Страница 45 из 83
— Поймите, люди добрые, я же не волшебник, чтобы семнадцать гостей разделить на двести хозяев. Из одного человека ведь десять не сделаешь. При всем желании. В другой раз у тебя погостят, — успокаивал Хелашвили своих односельчан. Но кто его слушал! Жалобам и оби дам конца не было. Больше всех горячились хозяйка дома Надибаидзе — Анука и отец Гоголы — Манучар. Ануке не могли отказать — в числе гостей был тракторист, с которым соревновался ее старший сын Леван. А Манучару хотелось привести в дом гостя, потому что, «когда гость отворяет калитку, даже колья в плетне и те зацветают».
— Бессовестный ты человек, Тедо, — укорял Манучар председателя. — Как какой фотографщик из газеты приезжает, ты его ведешь ко мне на ночлег. А таким дорогим гостям в других домах постели стелешь. Что, по-твоему, в моем доме крыша протекает? Или в очаге огонь потух? Обижаешь ты меня, Тедо, кровно обижаешь.
Охрипший от долгих пререканий и объяснений, Тедо устало проворчал:
— Ну что им стоило побольше людей к нам послать. А так — одни неприятности.
Манучар ушел из сельсовета обиженный, хмурый, и даже Гогола, несмотря на все старания, не могла его успокоить.
В тот день семья Надибаидзе поднялась с первыми петухами. Захарий оседлал коня и поехал в Циплис-Цкаро встречать гостей. Георгий зарезал барана-двухлетку, подвесил его на крюк и принялся свежевать. Анука раздула огонь в тонэ, и вскоре во дворе к терпкому запаху дыма и отсыревшего за ночь сена примешался чудесный запах шоти-пури.
Когда немного рассвело, Георгий обстругал вертела из прутьев орешника, потом умылся, приоделся и сказал матери:
— Иду певцов приглашать.
— Так рано? — удивилась Анука.
— Сегодня певцы нарасхват будут. Видишь, — ответил Георгий, указывая на соседние дворы. То тут, то там пузатые тонэ выбрасывали в серое небо жаркое пламя.
В полдень у развалин старой крепости показалась машина. Анука оправила платье, обтерла концом головного платка губы и распахнула калитку. Большой запыленный автомобиль стремительно промчался по узкой тенистой улице, между живыми изгородями и, миновав усадьбу Ануки, остановился у дома Угрехелидзе.
Манучар в черкеске с белыми газырями проворно соскочил с машины и велел выбежавшей навстречу жене:
— Собаку привяжи, Магдана!
Из машины вышли гости: молодой человек, одетый по-городскому — в шляпе и светлом пальто, и грузный усатый мужчина в новеньких, начищенных до блеска хромовых сапогах.
— Прошу в дом, дорогие гости, — громко сказал Манучар.
На его голос выглянули соседи, и Ануке стало не по себе оттого, что она так поспешно открыла калитку — и вот осталась ни с чем.
— Где же мой Захарий? Вечно он опаздывает, — пробормотала она и поднялась на бугор у крепости, откуда были видны почти все калотубанские улицы и проулки. Собаки с лаем выскакивали навстречу машинам, что-то весело кричали детишки, но больше ни одна машина не завернула в сторону старой крепости.
Анука постояла немного, вздохнула и, не дождавшись мужа, вернулась в дом.
А через полчаса Захарий, осадив у калитки взмокшего жеребца, весело крикнул:
— Ну как, хозяйка, гостей голодом не уморила?
— Каких гостей? Где гости? — всполошилась Анука.
— Ты что, Анука, шутишь? Разве Манучар не привез моих гостей?
— Манучар? — изменилась в лице Анука.
— Ну да! Я просил его проводить гостей до моего дома, сам усадил их в машину.
— Значит, это были наши гости?
— Что ты говоришь, Анука? Ничего не понимаю!
— А что тут понимать! Вот где твои гости, — показала она на дом Манучара. — Заманил их к себе этот негодник. Ты что же, своих гостей сам не мог привезти?
— Мы в правлении новый социалистический договор составляли. Завтра подписывать будем. Задержал меня Гогуа, на беду мою. И-эх! — огорченно хлопнул себя по лбу Захарий и сошел с коня. Минуты две он стоял задумавшись и теребил бороду. И вдруг тихо рассмеялся. Анука вспыхнула.
