Страница 139 из 141
приходившиеся на его долю задания.
В одно мглистое, холодное утро мы собрались вылетать, вырулили из леса по
нашей бревенчатой, разговаривающей под рулящим самолетом наподобие
ксилофона, дорожке и, оказавшись в поле, поняли, что погода, даже по предельно
снисходительным нормам военного времени, начисто нелетная. Смесь густой
дымки с моросью почти полностью съедала видимость, над самой головой, как
клочья грязной ваты, проползала облачная рвань. Словом, какие уж тут полеты!
Получив команду «отставить до особого», мы выключили моторы, но
заруливать назад в лес не стали — какой смысл прятаться в такую погоду: если не
летаем мы, то наш аккуратный противник летать тем более не станет.
И вот машины с моторами, накрытыми теплыми чехлами, стоят на краю
поля. Летчики, скрипя унтами по снегу, бродят тут же взад и вперед. Каждый
старается держать нервы в кулаке. Нет ничего хуже, чем включить свою психику
в ритм предстоящего боя, а потом даже не выключить ее ( это бы еще полдела), но как бы заморозить в состоянии, которое у солдат издавна называлось «перед
атакой».
Вылет предстоял нелегкий. Чтобы понимать это, ни малейшего дара
предвидения не требовалось: в ту зиму почти каждый вылет был нелегкий.
Сколотить мало-мальски приличную группу — не из чего. А противник меньше
чем шестерками, а то и восьмерками, как правило, не ходит. . Скорей бы уж
вылетать!
И вот в этот-то момент напряженного ожидания меня окликнул подошедший
комиссар полка:
— Галлай! Поговори с корреспондентом. Он из нашей фронтовой газеты
«Вперед на врага». Расскажи ему, что и как.. Товарищ корреспондент, вот
ведущий группы капитан Галлай вам все расскажет в лучшей виде.
518 Стоявший рядом с комиссаром корреспондент, плотный мужчина среднего
роста, был капитально экипирован по-зимнему. Единственной доступной
обозрению частью его живого организма был нос, видневшийся между
нахлобученной шапкой-ушанкой и поднятым воротником полушубка. Правда, этого носа было довольно много..
В другое время я охотно поговорил бы о корреспондентом, что-то, по-видимому, рассказал бы ему и уж, безусловно, постарался бы — так сказать, в
порядке встречного интервью — расспросить его самого: как-никак, а редакция
фронтовой газеты — это если и не совсем то же самое, что штаб фронта, то, во
всяком случае, поближе к нему, чем мы. Не может быть, чтобы журналисты
ничего не знали о замыслах и планах командования, о том, когда союзники
откроют второй фронт, о перспективах прибытия к нам пополнения людьми и
самолетами и о многом другом, что интересует человека на войне. В общем, порасспрашивать корреспондента стоило.
Но разговора не получилось, причем не получилось по моей вине. Очень уж в
другую сторону были направлены все мои мысли.
Я односложно отвечал на вопросы, не сумел выдавить из себя ни одного
мало-мальски нестандартного «эпизода» и, с облегчением увидев, что
беспросветно отвратительная погода переходит в просто очень плохую, свернул
беседу в форме, едва-едва не выходившей за пределы общепринятых норм
элементарной вежливости.
Команда «По машинам!», запуск моторов — и мы ушли наконец в воздух.
Прогнозы подтвердились: вылет получился нелегкий, но тем не менее прошел
успешно. Задание удалось выполнить полностью. И даже без потерь обойтись. На
фоне всех сопутствующих этому обстоятельств состоявшийся (вернее, полусостоявшийся) перед вылетом разговор с корреспондентом испарился из
моей памяти так, будто его вообще в не было.
* * *
. .И вот Андроников произнес тихим, спокойным Голосом:
— Будово.
