Японский любовник

— Послушай меня, девочка. Тебе пришлось сменить имя и место жительства, ты лишилась матери, школьных подруг и всех других знакомых, ты живешь, в общем-то, спрятавшись в другой личности. То, что случилось, принадлежит не прошлому; можно сказать, что это происходит сейчас и что виновников много.

— Раньше я тоже так думала, мистер Уилкинс, но решила не оставаться жертвой навечно и перелистнула страницу. Теперь я Ирина Басили и у меня другая жизнь.

— Мне горько об этом напоминать, но ты и сейчас остаешься жертвой. Кое-кто из обвиняемых был бы рад выплатить тебе возмещение ущерба, чтобы избежать скандала. Уполномочишь меня сообщить твое имя адвокату, который специализируется на таких делах?

— Нет. К чему ворошить старое?

— Подумай, девочка. Подумай очень хорошо и позвони мне по этому номеру. — Агент протянул ей карточку.

Ирина проводила Рона Уилкинса до ворот и оставила себе карточку, которую не собиралась использовать; она справляется со своими делами в одиночку и не нуждается в деньгах, которые считает грязными; чтобы их получить, ей пришлось бы вытерпеть новые допросы и подписать бумаги, излагая самые постыдные подробности. Ирина не желала раздувать угли прошлого в суде, она стала совершеннолетней, и теперь никакой судья не убережет ее от встречи с обвиняемыми. А журналисты? Ирину охватил ужас при мысли, что о ее прошлом узнают старушки из Ларк-Хаус, Альма и, главное, Сет Беласко.

В шесть часов вечера Ирине позвонила Кэти и пригласила выпить чаю в библиотеке. Они устроились в тихом месте возле окна, чтобы посидеть вдвоем. Кэти не любила чай в презервативах, как в Ларк-Хаус именовали одноразовые пакетики; у нее был собственный чайник, фарфоровые чашки, неисчерпаемый запас французского развесного чая и сливочное печенье. Ирина сбегала на кухню за кипятком и даже не пыталась помогать Кэти на других этапах заваривания — этот ритуал был для женщины по-настоящему важен, и она совершала его, несмотря на неуверенные движения рук. Поднести к губам хрупкую чашку Кэтрин Хоуп не могла она пользовалась пластиковым стаканом с трубочкой, но радовалась, видя в руках гостьи чашку из наследства ее бабушки.

— Что это за негр обнимал тебя утром в саду? — спросила Кэти после того, как они обсудили последние события из сериала о женской тюрьме, за которым обе пристально следили.

— Это просто друг, с которым мы давно не виделись… — промямлила девушка и, чтобы скрыть волнение, подлила себе еще чаю.

— Ирина, я тебе не верю. Я давно уже за тобой наблюдаю и знаю: тебя что-то гложет.

— Меня? Кэти, это вы себе придумали! Говорю же, это просто друг.

— Рон Уилкинс. Мне назвали имя в приемной. Я решила спросить, кто это к тебе приходил, потому что мне показалось, что тебя этот визит выбил из колеи.

Годы неподвижности и великих усилий по выживанию уменьшили Кэти в размерах — в своем габаритном электрическом кресле она казалась маленькой девочкой, но от нее исходило дыхание силы, смягченное добротой, которая всегда была с ней, а после катастрофы выросла многократно. Всегдашняя улыбка и очень короткая стрижка придавали ей озорной вид, не сочетавшийся с мудростью тысячелетнего монаха. Физическое страдание освободило эту женщину от чересчур индивидуальных черт и огранило ее дух наподобие алмаза. Поражения мозга не повлияли на ее интеллектуальные способности, но, по ее собственным словам, заменили всю проводку, в Кэти проснулась интуиция, и теперь она могла видеть невидимое.

— Наклонись поближе, — сказала она.

Ручки Кэти — маленькие, холодные, с искореженными от переломов пальцами — вцепились в плечо девушки.

— Знаешь, Ирина, что лучше всего помогает в несчастье? Разговор. Никто не может бродить по свету в одиночку. Почему, как ты думаешь, я создала свой центр лечения боли? Потому что разделенную боль легче переносить. Клиника помогает пациентам, но еще больше она помогает мне. У всех у нас в темных закоулках души живут демоны, но если вытащить их на свет, наши демоны съеживаются, слабеют, замолкают и в конце концов оставляют нас в покое.

Ирина попыталась высвободиться из железных клещей, но не сумела. Серые глаза Кэти тоже долго ее не отпускали, и было в них столько сочувствия и любви, что Ирина перестала сопротивляться. Она опустилась на пол, положила голову на узловатые колени Кэти и позволила себя гладить этим искореженным пальцам. Никто не прикасался к ней так после расставания с бабушкой и дедом.

