Страница 73 из 148
— А что, неправда? Вы, меньшевики, всегда говорили: — "Наша родина там, где можно набить себе желудок".
— Клевета!
— Вы всегда были космополитами.
— Если ты не замолчишь, я… я не отвечаю за себя, — теряя самообладание, прошипел Калистрат.
— Национальное чувство в вас пробудили большевики. А впрочем, еще не пробудили. Вы боитесь, что большевики отнимут у вашей партии власть, и вы хорошо знаете, что народ за вас не заступится… вот вы и играете на его национальных чувствах.
Еще недавно такая прозрачная, до голубизны, и мирная река сейчас тащила на своих высоких, мутных и недобрых волнах деревья, коряги, кусты, доски от домов и кукурузников, затонувших где-то в верховьях овец и кур, деревянную посуду и разную утварь из каких-то разоренных человеческих гнезд.
На высоком берегу реки стояли и сидели те, кого любопытство или тревога привели сюда из деревни. Они не смотрели на реку, не прислушивались к ее реву, никто не мог оторвать глаз от заречного поля, где крестьяне под предводительством Беглара Букиа распределяли землю, нарезали плугами межи и запахивали уже выделенные им участки.
Иванэ Эсебуа, босой, обросший мужик, пахал выделенную ему землю. Буйволов погоняла его дочь Инда, а сам Иванэ шел за плугом. Буйволы Лома и Буска легко тащили плуг — земля здесь была мягкая, рассыпчатая. Иванэ не верилось, что он пашет собственную землю. Прежде чужую, а отныне собственную. Иванэ вдруг отпустил плуг, лёг в борозду, вытянул ноги и стал осыпать себя землей. От наслаждения он весь дрожал и взвизгивал:
— Земля! Моя земля! Моя собственная земля! Люди, соседи, Беглар, Нестор, Коста, Гайоз, поглядите на мою землю! Да поглядите же!
И те, кто был занят разделом земли, и те, кто уже пахал ее, и те, кто наблюдал за всем этим событием с другого берега, теперь глядели с печалью, с состраданием и страхом на обезумевшего от счастья Иванэ.
— Моя земля! — уже во весь голос кричал ошалевший Иванэ. — Моя! Собственная! — Он прижимался к земле грудью и, задрав рубашку, растирал землей истощенное от тяжелого труда и голода тело. — Моя земля, люди! Моя земля! Инда, это наша земля, дочка! Так почему же ты не кричишь? Почему не пляшешь от радости, почему не прыгаешь до неба?!
Инда словно окаменела от страха. Неужели отец лишился рассудка? Девушка хотела броситься к отцу, обнять его, успокоить, но ноги не подчинялись ей. Она попыталась сказать отцу что-то ласковое, но язык отказался ей служить.
Беглару Букиа поведение Иванэ не понравилось. Он решительно направился к Иванэ, чтобы поднять его с борозды, но Инда опередила его.
— Встань, отец! — твердо сказала девушка. — Встань!
— Она нагнулась, схватила отца за руку.
Иванэ покорно поднялся.
— Ты пойми, Инда, теперь это наша земля, наша, — шептал Иванэ. Губы его посинели. Он бессмысленно ворочал глазами. — У меня теперь своя земля, дочка, своя. Он всхлипнул, и вдруг из гортани его вырвался неудержимый смех — отрывистый, больше похожий на рыдание. Иванэ смеялся и всхлипывал, всхлипывал и смеялся.
Среди тех, кто наблюдал за этой сценой с противоположного берега, выделялся седобородый старец в поношенной, но опрятной одежде. Он сидел у самой воды, ковыряя палкой землю, и громко, стараясь перекричать рев взбунтовавшейся реки, говорил, ни к кому прямо не обращаясь. Он просто по старческой привычке вслух выражал свои мысли.
— Из-за земли убивался мой отец, — говорил старик, — из-за земли погиб мой дед, из-за нее страдали все мои предки, весь наш род Коршиа, все наши близкие и далекие, вся деревня наша, весь округ, все крестьянство Одиши. Вот, — он показал палкой в сторону поля, — вот тут стояло войско Уту Микава, и, когда офицер генерала Колюбякина приказал ему положить оружие и расходиться, народ сказал — нет.
— То был офицер русского царя, то было царское войско, дед Зосиме, — сказал парнишка лет пятнадцати, сидевший рядом с дедом Коршиа и с восторгом смотревший на то, как ‘ крестьяне делят помещичью землю. Мальчик уже давно был бы с ними, но мать удерживала его. Она стояла над ним, облаченная в черное, худая, желтолицая, изможденная, и мальчик не решался ее покинуть, не осмеливался ее ослушаться.
