Страница 46 из 83
— А что мне делать, тетя Анука? — пожаловался тракторист. — Начальство приказало.
— А где твоя совесть? Потерял? И не стыдно тебе!
Как вор в темноте копошишься, свет потушил, от людей прячешься. А ну, говори, кто тебя сюда послал?
Парень замялся, помолчал, но утаить правду от Ануки Надибаидзе не решился.
— Лекашвили приказал.
— Гоча? Зять Манучара?
— Да, — шумно вздохнул парень.
Анука не раз слышала о том, что заместитель директора МТС Гоча Лекашвили, пользуясь служебным положением, посылает трактористов обрабатывать приусадебные участки своих многочисленных родичей.
Анука попрощалась с трактористом в самом хорошем настроении. Еще бы! Зять Манучара попался с поличным. Хороши они оба: один гостей ворует у соседей, другой государство обманывает. Ничего, выведу вас на чистую воду!
Анука взмахнула хворостиной, и старая лошаденка, недовольно фыркнув, затрусила нешибкой рысью по заросшей бурьяном дороге. В двуколке задребезжали бидоны. У Соколиного оврага дорогу перебежал шакал. Лошадь шарахнулась в сторону, Анука едва удержалась на сиденье и очень больно ушибла колено.
«Вот и наказание за мои грешные мысли, — усмехнулась Анука. — Конечно, жулика надо наказать. Тут спора нет. Но не от меня это должно исходить… Люди сейчас моей правде не поверят, скажут: наговаривает Анука, обиделась на семью Манучара, вот и мстит».
Анука решила молчать. Она и дома ничего не сказала — ни мужу, ни сыновьям. Но не зря говорят: волк ли тебя задерет либо похожая на волка собака — все одно.
Так оно и вышло.
Другие люди, без помощи поварихи, вскоре уличили Гочу Лекашвили в нечестных делах. И все же не убереглась Анука от неприятностей. Кто-то шепнул на ухо жене Манучара: «Это она, ваша соседка… Напугала бедного Алексия, и он все выболтал».
Магдана не стала разбираться, что и как, только всплеснула руками и заголосила на всю деревню:
— Доносчица проклятая! Чтоб тебе света божьего не видеть!
— Успокойся, мама, разве так можно, — умоляла Гогола.
— Ты не учи меня! — обрушилась на нее Магдана. — Знаю, что у тебя на уме. Запомни: увижу тебя с Леваном — из дому выгоню! Не пожалею.
Гогола ничего не сказала. Девушке хотелось верить, что мать немного погорячится, поворчит и все забудет. Но вечером, когда Гогола собралась на репетицию в драмкружок, Магдана вдруг преградила дочери дорогу и сорвала с нее платок.
— Не пущу!
— Что ты, мама, я же подведу товарищей, завтра спектакль.
— С Леваном играть в одной пьесе не будешь! Слышала?
Что ж, слово матери в семье Угрехелидзе — закон.
За всю зиму девушка всего несколько раз виделась с Леваном, да и то на людях. И после каждой такой встречи Гоголе все труднее было покоряться воле матери.
А Леван совсем потерял покой. Не зная, что произошло в семье Угрехелидзе, он уверял себя, будто Гогола только играла с ним и потому так легко забыла о его существовании. Даже перестала ходить в те места, где они обычно встречались.
Было от чего прийти в отчаяние.
В середине июня Леван поехал в Тбилиси на совещание молодых передовиков сельского хозяйства. В вагоне было душно, ночной кахетинский поезд медленно, с одышкой взбирался на Бадиаурское плоскогорье, в открытое окно степная непроглядная ночь швыряла больших зеленых стрекоз, они грузно шлепались на столик, на постель, и Леван, несмотря на духоту, решил закрыть окно.
— Стрекоз испугался! — сказал кто-то за его спиной.
Леван обернулся и увидел смеющуюся Гоголу. Она стояла между опущенными полками и обмахивала лицо смятым влажным платочком.
— Гогола! Ты что здесь делаешь?
— Ищу тебя по всем вагонам, — сразу призналась девушка.
— А может, не меня? — хмуро спросил Леван.
Нет, не это он хотел сказать. Но горькая обида опередила радость, и вот с языка сорвались слова, которых уже не вернешь.
