Страница 40 из 83
— А ваш председатель куда смотрит? — спросила она.
— Что председатель! Он смеется. «В перчатках, говорит, только в театр ходят, а не в поле работают», — сказал парень, и две сердитые складки снова сошлись и разошлись на его переносице.
— А ты Дубова знаешь?
— Как же! Это наш бригадир.
— Так вот, Дубову все и расскажи, — посоветовала она.
— Скажешь!.. — Парень быстро повернул голову, его строгие, умные глаза на мгновение задержались на ее лице, и он, видимо, решил: «С ней можно поговорить». — У нас сейчас такие порядочки завелись… не все скажешь. Попробуй скажи — так тебя враз в склочники произведут. Ой, простите! — увлекшись разговором, он не заметил заросшую травой выбоину, и машину сильно тряхнуло. — Недавно, — продолжал он, — одного нашего тракториста за нехорошим делом поймали: ночью директорскому родичу приусадебный участок вспахал. Товарищ мой в стенгазету написал. Так его каким только именем не окрестили: и склочник, и доносчик, и что хочешь. А все из-за того, что наша МТС в районе передовой считается. Вот и берегут доброе имя, — с неожиданной обидой в голосе закончил он.
Гогола уже с нескрываемым любопытством разглядывала парня. Когда он молчал, его твердые, обветренные губы были крепко сжаты, на сухощавом лице выдавались скулы, обтянутые до черноты смуглой кожей, нос с горбинкой шелушился, и кое-где на нем проступали красные пятна.
«Кого он мне напоминает?» — молча подумала Гогола, но, так и не вспомнив, прямо спросила:
— Ты чей будешь?
— Я сын Мгелики Надибаидзе.
Конечно, Надибаидзе! Как она сама не догадалась. Стоит только посмотреть на этот нос с горбинкой, на этот каменный подбородок, чтобы сразу узнать мужчину из рода Надибаидзе.
Она хорошо помнила Мгелику Надибаидзе — двоюродного брата Захария.
— Посмотри, — сказал ей однажды заведующий буйволиной фермой. — Вот Аптека ведет свое стадо.
Посреди улицы шел невысокий, грузный человек в островерхой барашковой шапке, в лохматой бурке и в таких легких, изящных каламани и пестрых чулках, какие носят только пастухи-горцы. А за ними, тесно прижавшись боками друг к другу, шли буйволы, такие же черные, грузные, сильные, как и сам Мгелика.
Вскоре Гогола узнала, почему Мгелике дали такое странное прозвище. Как-то она вместе с ним зашла посмотреть только что законченную маслодельню на буйволиной ферме. Маленькое помещение маслодельни сверкало белизной и чистотой. И красивый сепаратор, и посуда для молока и масла, и весы с гирями, отливающие серебром, — все вызвало у пастуха неописуемое восхищение. А когда вошли девушки-доярки в белых халатах и косынках, он одобрительно прищелкнул языком.
— Эх, хорошо! Прямо аптека! — сказал он.
Девушки заулыбались.
Всякое место, где было чисто, светло и опрятно, Мгелика обычно сравнивал с аптекой. Должно быть, это сохранилось еще с того далекого времени, когда во всей Ширакской степи только аптека и могла порадовать глаз своей чистотой.
Год спустя Мгелику Надибаидзе убили бандиты, пытаясь отбить у него лучших буйволов. Раненый Мгелика до последнего дыхания защищал свое стадо и умер на руках подоспевших товарищей…
— А тебя как звать? — спросила Гогола парня.
— Зурико.
— Отец твой был храбрый человек, Зури. А ты… видать, из пугливых.
Даже сквозь его смуглую кожу пробился жаркий румянец.
— Я пугливый?!
Он еще что-то хотел сказать, но, видимо, решил, что тут словами ничего не докажешь.
— Сойдете? — уже спокойно спросил он.
Гогола повернула голову. Слева от дороги лежало небольшое, полувысохшее Соленое озеро.
— Не сердись на меня, парень, — сказала она, прикрывая дверцу кабины. — Я немного знала твоего отца и хочу, чтобы ты был похож на него. До свидания.
