Страница 83 из 148
"Председателю демократического правительства Ною Жорданиа!
Позорные события, которые происходят в нашей стране…"
Опять не то! Шалва зачеркнул написанное с таким ожесточением, что перо заскрипело и разорвало бумагу. Он смял ее и отбросил. Взял другой лист.
"Сегодня в Грузии свободный народ сам стал хозяином и господином своим и своей страны…"
— Хозяином страны! — повторил он вслух и удивился, уловив в голосе горечь.
— Хозяином! Нет, этого я не напишу, — пробормотал учитель и, смяв бумагу, швырнул ее под стол.
За окном моросил дождь, но ветер притих, и в комнате стало как будто немного теплее.
Издалека, со школьного двора, доносилась песня гвардейцев:
Шалва поднялся и подошел к окну. Некоторое время он прислушивался к песне, затем снова сел за стол, но к ручке и бумаге на этот раз и не притронулся.
пели гвардейцы.
В комнату вошел Гванджи. Должно быть, он долго был под дождем. Все на нем промокло, и посиневшие губы мальчика дрожали. Шалва не заметил, как вошел Гванджи, и мальчик, оробев, остановился посреди комнаты.
пели гвардейцы.
Шалва вздохнул и тут только увидел Гванджи. Учитель хотел улыбнуться мальчику, но не смог.
— Я уже два раза был у Джвебе, — тихо сказал мальчик.
— Ну и что он? — спросил учитель.
— Я просил его пойти домой, а он сказал: не могу, Гванджи, не проси.
— А он не сказал тебе, почему не может?
— Сказал. Как, говорит, я покажусь на глаза матери и что, говорит, я скажу отцу.
— Это верно — что он скажет отцу, — учитель посмотрел на Гванджи и покачал головой. — А у тебя опять приступ, мой мальчик. И ты весь промок. Быстро снимай рубаху, я тебя разотру.
Учитель снял с гвоздя полотенце, уложил мальчика на тахту и принялся с силой растирать покрытую пупырышками кожу.
— Отец не хочет даже слышать имени Джвебе, — заплакал Гванджи. — И мать не пускает меня к нему. Я ведь без спроса хожу. Сам.
— Одевайся! — сказал учитель мальчику.
— Джвебе не знает, что делать… он так страдает.
— Вот и хорошо, что страдает.
— А что в этом хорошего, учитель?
— Когда человек понимает, что ошибался, что поступал необдуманно, и потом переживает из-за этого, это хорошо.
— Джвебе говорит, что он чуть было не затоптал своим конем мать…
— Да, чуть было не затоптал.
— Что же теперь делать Джвебе, учитель?
Гванджи уже надел на себя рубаху и, застегивая пуговицы, с надеждой смотрел на учителя: кто еще может дать Гванджи добрый совет, если не учитель!
— Что делать? — переспросил учитель. — Джвебе должен все хорошо обдумать… Понял? Человек, прежде чем принять какое либо решение, должен подумать… Хорошо должен подумать, Гванджи.
Гванджи не понял, что это значит, "хорошо подумать", но все же кивнул головой:
— Да, учитель.
— Джвебе есть о чем подумать, — сказал учитель. Он снял с вешалки пальто и накинул себе на плечи. — Что-то мне стало холодно. А ты, похоже, уже согрелся?
— Согрелся, учитель. Спасибо вам.
Шалва запахнул пальто на груди и, кивнув на смятые, разбросанные повсюду листы бумаги, сказал:
— Вот видишь, сколько я исписал бумаги. И все зря… Никогда нельзя ничего решать необдуманно. Джвебе и сам не подумал, и Беглара не послушался. За грошовым жалованьем погнался. И что же… Сейчас он жалеет об этом. И хорошо, что жалеет.
Гванджи смотрел на смятые листы бумаги и не понимал, почему учитель раскидал их. Шалва перехватил его взгляд:
— Хотел написать всю правду… да вот, не получилось…
— Кому вы хотели написать, учитель?
— Ною Жорданиа.
— А кто такой Ной Жорданиа, учитель?
— Председатель правительства. Я хотел написать ему о гнусных делах его гвардии.
— А Жорданиа разве не знает об этом, учитель?
