Страница 82 из 148
Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе равнодушно оглядели учителя. Обливающийся потом Миха Кириа сидел не двигаясь, обессиленный страхом.
— Хватит, Сиордиа! — воскликнул Глонти, довольный столь эффектным исполнением. — Господин Кордзахиа, это бесспорно лозунг вашей партии? — показал он наганом на стену. — То есть вы принадлежите к пятому номеру, а раз так, то простите — я тут слегка повредил вашу пятерку… Пуля в лоб, как сказал господин Кириа. Пуля в лоб! — Капитан рассмеялся и поднял наган на высоту головы учителя.
Учитель усмехнулся и посмотрел капитану в глаза. В упор. Капитан, не выдержав, отвел взгляд и поспешно, даже слишком поспешно, сунул наган в кобуру.
— Я вас спрашиваю, господин Кордзахиа, — уже более или менее спокойным голосом обратился Глонти к учителю. — Вы принадлежите к пятому номеру?
— К пятому, — ответил учитель.
— Ишь ты! Значит, вы федералист?
— Федералист.
— Значит, вы боретесь за землю. И, если я не ошибаюсь, я видел вас сегодня утром на земле Чичуа?
— Да, вы не ошиблись.
— Так, значит, вы большевик, а не федералист.
— Я федералист.
— А почему вы стояли там, на чужой земле, вместе с большевиками?
— А почему вы находитесь здесь, в школе? — сурово спросил учитель.
— Ишь ты! — натянуто улыбнулся Глонти, собираясь с мыслями. — Почему мы здесь, в этой школе, спрашиваете вы? А для того, чтобы встретить вас хлебом-солью, — сказал он с нескрываемой насмешкой. Вино все больше и больше одолевало его. — Сиордиа, рог господину учителю. Это замечательно, что вы учитель, господин Кордзахиа. Но плохо, что вы не научили уму-разуму свой народ. Это очень плохо, господин учитель. Правильно я говорю, господин Кириа?
— Как вам сказать, господин Глонти, — смутился председатель общины.
— Не увиливайте, господин Кириа, я вас спрашиваю — правильно ли я сказал господину учителю?
— Правильно, господин капитан!
Сиордиа насильно сунул в руки Шалве огромный, наполненный до краев рог.
Учитель едва сдерживал нервную дрожь, но Глонти, как ни хотелось ему этого, так и не увидел учителя униженным — наоборот, он показался ему спокойным и даже гордым. Это раздражало Глонти, мысль его лихорадочно работала над тем, чтобы поскорее продумать, сказать или сделать что-нибудь такое, способное сломить учителя, вывести его из равновесия. Капитан смотрел на учителя пристально, вызывающе и откровенно враждебно.
— Хотите, я вам скажу, господин учитель, чему вы научили народ? Грабить, захватывать чужие земли вы его научили.
— Это неправда! — сказал Шалва.
— Правда, — перебил его Глонти. — Рог полон, Сиордиа?
— Так точно, господин капитан. Полный.
— Земля народу — за такое доброе дело выпейте до дна, господин федералист, — капитан расхохотался. — Земля народу, только народу! Земля — собственность народа! Ха, ха! Как вы наивны, господин учитель. У моего отца от голода сводит желудок. Он состарился, собирая деньги на покупку земли. Клочка земли, понимаете, клочка… А вы говорите — земля народу! А кто ее даст народу? Кто?
Сиордиа снова взял гитару, сел и продолжал свою нескончаемую песню:
Ему подтянули Миха Кириа и фельдшер Калистрат Кварцхава. Офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе налили себе по бокалу и молча выпили.
Капитана Глонти нельзя было назвать злым человеком, но его нельзя было назвать и добрым. Он довольно часто не отдавал отчета в своих поступках, особенно когда бывал пьян. Так было и сейчас: Глонти почти полностью потерял контроль над своими поступками и словами — вино омрачило его рассудок.
