притворюсь, что я тебя не знаю.
Не назову по имени, мой свет!
Покину круг знакомых и не очень,
Как будто незнаком тебе совсем.
Чтобы мой взгляд тебя не опорочил,
Не выдал страсть… И не создал проблем.
Любовь ушла, а я еще живой?
Тогда я сам с собой займусь войной! (1)
Воцарилась пауза. Перевод заслуживал аплодисментов, но все были так ошеломлены, что не смогли сделать ни одного хлопка. Даже декан, и тот оторвался от письменных работ: он очень внимательно рассматривал сына, а на губах его играла странная улыбка.
– Не знаю, что на тебя нашло, но это было очень хорошо.
Ромка пожал плечами и сел на свое место. Он не смотрел на меня, но все и так догадались, почему он выбрал именно этот сонет. Я даже поймала на себе несколько недовольных взглядов: мол, "Злобная стерва Красовская, на кой ты так обошлась с нашим любимчиком?".
Я не могла отражать их нападки решительным и независимым видом, так как и сама выпала в осадок. Меня раздирали внутренние демоны-противоречия. Один из них говорил мне: "Ты все сделала правильно", другой кричал: "Ты дура, дура, ду-у-ура-а-а!!!". Голоса одногруппников, продолживших зачитывать свои недостихи, отошли на второй план. Все куда-то отодвинулась – аудитория, студенты, университет. Я плыла по волнам неопределенности и даже не заметила, как чтение плавно перешло в обсуждение.
Меня отвлекло только сообщение: телефон, лежащий на парте, засветился и отобразил уведомление из мессенджера. Я сняла блокировку и ощутила, как последние силы покидают меня при виде контакта без аватарки, начавшего диалог.
Дрожащими пальцами я разблокировала телефон и открыла сообщение. Декан послал мне... фотографию. Чего? Хороший вопрос. Тусклые цвета, будто в хмурое осеннее утро. Какие-то темные травы, ветки, кусты... Все размыто и непонятно.
Я зависла над мобильным, тупо рассматривая фото и приходя в немое удивление. В этом снимке не было никакой художественной ценности, не было людей, не было вообще ничего, что могло бы указывать на причину, с чего вдруг он сподобился прислать мне его.
– Красовская, что такого интересного вы увидели в телефоне, что забыли о том, что находитесь на занятии?
Я подняла взгляд и встретилась глазами с деканом.
– Н-ничего, Вениамин Эдуардович. Простите.
– Извинения отклоняются. Подойдите ко мне после занятия.
18.2. Извинение
Но... Но это же нечестно! Декан подставил меня самым мерзким способом! И все ради чего? Чтобы принудить к разговору, который совершенно излишен? Я и так уже сказала ему все, что думала. И никакая новая прическа, даже та, что очень современна и вполне ему идет, ситуацию не исправит!
Понося Верстовского последними словами про себя, я поджала губы и невидящим взглядом уставилась в пустую доску. Можно было не сдерживаться и написать ему что-нибудь дерзкое прямо в чат, но он, небось, только этого и ждет. Потому игнор – лучшее оружие.
Подходить к декану (даже просто подходить) не было никакого желания. А может, он еще остынет к концу пары и раздумает меня звать?
– Красовская! – не раздумал он. – Раздайте работы девушкам. Я их проверил.
Прозвенел звонок. Учащиеся начали переговариваться, собирать вещи с парт. Я неспешно направилась к преподавательскому столу, сгребла стопку листов в охапку.
– Что вы хотели от меня, Вениамин Эдуардович? – понизила голос и повернулась к студентам спиной.
– Не сейчас, – поморщился он, смерив быстрым жадным взглядом мои ноги в капроновых чулках: от самых щиколоток до края неприлично короткого платья, и ни сантиметром выше. – Заглянете ко мне в кабинет на большой перемене? Могу я на вас рассчитывать, Марго?
– Хорошо.
Я сузила глаза и наградила его в свою очередь мрачным, полным презрения взглядом. Ясно давая понять, что помимо моего прихода, рассчитывать ему больше не на что.
– Ну, что там? – Юля жадно выхватила свою пьесу буквально у меня из рук. – Пятерка, я так и знала!
Подруга выронила листы на парту, сложила руки в молитвенном жесте и обратила глаза к небу, шепча слова благодарственной молитвы. Я заглянула в свою работу, нашла там всего лишь тройку – правда, твердую, без плюсов или минусов – и пришла в ярость.
Как-то неубедительно декан за мной ухлестывает! Мог бы попробовать подкупить хорошими оценками, например!
– А у тебя? – наобщавшись с высшими силами, поинтересовалась подруга и заглянула мне под руку.
– Всего лишь несчастная тройка! – нет, я подозревала, что написала абы что, но убедиться в этом оказалось все равно весьма обидно.
– Сочувствую...
– Даже хуже. Эдуардович хочет устроить мне полный разнос. Зовет к себе в деканат на большой перемене.
– Блин. Лучше бы я тоже на тройку написала. – Юля убрала свои записи в сумку и завистливо вздохнула – Передавай ему там привет, что ли...
Меня бы вполне устроило, если бы она сама пошла и передала ему все, что вздумается. Может, подруга смогла бы отвлечь внимание нашего злостно-утонченного препода на себя? И, заметив рядом пылающую страстью и взаимностью юную деву, он наконец отстал бы от нас с Романом?..
При более тщательном осмыслении, идея выглядела не такой плохой. Пожалуй, даже великолепной. Надо как-то помочь им воссоединиться... Вот только как?