По краям загонов стояли золотисто-желтые, еще не потемневшие от дождей скирды соломы. Где-то за озером глухо рокотал трактор.
«А парень, видно, неплохой. Нужно мне самой все рассказать Захарию», — думала она, погружая по щиколотку ноги в пылающий жаром песок.
— Тетя, тетя! — какой-то мальчуган в красной майке бежал ей навстречу, отчаянно размахивая длинным гибким прутом. — Стойте, сюда нельзя!
Гогола не сразу поняла, почему нельзя, но все же остановилась.
И вдруг откуда-то сверху послышалось тихое позвякивание бубенчиков. Она тотчас же догадалась: мальчишки травят ястребом перепела. Вскинув голову, она увидела хищника. В знойном, выгоревшем небе он казался почти черным. Он то парил широкими кругами, то так неподвижно повисал над степью, что даже бубенчики, подвязанные к его ногам, переставали звенеть.
Однажды, когда Гогола была еще маленькой, ее дедушка где-то поймал красного ястреба. Как только стемнело, старик заперся в своей комнатушке и до самого рассвета гукал и кричал в уши хищнику.
Четыре ночи подряд дедушка не спал и не давал спать птице. Не спали и дети. Прильнув к дверным щелям, прислушивались к необычному дедушкиному концерту.
— Когда ты прекратишь свое колдовство, старый крикун? Дай детям спать, — сердилась бабушка, разгоняя детей по постелям.
Но Гогола все же ухитрилась подсмотреть, как дедушка будил задремавшую птицу пронзительным свистом и улюлюканьем, не давая ей заснуть ни на одно мгновение, изнуряя хищника до крайнего предела, чтобы сломить его волю и приучить к человеческому голосу.
А через три недели, когда обучение ястреба было закончено, дед вышел в поле, прихватив с собой Гоголу и старшего внука. Они волокли по траве длинную веревку. И когда вспугнутый перепел подымался на крыло, ястреб срывался с руки деда. Перепел в страхе падал на землю и неподвижно замирал. И тут его накрывали сеткой — хелбаде, а то и просто брали руками.
…Чтобы не мешать мальчикам, Гогола отошла в сторону.
Все произошло в одно мгновение: тяжелый залитый жиром перепел неохотно поднялся в воздух, стремительно налетел ястреб, и не успели мальчишки опомниться, как ни того, ни другого уже не было в небе.
— Унес, разбойник! — сказала Гогола незадачливым охотникам.
— Видно, унес, — огорченно согласился мальчик в красной майке.
— Шапку надо было подбросить, — сказала она. — Испугать разбойника. Вот и успели бы взять перепелку.
Обогнув озеро, Гогола вышла на старую аробную дорогу. Из-под ее ног, словно искры от горящего полена, брызнул целый рой каких-то пестрых жучков и букашек. Вдали показалась силосная башня буйволиной фермы. До нее не больше двух километров. А если пойти напрямик, стерней, — то еще ближе. Но Гогола боялась порвать чулки и некоторое время шла по дороге. Вдруг она присела на траву, оглядевшись по сторонам, бережно сняла чулки, снова надела туфли и быстро зашагала по жнивью.
Жесткие, сухие стебли царапали ей ноги.
Ночная пахота — дело нелегкое, к тому же не ладилось с освещением: на рассвете обнаружились огрехи, и до прихода сменщика Левану пришлось немало повозиться.
Вернулся он домой усталый и только сел завтракать, как прибежали соседские ребята и рассказали, что видели у Соколиного оврага выводок фазанов. Ребята захлебывались от волнения, и Леван не утерпел, снял со стены ружье, сунул в карман десяток патронов и вышел из дому.
Время близилось к полудню, было жарко, на улице ни души, лишь кое-где старухи под тенью деревьев вязали пестрые шерстяные носки. У водоразборной колонки Леван наполнил флягу и двинулся дальше. Проходя мимо узкого переулка, обсаженного гранатовыми деревьями, он услышал женский голос:
Видно, певица была одна, потому что пела она свободно, смело, как поют лишь в лесу или в безлюдном поле, изливая в песне свои сокровенные думы. Песня доносилась из-за высокой изгороди, и Леван никак не мог вспомнить, чей это двор.