Страница 23 из 37
— За что? — хрипло спросила Аглая. Ее жгло изнутри. Она была бессильна и слаба. Она не могла отомстить. Пока что.
— Это морок, — знахарка пододвинула ей кружку, — Силы ты не лишилась. Нельзя же, попив травки, перестать быть ведьмой, — знахарка вздохнула.
Аглая не стала пить. Ее страх утих, но кто знает.
— Не обижайся, пожалуйста. Надо было тебе сказать, но так бы не подействовало. Ты бы знала заранее и сопротивлялась.
— Я больше это пить не буду. Я вообще уйду сейчас.
Аглая не сумела встать. Как будто бы колдовство заставляло ее жить и двигаться.
— Бесы найдут. И сожрут. Это они сейчас полусонные, это считай еще и не гонятся за тобой толком. Но как до них дойдет, что ты отзываешься, уж поверь. Прискачут и душу твою высосут. Станешь как упырица.
Знахарка махнула на дверь. Аглая заметила, что знахарка переоделась. На ней было ярко-красное платье, которое подчеркивало худобу и желтизну. Против воли, Аглая подивилась, как сочетается столь старое тело с молодым лицом.
Молчание Аглаи обрадовало знахарку.
— Остаешься, значит? Хорошо. Будет кому воду носить.
Она поднялась, шелестнув платьем. Странное такое, городского фасону, сейчас никто не носит такое. Оно как из бабушкиных историй о высшем свете.
— Почему тут все горелое, Есодку же затопило? — Аглае было скучно. Она уже вымыла баню, набрала воды из колодца и даже сбегала поглядеть на пароход.
Неделю она жила со знахаркой. По первой, они не говорили. Аглая обижалась, а знахарка только и рада была. Она день-деньской бродила по деревне да оглаживала руками сгоревшие бревна домов. Бабушка как-то сказала, что если долго смотреть на луну, можно обезуметь. Знахарка, похоже, от луны взгляда не отводила. Аглая поймала знахарку у почерневшего крыльца. Этот дом сохранился лучше других, остался целый оконный проем. На ставнях можно было различить петушков с витыми хвостами.
— С чего ты решила, что затопило? — знахарка отдернула руку от ставня.
— А я вспомнила, говорили про деревню какую-то. Правда, давно ее затопило, меня еще не было.
— Иди нарви крапивы для щей лучше, — знахарка пошла прочь. Ее лохмотья качались в такт шагам. Она переоделась с той ночи. Аглая привыкла убегать. Но вот догонять еще не доводилось.
Она поспешила за знахаркой.
— Да что случилось? Потому ты тут до сих пор одна живешь? Лет тридцать прошло, наверное, да? — знахарку, похоже, бесило каждое слово. Аглая чуть не ли не подпрыгивала от восторга. — Могла бы в любую другую деревню податься. Да хоть в город. Ничто ж не держит.
— Иди. Рви. Крапиву, — знахарка не оборачивалась, — Баню растопи, вон грязная какая. Вшивая.
— Или ты была в городе, но вернулась? — Аглая не отступала. Чем больше знахарка злилась, тем радостней Аглае становилось. — А почему одна тогда? Привезла бы кого.
Знахарка замерла. Она медленно повернулась. Ее глаза стали огромными и черными, как жуки. Аглая споткнулась. Хуже бездны были эти глаза, они затягивали в воронку, они лишали всех надежд. Аглае показалось, что июньский день затянуло стужей.
— Кошка от любопытства сдохла, — сказала знахарка, — А ты и подавно.
Она отвернулась и заковыляла прочь. Она уходила, а тепло возвращалось к Аглае. Очень захотелось крикнуть вслед "Ведьма". Аглая сдержалась.
Над нею вот издевались, обзывали по-обидному. Кто знает, может, через полсотни лет Аглая превратилась бы в такую же нелюдимую бабу. Аглая хоть с кем-то говорила, с той же Таней. Неясно, сколько времени знахарка провела тут одна. Она даже не назвалась. Бабушка, будь она неладна, говорила, что имя имеет власть в устах знающего.
Перед Аглаей раскинулась Есодка. Так знахарка называла деревню. Аглае казалось, что так кличут какую-нибудь невзрачную траву. Есодка-солодка. Отсюда открывался прекрасный вид на Волгу, с ее синим простором. Сверху было только небо, чистое и голубое. Аглая подпрыгнула. Она со всем справится, она избавится от бесов. Голова зачесалась. Аглае даже показалось, что ее кто-то укусил.
