Клинок без ржавчины

— Ради бога, оставь нас в покое. Мне выигрыш не нужен, я хочу доставить человеку удовольствие, а ты такие дурацкие ходы подсказываешь, что я уж не знаю, как ему проиграть.

И все-таки этот осмотрительный и по-своему неглупый человек как-то сорвался и надолго нарушил спокойное течение своей жизни.

Года два назад приглянулась Рыжему Дата незавидная как будто должность директора районной бойни. Он знал, что прямой дорожкой ему к этому месту не добраться, поэтому решил любой ценой втереться в доверие к секретарю райкома Климентию Гогуа, чтобы заручиться его поддержкой.

Но с какой стороны к нему подступиться? Какой ключик к нему подобрать?

Как раз в эту пору жена Рыжего Дата родила четвертого сына. Пожалуй, в другое время событие это не было бы отмечено в семье Канчашвили таким торжеством. Но чертов ключик! Он нужен Канчашвили до зарезу. И вот вечером, за ужином, когда муж и жена подбирали имя новорожденному, Рыжего Дата вдруг осенило. Он хлопнул в ладоши и вскочил с места, сияя от радости.

— Такое имя дам мальчишке, что сразу счастье к нам в дом привалит, — сказал Рыжий Дата и, ничего не объясняя жене, тотчас же принялся за приготовления к пиршеству.

Таких пышных крестин Рыжий Дата не справлял, даже когда у него появился первенец. Не было у него в тот раз и таких важных гостей.

В самый разгар пира к гостям вынесли новорожденного. Дата взял малыша на руки и подошел к секретарю райкома Климентию Гогуа.

— Вот думают, что я уже сдал, товарищ Климентий. А я, смотрите, какого богатыря родине по-дарил.

— Молодец, Дата, право, молодец, — сказал Гогуа.

Тамада сорвал со стены большой рог и крикнул счастливому отцу:

— Как зовут твоего сынка, Дата? Выпьем за его будущее.

— Климго! — торжественно провозгласил хозяин.

— Что, что! Как ты сказал?

— Климго, — повторил Дата и своими добрыми невинными глазами посмотрел на секретаря райкома.

— Что за имя? Откуда ты его взял? — удивился Гогуа.

— Не догадались, товарищ Климентий? В святцах его, конечно, нет, — сказал Дата, понизив голос.

— Первый раз слышу, честное слово.

— Я хочу, чтобы любовь и уважение к вам, товарищ Климентий, всегда жили в моей семье. И вот я составил имя своего сына… — Дата еще больше понизил голос, и глаза его стали еще более невинными. — Из начальных букв вашего имени и вашей фамилии, дорогой Климентий. Слышите, как красиво получилось: Клим-го! Климентий Гогуа.

Секретарь райкома ничего не сказал, но только внимательно посмотрел на хозяина дома и как-то странно улыбнулся.

Пир продолжался.

А на следующий день Дата Канчашвили попросили зайти в райком. Рыжему Дата этот вызов показался хорошим предзнаменованием: «Бойня у меня в кармане», — подумал он и так смело вошел в кабинет Гогуа, как будто входил в дом к своему куму.

— Садитесь, — пригласил секретарь райкома. Он положил перед ним чистую бумагу, придвинул чернила и жестко сказал: — Пишите объяснение, почему вы назвали своего сына Климго.

— Разве это имя дурного человека?

— Напрасно смеетесь, товарищ Канчашвили. Пишите…

Канчашвили пал духом. Он понял, что ошибся дверью. Не туда постучался.

— Разрешите мне, товарищ Климентий, — сказал он, запинаясь, — я лучше дома напишу и вечером представлю.

— Ладно, — разрешил Гогуа.

Но Рыжий Дата не пришел в райком ни вечером, ни утром. Он в тот же день исчез из нашего села, и целых полтора года о нем ничего не слышно было. А четвертого сынка его зовут теперь простым человеческим именем — Вано.

Над тихими иорскими заводями поднимался легкий туман, и в прибрежных зарослях уже кричали фазаны, когда Захарий подошел к новой, еще не обжитой кошаре.

Георгий только что открыл овчарню, и навстречу маткам белым пенистым потоком хлынули голодные ягнята. Вот круглый, пушистый, как цветок одуванчика, двухнедельный сосунок ткнулся мордочкой в разбухшее вымя, но овца резко оттолкнула его.