— Молчи, чтобы у тебя язык отсох! — воскликнула мать, а про себя подумала: "Не твой, а мой, мой язык пусть отсохнет".
Зосиме посмотрел на паренька, покачал головой.
— Без крови никто не уступит, парень. Так было при Дадиани, так было при русском царе, так и сейчас. Я всю свою жизнь засыпал и пробуждался с мыслью о земле.
— Почему же ты не взял землю, дед Зосиме? Испугался крови? — спросил мальчик.
— Молчи, чтобы у тебя язык отсох, — опять рассердилась мать, но тут же погладила сына по голове.
Старик заколебался, голос у него изменился:
— Взятая ценой крови земля не даст счастья, мальчик. Нет, не даст. А ты кто? Мне лицо твое знакомо. Не сын ли ты Авксентия Коршиа?
Парень кивнул головой.
— Разве проклятый людьми и богом Джогориа не убил из-за клочка земли твоего отца?
Мальчик помрачнел. Мать нагнулась к сыну и взяла его руку в свою.
— Пусть годы твоего отца прибавятся тебе, — сказал Зосиме мальчику.
Мальчик осторожно высвободил руку из рук матери.
— Их не смогут убить, дед Зосиме, их много, — кивнул он на поле.
— Войско Уту тоже было большое, — вздохнул Зосиме.
— Не слушай его, Зосиме, — сказала старику мать и стерла слезу, — дитя он, глупый еще.
— Сын покойного Авксентия Коршиа не может быть глупым, — возразил Зосиме, — ума Авксентия на десятерых хватило бы. Как тебя зовут, парень? Ах, да, вспомнил. Ты Кочоиа.
Парень кивнул головой.
— Хорошее имя Кочоиа. И ты, видать, хороший парень. Но ты должен стать таким, как отец. Настоящим мужчиной ты обязан стать. Понял?
Люди вокруг зашептались. Все обернулись к дороге.
— Учитель!
— Глядите, Кордзахиа идет!
— Без пальто, без шапки.
Шалва шел к парому. Казалось, он не видит собравшихся на берегу людей.
— Кого это вы увидели? — всполошился Зосиме.
— Учителя Шалву.
— Умный человек Шалва. Кордзахиа — знает, что без крови никто землю не отдаст.
Паромщик Бахва Бахиа издали увидел идущего к парому учителя и, конечно, сразу понял, куда тот спешит. Бахва нахмурился. Он едва сдерживал привязанный паром, вода поминутно грозила оторвать его. Как же он перевезет Шалву? А перевезти его на тот берег придется.
Бахва Бахиа был старым человеком, но жизнь на открытом воздухе у самой реки удивительно молодила его. Он был хорошим рыбаком, в его лодке всегда были сазаны, лососи, усачи и сомы. Не имея земли, он кормил семью весьма скромным заработком перевозчика и рыболовством.
— Совсем спятила нынче река, Шалва, — сказал паромщик после того, как приветствовал учителя. — Того и гляди, оторвет паром. Смотри, как тащит. Эта сумасшедшая вода ничего в горах не оставила, целые деревни, говорят, начисто смыла.
Бахва хотел напугать Шалву: может, все-таки откажется от переправы. Но учитель даже слушать об этом не захотел.
— Ты должен перевезти меня, — строго велел учитель и, не ожидая ответа Бахвы, ступил на паром.
Бахва последовал за ним.
— Никогда не видел реку такой буйной, — не унимался Бахва, но и на этот раз учитель не услышал его предостерегающих слов.
Учитель пристально вглядывался в поле. Он чувствовал, что руки его начали дрожать, и, чтобы сдержать дрожь, стиснул зубы. Никогда с ним не бывало такого, а ведь всякое с ним уже случалось в жизни: и беды, и печали, и вспышки гнева, и приступы гнетущего страха.
— Вода унесет паром, как лист, — ужаснулась какая-то женщина.
— Боже, они разобьются о камни!
— Верните их, не пускайте их, люди!
— Бахва! Опомнись, Бахва! — крикнули мужчины.
Ни Бахва, ни учитель не повернули головы. Паром уже отчалил, и Бахва мог думать только о том, как удержать его на этой бешеной воде, а учитель обдумывал слова, которые он скажет Беглару и крестьянам.