519 Несколько секунд мы молчали. Как засвидетельствовали потом
заслуживающие доверия очевидцы, за эти секунды рот у меня полуоткрылся, а
пренебрежительно-скучающее выражение лица («Еще одна гипотеза! Не хватит
ли?..») сменилось туповато-удивленным.
И внезапно мы оба вскочили, вцепились руками друг в друга и заорали —
столь же синхронно, как Риголетто, Джильда, герцог Мантуанский и цыганка
Маддалена в четвертом акте оперы «Риголетто», и, по-видимому, не намного
тише, чем все четыре упомянутых персонажа, вместе взятые, что-то вроде: Андроников — Так
Я
это вы были тот
—
Вы
нелюбезный, надутый корреспондент!.
капитан?! Говорил со Корреспондент нашей
мной, а рассматривал «Вперед на врага».. Я
мою ушанку! Ни одного вспомнил.
Все.
толкового слова не вспомнил. Мы с вами
выдавил! Одно меня разговаривали
на
спасло — инструктор аэродроме
перед
политотдела все потом вылетом.. Я вам все
рассказал подробно. И с рассказал про ребят, про
эпизодами. . Но в летном нашу работу, про
обмундировании вы противника, про разные
были гораздо толще!. Не интересные случаи. . Как
много наговорил: «да», я мог не узнать вас?! Это
«нет», «не знаю».. надо же! Не узнать
Увлекательный
Андроникова! Ведь я же
собеседник!. Ну, да ваш верный слушатель и
ладно.. Зато теперь.. почитатель!.
Но
Как я рад, как я рад!..
полушубок, валенки,
ушанка.. Ну да ладно..
Как я рад, как я рад!..
Да, деваться было некуда! Прав в конечном счете оказался Андроников, а не
я. Он действительно уже однажды слышал мой голос.
Все-таки поразительна беспредельность профессиональных возможностей
человека! Свидетельств тому множество: от дегустатора, отличающего не только
сорт, но даже год изготовления вина, несколькими граммами которого он
прополоскал рот, — до моряка, «слухача» в подводной лодке, читающего
естественные и искусственные шумы моря, как открытую книгу. Андроников еще
раз доказал (а я, нахал, еще сомневался в этом!), что голоса человеческие — его
специальность. Точнее, одна из нескольких специальностей, ко-520
торыми с одинаковым блеском владеет этот человек— литературовед, историк, писатель, рассказчик.
Единственное, чем я мог если не реваншироваться (какой уж тут реванш!), то
хоть немного смягчить свое поражение, было напоминание об обстановке, в
которой, по первоначальным решительным уверениям Ираклия Луарсабовича, состоялась наша предыдущая встреча:
— У тети на именинах!.
НАШ ГОСТЬ - МАЙОР СЛИ
Когда — полвека назад — разгорелась битва за Англию, каждое сообщение
об этом сражении, каждая относящаяся к нему подробность воспринимались
нами с великой заинтересованностью. Мы и раньше не имели особенных
иллюзий относительного морального облика фашизма — для этого достаточно
было вспомнить хотя бы уничтожение германской авиацией мирного испанского
городка Герники. Но Лондон, Манчестер, Ливерпуль, Ковентри — не Герника! С
начала второй мировой войны преступления фашизма обрели совсем иной
масштаб.
Особенно внимательно следили за ходом воздушных боев над Англией, конечно, летчики. Кроме естественных для каждого нормального человека
гражданских чувств мы ощущали интерес чисто профессиональный.
Было ясно, что нашим английским коллегам нелегко.
Мы знали данные боевых самолетов фашистской авиации — «Юнкерсов»,
«Дорнье», «Хейнкелей» — и чувствовали, что противостоять их армадам на
британских истребителях того времени—«Спитфайрах» и, особенно,
«Харрикейнах» — можно было только ценой большого искусства, неукротимого
боевого духа и высокого патриотизма английских летчиков.
Кстати, через два-три года, когда мы получили воз-
521
можность сами полетать на тех же «Харрикейнах», это ощущение подтвердилось: