Страница 113 из 115
Но сколько бы ни кричал этот ребенок о своей невиновности, никому не снять с его плеч навалившейся на них тяжести, никому не оживить в груди его то, что в ней умерло навсегда.
Острый глаз Отии Иоселиани легко улавливает самые тончайшие нюансы. И дело тут не в одном мастерстве. Только таланту дано схватывать единственные и неповторимые детали в их логическом единстве. Однако иной раз писатель не хочет отказаться от одной из двух деталей, лежащих в одной плоскости и в общем равнозначных по своей функции, если каждая из них его по-своему привлекает. Возьмем для примера два эпизода. В одном из них маленький Заза исподтишка уворовывает сыр; в другом Тухия убивает свою собачонку, осмелившуюся стянуть в голодные дни кукурузную лепешку. И в одном и в другом случае писатель показывает нам страшную власть голода, который принесла с собой война. Однако эпизод с убийством собаки настолько сильнее, настолько больше впечатляет, что писателю, пожалуй, вовсе бы следовало отказаться от главы «Вор сыра» (так называется глава, где рассказано о том, как мальчуган Заза своровал сыр и, запрятавшись подальше от людских глаз, потихоньку его умял). Но главное, разумеется, не в этом. Главное в том, что и в одном, и в другом эпизодах предельно напряженное писательское зрение проникает до самых глубин, до самой сути явления:
«— Убью, Толия!..
Не успела она надкусить мчади, как Тухия подбежал к арбе, схватил валявшийся тут же секач, с разбегу поддел собаку ногой, и когда та с лепешкой в зубах вылезла из-под арбы, с такой силой хватил ее по голове, что рассек череп, как головку сыра.
Мы подбежали, но было поздно. Обе половины собачьей головы умирали в отдельности. Но обе, жмурясь в последний раз, не отрывали глаз от недоеденной лепешки!..»
Это «казалось» оборачивается точнейшей истиной, когда прочитываешь таящие в себе предельную силу убедительности слова: «Но обе, жмурясь в последний раз, не отрывали глаз от недоеденной лепешки». Вот она где — война!
Да, война по-своему преображает окружающий мир, меняет весь жизненный настрой, на все накладывает свои тени. И это потому, что мы иначе начинаем смотреть на вещи, что у нас меняется угол зрения. Подавленная гнетущей тяжестью, душа наша погружается во мрак, и глаза, лишенные источника внутреннего света, воспринимают мир в каком-то новом обличии.
В романе есть одна очень точная деталь, которую, впрочем, можно сразу и не приметить. А между тем деталь эта несет такую смысловую нагрузку, что на ней стоит остановиться особо.
«Под могильной плитой, прямо перед моими глазами, оказалась узенькая щель. У самого края щели на плите сидел какой-то жук чуть побольше божьей коровки, но очень плоский, неприятного кирпично-красного цвета, с черными крапинками на спине. Он казался мертвым. Но вот он приподнялся на лапки и медленно пополз. Вяло и безжизненно двигался он вперед».
Тут скорее всего сказывается вялость восприятия, вялость самой психики ребенка, угнетенного горем, непосильными переживаниями. Не будь этой психологической предпосылки, ребенок не фиксировал бы внимания на медлительных движениях насекомого, да он просто не стал бы приглядываться к этому жуку.
Никуда не уйдешь от факта, что в войну, бывает, складываются не только такие ситуации, когда моральная стойкость проверяется в какие-то считанные секунды, которых оказывается достаточно, чтоб убедиться, способен ли человек остаться до конца верен своему долгу или он по самой своей природе изменник, но и ситуации, в силу которых приходится сносить длительную муку, изматывающую физически и нравственно. И может статься, человек в процессе такого длительного испытания тысячекратно успел доказать свою верность, но вот вдруг где-то, при каких-то обстоятельствах, сильнее его оказалась простая житейская потребность или голос крови. Так как раз и вышло с героиней романа Фати.