У Шалвы дрожала рука. Вино из рога проливалось на пальто. Это пальто Шалва носил уже десять лет, а то и больше. Оно прикрывало его зябнущее тело зимой и летом, оно было для него не просто одеждой, но и защитником, другом, свидетелем многих его печалей и немногих радостей. Учителя никто не видел, да и не мог представить себе без пальто. Оно как бы срослось с ним.
Шалва старался не глядеть на Глонти. Куда его деть, рог? Выплеснуть вино в лицо Глонти? Тогда он будет мстить не только ему, но и всей деревне. Шалва мог и осушить рог. Но нет. Он ни капли не выпьет, он не даст порадоваться этому заносчивому капитану.
Некоторое время капитан терпеливо ждал, затем желчно усмехнулся и затянул застольную песню. Сиордиа приготовился ему аккомпанировать, но капитан махнул рукой: "Помолчи!"
Песню подхватили Миха Кириа, фельдшер Кварцхава и взводный Татачиа Сиордиа. Офицеры Амиран Аршба, Николоз Гардабхадзе все так же безучастно дымили своими папиросами.
Глонти пел, не отрывая взгляда от учителя. Выпьет? Нет — не выпьет. Выпьет, выпьет — заставлю. И вдруг Глонти понял, что если даже будет петь до хрипоты, до полной потери голоса, Шалва все равно не прикоснется к вину.
И когда учитель решительным шагом направился прямо к нему, капитан сразу оборвал песню. Умолкли и остальные. Подняли головы офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе. Учитель подошел к Глонти. Лицо у Шалвы было не только спокойным, но и гневным. И рука его уже не дрожала, и вино из рога не проливалось на пальто.
В классе стало тихо, и лишь со двора доносились ржание лошадей и смех гвардейцев.
Глонти протрезвел. Он стоял перед учителем пристыженный, внезапно оробевший, как нашаливший ученик.
— Возьмите! — велел Шалва.
Глонти послушно принял рог.
Шалва повернулся и быстро вышел из класса.
Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе зааплодировали:
— Браво! Браво!
Казалось, что эти два офицера все делают одновременно, словно заведенные одним ключом.
Комната учителя была узкой и длинной, как вагон. И окошко в этой комнате было тоже какое-то вагонное — узкое, маленькое. Одного стекла в окошке не было, и вместо него аккуратно подклеен газетный лист, но все равно холодный воздух свободно проникал в комнату сквозь щелистую раму. Мебели в комнате совсем немного: у стены тахта, а на ней короткий тюфяк, короткое одеяло с пестрым, потертым верхом, но в белоснежном пододеяльнике, и такая тощая подушка в изголовье, что она перевешивалась через мутаку, как тряпка.
У другой стены, поближе к окну, стоял письменный стол, рядом с ним три венских стула и набитый книгами обшарпанный шкаф. На столе газеты "Эртоба", "Сакартвелос республика", "Клде", "Сахалхо пурцели". В центре стоял портрет председателя меньшевистского правительства Грузии Ноя Жорданиа в деревянной рамке.
На закопченное стекло жестяной лампы был надвинут для притенения листок бумаги — пожелтевший, а местами даже почерневший от жара, и потому тень, которая падала от этой бумаги на склоненную голову учителя, делала его и без того худое и бесцветное лицо еще более худым и бесцветным — почти безжизненным.
Никогда еще Шалва не сидел у своего стола таким разбитым и беспомощным. Сколько ученических тетрадей исправлял он за этим столом за годы учительства, сколько статей написал для газет за годы своей общественной деятельности, но не помнит, чтобы мысли и рука его были так немощны. Смятые листы бумаги валялись на столе и на полу. Худыми, выпачканными чернилами пальцами учитель писал и зачеркивал. Нет, ничего не получается, не получается! Мелькнула отчаянная мысль — раз ничего не получается, надо бежать из этой тесной комнаты, от этого ненужного уже стола, от удручающего своего бессилия бежать, но и на это у него не было сил. К глазам учителя подступили слезы, он стиснул зубы, чтобы не заплакать, и снова принялся писать.