— Думаю, что не знает, — неуверенно ответил Шалва.
— Но ведь он должен знать, учитель!
— Да, должен знать, — сказал Шалва и подумал про себя: "А может, и знает…"
А дождь все усиливался. Джвебе уже промок насквозь. Он был без шапки, и вода, стекая с головы, легко проникала за ворот распахнутой рубашки. Он шел по проулку, не обходя лужи, с трудом вытягивая ноги из липкой грязи. Он шел по проулку растерянный, и вода стекала с его головы за воротник, под рубаху, но он не ощущал ее обжигающего холода. Джвебе прошел мимо своего дома. Он уже не мог сосчитать, сколько раз в эту ненастную ночь он прошел мимо своего двора.
В комнате Маки все еще горел свет. Значит, мать не спит. А раз не спит мать, значит, и отец не спит. Это Джвебе запомнил с детства: когда не спит Мака, и Беглар бодрствует. И сейчас они не спят. И хотя они не спят, но все равно не знают, что их сын Джвебе стоит за плетнем напротив окна и за ворот его рубашки затекает вода. Не знают они, с каким раскаянием, с какой болью смотрит он на этот приманчивый свет в окошке отчего дома.
В окне мелькнула тревожная тень матери. Одеревеневшие губы Джвебе дрогнули, и он чуть не крикнул: "Мама!", но спохватился и зажал рот ладонью.
И опять принялся он вышагивать по проулку, шлепая по лужам, увязая в размокшей глине. Все, что Джвебе увидел сегодня в деревне, на дороге и в поле, казалось ему чудовищным, кошмарным сном. Никогда еще в один день не менялась с такой головокружительной быстротой его жизнь. Вчера и сегодня утром все казалось ему таким привлекательным, прекрасным, полным ожидания счастья — ожидания встречи с Индой, ожидания встречи с родителями, с Гванджи и учителем Шалвой, с друзьями юности, с соседями и родственниками… И все это было до въезда в деревню, до встречи с Индой, до выстрела пушки, до нападения на беззащитных односельчан. Все это было, а сейчас ничего нет, кроме тоски, сожаления и беспомощности. Между Джвебе и веселым, беззаботным счастьем опустился черный непроницаемый занавес.
Джвебе не заметил, как подошел ко двору Иванэ Эсебуа. Вот оно, окно Инды. Освещенное окно. Значит, Инда тоже не спит. Вот мелькнула в окне тень Инды. Милой Инды. Любимой Инды. Джвебе не хотел сейчас приходить к этому дому. Он страшился сейчас встречи с Индой… но сердце привело его сюда. Нет, не рассудок — сердце привело. Тень Инды снова мелькнула в окне. Рассудок может подождать, а сердце не ждет. И, не отдавая себе отчета в том, что делает, Джвебе перепрыгнул через плетень и подошел к окну.
— Инда! — прошептало сердце. И тень мгновенно возникла за окошком. — Инда! — повторило сердце. Тень подняла руку и коснулась стекла. — Инда! Инда!
Инда отворила окно. Свет из комнаты упал на Джвебе, и девушка с радостью и страхом увидела печальное, измученное лицо любимого.
— Джвебе!
Джвебе умоляюще протянул к девушке руки:
— Инда!
— Джвебе!
Инда подобрала подол платья и стала на подоконник. Теплое тело девушки скользнуло в руки Джвебе. Он с силой прижал ее к себе, боясь опустить на землю, страшась, что Инда уйдет, исчезнет, что ее сейчас отберут от него, потому что теперь вся деревня против него, вся деревня. Но девушка всем телом отдалась его рукам, и, хотя дождь все усиливался, вода уже не затекала Джвебе за ворот, — теперь дождь падал на плечи Инды, на волосы Инды, на спину Инды. А Инда прижалась лицом к лицу Джвебе, грудью к груди Джвебе, — Инда прикрыла его от дождя.
Джвебе упал на колени, обхватил руками ноги Инды.
— Инда, Инда! — шептал он, словно не было других слов в его языке. Да и не нужны были ему сейчас другие слова.
Рука Инды лежала на его голове, пальцы ее скользили по его мокрым волосам.