— Ты извини, я погорячилась, — произнесла вдруг знахарка. Аглая только сушила волосы после бани. Она нашла и мочалку, и щелочь. Стыдно признаться, но после Аглаи вода оставалась черной. Она даже посидела в керосине, чтобы точно убить всех вшей. Сарафан пришлось стирать, настолько он пропитался потом, дорогой и травяными соками. Знахарка одолжила Аглае чистое платье. Было оно бархатным, чуть поистрепавшимся. И все равно, никто в деревне не ходил так. Аглая оглаживала багряную юбку и дивилась. Обычно ткань была грубой и шершавой, но здесь под ладонью сплошь гладь.
— Платье надо вернуть? — осторожно спросила Аглая.
Знахарка почему-то улыбнулась.
— Нет, бери. Давно людей не видела, сюда никто же не заходит.
Аглае очень хотелось услышать хоть какую-нибудь историю. Здесь время тянулось медленней меда, капающего из улея. Странно, — подумалось вдруг Аглае, — почему я давно не видела навье марево? Где мои сны?
Но мысль была неприятной и тяжелой, поэтому Аглая отмахнулась от нее.
— Почему ты не уехала?
— Я была очень молода, когда все случилось. Это было так давно, что тебя, даже твоей бабушки в помине не было, — знахарка пододвинула Аглае полынной воды. Аглая забыла уже, зачем пьет ее. И все же в горле после бани пересохло.
— Что случилось? — Аглая сделала большой глоток.
— Что ты знаешь о русалках?
— Они утопленницы, живут в воде. Приманивают к себе и забирают.
Знахарка нахмурилась.
— Кто же тебя обучал так? Совсем ничего не знаешь, а еще кровь древняя.
— Не по своей воле! — возмутилась Аглая. Она вспомнила, зачем пьет полынь. Тут же захотелось знахарке врезать. — Я ничего не знаю, потому что меня никто не учил. Только в бабушкиных книжках читала.
Знахарка остановила ее взмахом руки.
— Понятно. Слушай, раз уж с русалкой подружилась.
Аглая заулыбалась. Русалки пахнут кувшинками и звездами.
— Русалки не живут в одиночку обычно. У них есть царство под водой. Не на дне нашей Волги, а в ином мире, где тоже вода течет. Правит у русалок царь, много лет правит.
— Водяной? — спросила Аглая. Она представила толстого бородатого дядьку с рыбьим хвостом и ожерельем из ракушек.
— Нет, водяные русалкам служат. Этот же царит над ними надо всеми. Он очень красив, взгляда не отвести. И в этом погибель для каждого смертного и каждой ведьмы.
Аглая никак не могла вообразить такой запредельной красоты. Наверное, русалочий царь похож на ту самую русалку.
Солнце двигалось по небу, миновал полдень. Лучи пробивались сквозь ставни, подсвечивались древесные разводы на потолке.
— Однажды к нам в деревню приехала женщина. Была буря, никто не хотел пускать ее. А я пожалела. Тем более, с ней дети были. Женщна сказала, что видит во мне кровь особую. Что может меня научить.
Какие-то образы завихрились в голове. Может, Аглая просто сочиняла это вслед за неторопливым знахаркиным рассказом.
— Я была молода, глупа. Вот и повелась. Научила она меня, да только не в коня корм был. Ведьма уехала, а решила силу свою испытать. Поднялись воды Волги, да треснула граница между миром водным и миром земным. Деревню мою затопило. Да так, что людей в воду смыло. И сам царь водный вышел.
На Аглаю накатило воспоминание — вода поднимается из колодца, а в воде той лица.
— Пришел он не один, — знахарка словно подтвердила мысли Аглаи, — с ним его русалки. Чуть царство их водное не разрушилось. Царь меня убить хотел чтобы все это прекратить.
Аглае показалось, что в воздухе пахнет дымом.
— За меня русалка его заступилась. Да и Проклятая пророчица тоже. Она, как граница порвалась, смогла сюда на несколько лучин заглянуть.
На долгое время воцарилось молчание. В избу забежала серая мышка. Она бежала по полу, и ее хвостик смешно дергался. Перед тем, как мышь успела добраться до норки, знахарка схватила ее. Мышка запищала. Знахарка подошла к двери и выставила мышь наружу.
— Долго я жила. Много лет. Я замуж вышла, детей нажила. Уж все знакомые поумирали, уж муж умер, уж дети, а я все никак. Поняла я тогда, чем за магию платят. Не принимают на той стороне меня. Много душ водой смыло, а они на моей совести. Я из дома уехала, уже смотреть косо стали. Встретила я снова Пророчицу, хуже ее нет на всем белом свете. Пророчица обещала, что в новом мире вернутся все, кого я любила. А для этого надо только ворожить и ждать. Долго все длилось, да закончилось. Вот тут мне стало совсем невмоготу, пусть и лживая была надежда, да и ее не стало. Помаялась — помаялась, но мне каждую ночь Есодка снилась и люди те. Они меня при жизни не любили, а я их ненавидела. Они мне снились в деревне, и деревня как тогда. Вот я сюда и приехала.