— Может быть, — неожиданно подтвердила Гогола.
«Только бы не расплакаться сейчас! Какой он жестокий!» — подумала она, до боли прикусив губу.
— Садись… Чем тебя угостить? Холодного лимонада хочешь? — окончательно смутившись, предложил Леван.
— Спасибо, не хочу. Спокойной ночи, Леван! — сказала Гогола и быстро пошла по длинному, слабо освещенному коридору.
Леван бросился за ней.
— Прости меня, Гогола. Я камень неотесанный…
Левану еще многое надо было сказать, но в тамбур из соседнего вагона шумной гурьбой ввалились подвыпившие парни с гармоникой и доли.
— Я пойду, — сказала Гогола. — Если хочешь… приходи завтра пораньше на совещание.
— А ты там будешь?
— А как же. Кто же моих бедных буйволов защищать будет? — отшутилась Гогола и, слегка коснувшись горячими пальцами его руки, ушла в свой вагон.
Совещание закончилось вечером того же дня, и ширакские комсомольцы ночным поездом уехали домой. Леван и Гогола остались в Тбилиси. Еще два дня провели они в этом большом городе, где Гоголу никто не знал, кроме старенькой тети, у которой она остановилась, и нечего было опасаться, что кто-нибудь скажет Магдане: «Твою дочь видели с Леваном Надибаидзе».
С утра до позднего вечера Гогола и Леван без всякой опаски ходили по шумным, нарядным улицам столицы, словно они и вправду были обручены.
Когда надоедало бродить по улицам, они заходили в магазины, рассматривали красивые вещи, приценивались, примеряли. Денег у них на такие покупки, конечно, не было. Но разве для счастья влюбленных нужна большая казна? Разве они не самые богатые люди на свете? Они только обменивались понимающими взглядами и, едва сдерживая смех, отходили от прилавка.
Но радость девушки все время омрачал какой-то смутный страх. Что, если Леван еще до отъезда в Калотубани сделает ей предложение? Она не хотела, чтобы самое важное в ее жизни решалось здесь, в незнакомом городе, среди чужих людей.
Сейчас более чем когда-либо жаждала она, чтобы где-то рядом были мать, сестры, Нино, чтобы хоть издали можно было видеть кровлю родного дома. Тогда не казалась бы она самой себе такой беззащитной.
В субботу днем они побывали на выставке грузинских художников, а к вечеру поднялись на гору святого Давида и долго стояли в пантеоне перед скорбящей бронзовой женщиной на могиле Чавчавадзе.
В парке на плато было многолюдно, и они с трудом нашли у самого обрыва незанятую скамью.
Пройдет немало времени, а Леван все будет помнить ночь на горе святого Давида, несказанное счастье первого поцелуя и робкий голос Гоголы:
— Пусти… Увидят!..
Отталкивала и не могла оттолкнуть губы Левана, уклонялась и не могла уклониться от его объятий.
Леван так ждал этого часа, сколько нежных и ласковых слов хранил для нее, а вот пришла пора — и все до единого забыл, кроме одного.
— Гогола, Гогола, — шептал он испуганной его бурным порывом девушке, прижимаясь щекой к ее внезапно похолодевшей щеке.
А далеко внизу сверкал бесчисленными огнями ночной Тбилиси, над трамвайными путями за Верийским мостом вспыхивали быстрые зарницы, где-то у Навтлуги протяжно перекликались паровозы.
Давно уже потушили огни в ресторане на фуникулере, замолкла музыка, а Леван и Гогола все еще не могли наговориться. И самое удивительное, что они почти не слушали друг друга, говорили оба разом, и если умолкал Леван, то умолкала и Гогола — и тогда они слышали, как гулко билась в их сплетенных руках беспокойная кровь.
— Белый ангел среди черных дьяволов, — вдруг вспомнил Леван, как ласково называли Гоголу калотубанцы.
Гогола рассмеялась:
— Хорош ангел! Написанное не могла прочитать. Знаешь, как я волновалась… Я думала, что упаду с трибуны.
— Ты прекрасно говорила. Я даже позавидовал твоим буйволам. Подумал: все ласковые слова она потратит на них, что мне, бедному, останется?
— Смотри, Леван, поезд идет. Как он красив ночью…
— Это же наш, кахетинский!