Чужой.

Не допустила его и вторая овца, и третья.

Матки нетерпеливо и тревожно блеют. Ищут и никак не могут найти своих детей, потому что две тысячи маток и ягнят закружились сейчас в тесном загоне, словно в бешеном морском водовороте… А после дождей и вовсе трудно найти матке своего ягненка — умытый дождевой водой сосунок теряет родной запах, и матери почти невозможно его узнать. А чужого ягненка она к своим сосцам не подпустит.

И не будь среди пастухов мцнобари, надежного защитника и покровителя сосунков, немало бы их погибло от голода, да и само стадо в этой круговерти может насмерть затоптать ослабевшего ягненка.

Засучив рукава, Георгий, не мешкая, принялся за свое дело, и еще до наступления сумерек он полностью успокоил отару — каждому ягненку нашел родную мать.

— Пей на здоровье, малыш! Расти большой!

Какой же удивительно верный глаз, какая память должна быть у мцнобари, чтобы так легко и безошибочно найти тысячу матерей тысяче ягнят.

Недаром говорят в Шираки, что мцнобари нужно родиться. И правда! Так же как певец должен иметь врожденный слух, так и мцнобари должен обладать особенным даром, таким чутьем, чтобы какое-то незаметное родимое пятнышко на мордочке ягненка, или едва уловимый оттенок его глаз, или какая-нибудь непохожая шерстинка, или призвук в голосе помогли мцнобари разгадывать тайну кровного родства.

— Молодец Георгий, в меня пошел! — хвастливо сказал Захарий Надибаидзе, хотя пастухи все до одного могли поклясться, что отец Георгия никогда не держал в руках ярлыгу и ни разу не ходил за отарой.

Но, видимо, у старого Надибаидзе, когда он расхваливал сына, совсем другое было на уме.

Леван и Гогола виделись теперь ежедневно — начался сбор винограда, и вся молодежь Калотубани помогала виноградарям собирать небывалый урожай. Но в саду Гогола бывала не одна, и Леван лишь украдкой улыбался ей. В этой улыбке было столько ласки и любви, что девушка смущалась, и даже произнести свое обычное «здравствуй!» стоило ей большого труда.

— Что а тобой, дурочка? — шепнула чересчур догадливая Нино своей подруге, когда они вдруг столкнулись с Леваном у арбы, доверху наполненной виноградом.

— А что? — встревожилась Гогола.

— А то, что горишь ты, девочка. Увидела его и…

— Отстань! — сердито оборвала ее Гогола и, подхватив порожнюю корзину, быстро отошла от арбы.

— Постой, Гогола, от этого не убежишь, — догнав подругу, сказала Нино. — Только нельзя так краснеть при всем честном народе. Признайся, любишь его?

— Замолчи! И не стыдно тебе! Услышат…

Но разве толстушку Нино заставишь замолчать.

— Эх, вот, оказывается, как оно приходит… А я, несчастная, сохну без любви, — вздохнула Нино, но в этом вздохе было столько невинного притворства, что поверить в ее несчастье было просто невозможно.

— Погоди, еще полюбишь. Сердце ведь позволения не спрашивает, — с неожиданной грустью сказала Гогола.

— Ой ли, — развела руками Нино. — Такие парни за мной ухаживают… но я что-то не краснею и не бледнею при встрече с ними. Прохожу мимо и все… Видно, не суждено мне полюбить.

— Что-то не похожа ты на старую деву, — усмехнулась Гогола. И немного погодя, когда уже послышались голоса сборщиц, взяла Нино за руки и, волнуясь, попросила: — Смотри, никому ни слова. Как сестру родную прошу. Я сама еще не знаю, что со мной делается. Кажется мне, что я сейчас во сне живу.

Кончается сбор винограда — начинаются свадьбы. И многие калотубанцы были уверены, что этой осенью они погуляют и на свадьбе Левана и Гоголы. Но тут, как назло, нежданно-негаданно отец Гоголы Манучар обидел семью Надибаидзе. Дружные соседи рассорились.

Накануне Октябрьского праздника в Калотубани приехали украинские колхозники. Председатель сельсовета Тедо Хелашвили и по сей день без содрогания не может вспомнить, что творилось в нашей тихой Калотубани, когда решался простой как будто вопрос — в чьих домах будут размещены гости. Каждый калотубанец хотел принять у себя гостя и горячо оспаривал свое право на это.