Фати изменяет мужу, изменяет невольно и мучается своей изменой, хотя до последней минуты старалась от нее уйти, и только под конец все-таки, стосковавшаяся по теплу, по мужской ласке, стала делить сладостные ночные минуты с мальчуганом, почти ребенком. Что изменнице-жене нет прощения, это доказало ружье Эзики, свекра Фати, которая поплатилась за свою супружескую неверность жизнью. А не будь того, она вечно казнилась бы укорами совести. Но каждому, думается мне, ясно, что вину здесь следует искать не в самой Фати, а в той злой силе, что обрекла на голод ее душу, ее плоть, лишила пищи ее естественные потребности, страсти, желания и, обессилив, сделала ее неспособной устоять перед искушением. Вот она и потянулась к тому, что поближе, как изголодавшийся тянется к запретному куску хлеба. Так разве же справедливо спрашивать с нее за измену с той же строгостью, как если бы эта измена была совершена походя, без раздумий, из одной склонности к блуду?
Со страниц романа почти не уходит печаль, замкнутая в кольце обступивших ее плотной стеной горестных раздумий.
«А немец все стоял и стоял на месте, словно заросшая мхом сухая коряга. Он не шелохнулся ни тогда, когда всадницы оглянулись на него, ни когда они скрылись за поворотом тропинки.
Некоторое время слышался смешанный удаляющийся цокот копыт. Потом все смолкло.
Внизу, в ущелье, шумела река. Но она болтала о своем.
Горы не доверяли ей своих тайн».
Это место взято уже из другого романа Отии Иоселиани — «В плену у пленников», опять-таки причастного теме войны, увиденной на этот раз в новом аспекте.
Скажем сразу, что «Звездопад», как более полноценное в художественном отношении произведение, впечатляет намного сильнее. Каждый его эпизод абсолютно правдив и естествен, а вся ткань романа так и трепещет от пронизывающей ее жизни. Мысль, действие в романе в высшей степени динамичны, чувства отмечены истинной человечностью. Да, «Звездопад», в котором в полной мере выявились все замечательные черты Отии Иоселиани-прозаика, несомненно, выигрывает сравнительно с двумя другими включенными в книгу романами. В нем писатель рисует хорошо знакомую ему среду, рассказывает о боли, которую сам перечувствовал. Потому-то, наверное, «Звездопад» так пленяет своим подтекстом, глубиной, мысли, стройной логикой действия.
Что же касается романа «В плену у пленников», то, на мой взгляд, слишком много места и времени отдано в нем замысловатому сюжетному построению. И хотя каждый эпизод представляется настолько обязательным, что, кажется, не будь его, пострадала бы вся архитектоника романа, однако некоторые из эпизодов явно грешат сухостью, что само собою снижает их художественное достоинство. Вместе с тем отдельные, наиболее значительные эпизоды написаны с подлинным изобразительным мастерством.
Но самое значительное в романе — это его основная мысль, выражающая суть отношения человека к войне. Человек и война — это сопоставление, эта мысль в наши дни волнует всю планету, живет в каждом ее уголке. Война, как фатальное бедствие, которое на первый взгляд представляется делом рук человеческих, настолько чужда человеческой природе, что люди до сей поры ищут и не находят ответа на вопрос: по чьей же воле возникает это массовое истребление себе подобных, это кровавое побоище?
Немецкие воины в романе «В плену у пленных» — персонажи трагические. С одной стороны, весь пафос произведения убеждает, что уничтожать врагов — немецких захватчиков — необходимо, но, с другой стороны, их невольно начинаешь жалеть. И не потому, что их следует жалеть, а лишь потому, что они — люди. Люди, введенные в заблуждение и чьей-то преступной волей заброшенные за тридевять земель от родного дома и оказавшиеся запертыми в теснинах кавказских, гор, охвативших их обручем, словно руки впавшего в ярость сурового и хмурого хозяина. Быть может, подстрекаемые блажными речами своего «фюрера», они прошагали сюда торжественным, парадным маршем и только потом, уже здесь, почувствовали всю силу правды и, прозрев, воочию увидели перед собой во всей наготе жестокую и неприкрашенную истину. Это просветлило их затуманенные мозги, и они вновь стали самими собой, вновь обратились в обычных людей. И тогда они возненавидели и самих себя, и главного зачинщика войны и не захотели больше думать о кровопролитии и убийствах, а стали вынашивать в сердце мечту о любви, о мирных днях, вспомнили о боге, о добре. Они вновь научились чувствовать по-человечески. Нарисовать такого врага и было целью Отии Иоселиани, ибо такой враг — сам первейший противник войны.