— Смеешься?
— Над собственной глупостью смеюсь, женщина. Разве умный человек доверит гостя имеретину? Золотых людей ему в руки отдал. А что ему оставалось делать? Повел к себе. Так мне, старому дураку, и надо!
Анука молча повернулась, схватила ведро с водой и плеснула на раскаленные угли. На них должны были жарить шашлык. Захарий только крякнул, и, пожалуй, семейная ссора закончилась бы на этом, да лукавый еще раз попутал Захария. Ничего не сказав жене, он послал Манучару большой кувшин лучшего своего вина.
Анука узнала об этом наутро, когда Гогола вернула пустую посуду.
— Отец вам очень благодарен, тетя Анука. Наши гости сказали, что в жизни не пили такого вина.
Как видно, Захарий через край хватил. Терпению Ануки пришел конец. Она подождала, пока Гогола ушла, и набросилась на мужа:
— Ты что же, окончательно спятил? Как ты мог послать вино похитителю моих гостей!
— Да пойми же, — оправдывался захваченный врасплох Захарий, — в такое время не смотрят, что мое, что твое. Они ведь гости всего нашего колхоза, а не мои только или Манучара. Сама знаешь — Манучар у нас новый поселенец, виноградник у него молодой, где ему взять хорошего вина. Ты что, хочешь, чтобы он перед нашими гостями осрамился? Нет, милая, его позор — позор всей нашей деревни.
Долго еще убеждал и успокаивал Захарий жену, но она только хмурилась, а когда с усадьбы Угрехелидзе донеслась застольная песня, Анука набросила на голову полушалок и ушла к своей двоюродной сестре Кетеван, живущей на другом конце Калотубани.
Не в характере Ануки Надибаидзе было прощать обиды. Она не могла и не хотела помириться с семьей Манучара, перестала отвечать на приветствия Магданы и при случае поминала всех Угрехелидзе недобрым словом. Магдана обычно отмалчивалась, не хотела ссориться с соседкой, но, как говорят калотубанцы, «дырявый бурдюк вина не держит».
…Ранней весной Анука начала работать поварихой в бригаде Дубова. Жена Надибаидзе умела хорошо стряпать — варила ли она хинкали или готовила чабанскую каурму — пальцы, бывало, оближешь. Поэтому трактористы и прицепщики с нетерпением ожидали появления знакомой двуколки. Однажды старая лошаденка забрела куда-то, и Анука долго искала ее. Лишь к вечеру повариха сумела накормить людей. Возвращалась она домой в полной темноте. Подъезжая к Соленому озеру, Анука услышала рокот трактора. Где-то поблизости пахали. Но сколько повариха ни всматривалась в темноту, она ни» чего не увидела. Анука удивилась, что тракторист работает с выключенными фарами. Насколько она знала, у Соленого озера никто из бригады Дубова не должен был сегодня работать. А может, после полудня что-нибудь изменилось в бригадном графике и не успели предупредить повариху.
«Надо накормить парня», — подумала Анука и свернула с дороги. Усталая лошадь с трудом брела по распаханному полю. Анука соскочила с двуколки и стала искать аробную тропу. В безоблачную ночь Ширакская степь хуже леса — коли сбился с дороги, так лучше сиди на месте и жди рассвета, не то заедешь к черту на кулички. На десятки километров вокруг ни деревца, ни межевого столба, ни речушки. Не за что глазу зацепиться — ничто не подскажет, где ты находишься.
Анука долго плутала по черной, мягкой, как бурка, пахоте, пока не выехала на дорогу, которая вскоре привела Ануку на заброшенное буйволиное пастбище, где недавно отвели новым поселенцам приусадебные участки. Вот здесь и работал трактор с потушенным светом. Анука сразу почуяла что-то неладное и хотела повернуть лошадь, но тракторист остановил машину и окликнул;
— Эй, кто там?
Анука, пожалуй, не отозвалась бы — не любила она вмешиваться в чужие дела, но, как на грех, признала тракториста по голосу и не стерпела.
— Благодари бога, Алекси, что я не твой бригадир, негодник ты этакий!
— Тетя Анука, — паренек подбежал к двуколке, — не сердись на меня.
— Кому пашешь? — строго спросила Анука.
— Дата Канчашвили.
— Да-а! Хорошего батрака нашел себе Дата.