Кэти сказала, что самая важная задача в жизни — это очистить свои помыслы, полностью соединиться с реальностью, приложить всю энергию к настоящему и сделать это сейчас, незамедлительно. Ждать нельзя, этому она научилась после катастрофы. В ее положении хватало времени, чтобы додумать все мысли, чтобы узнать себя досконально. Быть, существовать, любить солнечный свет, людей, птиц. Боль приходит и уходит, головокружение приходит и уходит, кишечное расстройство приходит и уходит, но отчего-то это не отнимает нее много времени. Зато она мастерски умеет наслаждаться каждой каплей воды в ванной, прикосновениями дружеских рук, моющих ей волосы шампунем, упоительной прохладой лимонада в жаркий день. Кэти не думает о будущем — только о настоящем.

— Ирина, я пытаюсь тебе объяснить, что ты не должна цепляться за прошлое и страшиться будущего. Единственное, что реально, — это сейчас, вот этот день. Чего ты ждешь, чтобы начинать быть счастливой? Тут считается каждый день. Уж я-то знаю!

— Счастье — оно не для всех, Кэти.

— Ну разумеется, для всех. Мы все рождаемся счастливыми. По дороге наша жизнь пачкается, но мы можем ее очистить. Счастье — оно не бурлит и не переливается через край, как наслаждение или радость. Оно молчаливое, спокойное, мягкое — вечное состояние удовлетворенности, которое начинается с любви к самой себе. Тебе нужно полюбить себя так, как люблю тебя я и как любят все, кто тебя знает, особенно внук Альмы Беласко.

— Сет меня не знает.

— Это не его вина, бедняжка годами старается к тебе приблизиться, это очевидно всем и каждому. Если он ничего не добился, то исключительно потому, что ты прячешься. Расскажи мне об этом Уилкинсе, Ирина.

У Ирины имелось официальное прошлое, эту историю она когда-то выстроила с помощью Рона Уилкинса и использовала для удовлетворения любопытствующих, когда избежать разговора было невозможно. В истории содержалась и правда, но не вся правда, а лишь та часть, которую посторонний человек может принять. В пятнадцать лет суд предписал девушке посещать психолога, их встречи продолжались несколько месяцев, пока пациентка не отказалась говорить о случившемся и не решила взять себе другое имя, переехать в другой штат и менять место жительства столько раз, сколько потребуется, чтобы все начать сначала. Психолог твердила, что травмы не проходят, когда их игнорируют, — они как терпеливая горгона Медуза со змеиными волосами, которая притаилась в тени и нападает при первой возможности. Вместо того чтобы принять бой, Ирина убежала; с тех пор ее жизнь превратилась в нескончаемое бегство — до прихода в Ларк-Хаус. Девушка пряталась в работу и в виртуальные миры видеоигр и романов фэнтези, где она была не Ириной Басили, а могущественной героиней с магическими способностями, но появление агента Уилкинса в единый миг разрушило эту хрупкую, призрачную вселенную. Кошмары из прошлого Ирины были как лежащая на дороге пыль: хватало одного дуновения, чтобы закрутить вихри. И сейчас побежденная Ирина поняла, что только надежный щит Кэтрин Хоуп способен ей помочь.

В 1997 году, когда ей было десять лет, дедушка с бабушкой получили письмо от Радмилы, переменившее всю судьбу девочки. Мать увидела по телевизору передачу о секс-траффике и узнала, что Молдавия в числе других подобных стран поставляет юную плоть в Арабские Эмираты и в бордели Западной Европы. Радмила с ужасом вспомнила время, которое сама провела в лапах безжалостных турецких сутенеров, твердо решила не допустить повторения такой судьбы для своей дочери и уговорила мужа (американского электрика, который познакомился с ней в Италии и увез в Техас) помочь девочке эмигрировать в США. Ирина получит все, что ни пожелает, лучшее образование, гамбургеры, картошку фри и мороженое, они даже съездят в Диснейленд, — вот что было обещано в письме. Бабушка с дедом велели Ирине никому про это не рассказывать, чтобы уберечься от зависти и сглаза, которые нередко подстерегают хвастунов, а сами принялись собирать документы на получение визы. Сбор длился два года. Когда билеты и паспорт наконец пришли, Ирине было двенадцать лет, но выглядела она как недокормленный восьмилетний мальчик — такая она была низенькая, тощая, с белесыми непослушными волосами. Она так мечтала об Америке, что начала уже отдавать себе отчет в нищете и убожестве всего, что ее окружало, — раньше она этого не замечала, потому что сравнивать было не с чем. Деревня казалась жертвой бомбардировки, половина домов стояли заколоченные или в развалинах, по земляным улицам бродили своры голодных псов, куры вольно рылись в мусорных кучах, а старики сидели на порогах своих лачуг и молча дымили черным табаком — потому что обо всем уже было переговорено. В эти два года Ирина поочередно простилась с каждым деревом, каждым холмом, с землей и небом, которые, по словам стариков, были такими же в эпоху коммунизма и пребудут такими вовеки. Девушка молча попрощалась с соседями и ребятами, с ослом, козой, котами и собакой — товарищами ее детства. И наконец, попрощалась с Костеа и Петрутой.